Зелинский повернулся на этот стук, и лицо его выразило тревогу.
— Прошу пройти, — Демченко взмахнул удостоверением.
— В чем дело? — сказал Зелинский без малейшего удивления и вдруг громко крикнул: — Что такое?! В чем дело!!
И Демченко, и Коротков, и Сокольников на секунду опешили, пораженные неспровоцированной силой звука этих вопросов.
— Не надо кричать, — сказал Витя Коротков.
— Оставьте меня в покое! — завопил Зелинский на весь двор. — Я никуда не пойду! В чем дело! Это самоуправство!
Даже не поднимая головы, Сокольников почувствовал, сколько сразу появилось в окнах дома любопытствующих лиц.
— Тэ-эк! — Крякнув, Демченко ухватил Зелинского под руку.
Но Зелинский не упирался, сразу начал послушно переставлять ноги в сторону оперативной машины, но вопить не переставал и делал это не столько с чувством, сколько очень громко.
— Хулиганство! — надсаживался он. — Оставьте меня в покое! Вы что, с ума сошли!
Его довели, как тяжелобольного, и усадили на заднее сиденье. В машине Зелинский успокоился и принялся шумно отдуваться — крик отнял у него немало сил. И тут Сокольников догадался:
— Михаил Федорович! Он же своих предупредить хотел!
По тому, как злобно дернулся Зелинский, стало ясно, что Сокольников попал в точку.
— Оставайтесь здесь, — распорядился Демченко. — Я его сам доставлю. Чтоб из квартиры никто ничего не унес!
Двигатель машины уже завывал на полных оборотах, едва закрылась дверца, она прыгнула вперед, как камень из рогатки, — Гена вступил в свои права.
Сокольников и Коротков с интересом поглядели ей вслед: машина домчалась до поворота, кренясь и скрипя, свернула и исчезла.
— Чтоб никто не унес, значит, — флегматично пробормотал Витя Коротков. — Легко сказать!
А в Сокольникове уже пробудился оперативный азарт, он тянул Витю, торопясь и переживая, что может опоздать.
Они взбежали на шестой этаж, не обращая внимания на ожидавший внизу лифт. Квартира Зелинского была закрыта. За дверью, обитой добротно и даже богато, с набором никелированных замков, стояла тишина. Наклонив голову, Сокольников прислушался и почувствовал, что с другой стороны двери кто-то тоже стоит и слушает затаив дыхание. Тогда оба тихонько спустились пролетом ниже и устроились на широком подоконнике.
— Что будем делать? — шепотом спросил Сокольников.
— Всех, кто выйдет из квартиры, будем задерживать и отводить в опорный пункт, — подумав, сказал Коротков. — Тут недалеко.
На площадке щелкнул замок, они сразу насторожились. Но отворилась дверь не Зелинского, а квартиры напротив. Оттуда, из образовавшейся темной щели на них сначала долго смотрели, а потом вышла старуха — грузная и седая, с растрепанными лохмами. Переваливаясь, стала спускаться к ним с помойным ведром в руках. Она что-то злобно бубнила на ходу, смотрела на них с сильнейшей неприязнью и вызывающе гремела ведром об откинутую крышку мусоропровода. Потом так же шумно поднялась наверх, а когда уже входила в свою квартиру, хрипло прокаркала:
— Пьянь! Сволочь! Собрались тут с самого утра! — и быстро захлопнула дверь.
— Ведьма, — тихонько сказал Сокольников.
Старуха приняла их за местных алкашей. А может, просто такая неприветливая по натуре была старуха.
Витя Коротков ничего не сказал. Покачал головой и достал пачку сигарет. Дверь старухи немедленно приоткрылась.
— Еще чего! Дымить тут удумали! Все табачищем провоняли! Сейчас я на вас милицию вызову, паразитов!
И тут же — бряк! — снова захлопнулась.
Теперь уже Коротков с досадой прошептал какое-то слово, но сигареты спрятал.
Словно огромный разбуженный улей, загудел лифт. Кабина миновала их площадку и еще долго ползла на самый верх. А из квартиры Зелинского вышел мальчишка лет девяти в школьной форме и ранцем за плечами. Дверь быстро закрыли изнутри, и мальчишка, робко взглянув на незнакомых хмурых дядей, развалившихся на подоконнике, поспешил укрыться за проволочным ограждением шахты, дожидаясь, пока лифт освободится. Он стоял там не шелохнувшись, затаившись, как мышонок, наверное, с пальцем на кнопке вызова, а Сокольников смотрел на его лопоухий силуэт и чувствовал, как в душе вновь поднимается тревожная волна, соединившая вдруг Надежду с ее детьми и этого мальчишку в единый источник томительного щемящего беспокойства. Но дело есть дело, сколь оно ни противно подчас. Подошел к мальчику: «Что в ранце?» Тот торопливо сорвал ранец со спины: «Учебники, бутерброд, вот…» И в самом деле, больше ничего в ранце не было. Мальчик спустился вниз.
Больше из квартиры никто не выходил, и, когда через несколько невероятно долгих часов наконец появилась смена, Сокольников вздохнул с облегчением оттого, что на этот раз оказался избавленным от участия в развязке…
Следующие два дня Сокольникова послали работать с оперативной группой возле комиссионного автомагазина. Вообще туда должен идти Трошин, но в связи с делом Азаркиной его оставили. Что происходило в отделе в течение этих двух суток, Сокольников не знал, потому что сам возвращался домой поздно. Работали удачно и поймали одного спекулянта частями и трех перепродавших только что купленные автомобили за две тысячи сверх цены.
Так что только на третий день Сокольников встретился с Трошиным. Это был день выдачи зарплаты. Сокольников уже привык к тому, что в милиции зарплату выдают раз в месяц. Это ему даже нравилось, поскольку делало этот день особенно приятным и ожидаемым — как же, «день чекиста», двадцатое число. Зарплату всегда выдавала Зина из канцелярии. Ей тоже это нравилось, потому что в этот день она была для всех самым уважаемым в управлении человеком, да к тому же еще получала какую-то прибавку к окладу за исполнение обязанностей кассира. Но вида она не подавала, напротив, считала нужным показать, что сильно этим тяготится.
Как и все, покорно и тихо Сокольников стоял в очереди к столу Зины, когда в канцелярию вбежал Трошин. Размахивая пачкой бумаг, приговаривая: «Мужики!.. извините, мужики!» — он протиснулся без очереди, схватил получку не пересчитывая, небрежно черканул в ведомости и убежал, успев на ходу бросить Сокольникову:
— Ты вечером меня обязательно дождись!
Он бегал где-то, но минут за пятнадцать до окончания рабочего дня действительно появился. Вместе с ним был и Витя Коротков, как всегда спокойный и немного сонный.
— Ты что же так себя ведешь, Олег? — с напускным возмущением заговорил Трошин. — Столько уже работаешь, а прописываться не собираешься! Пора уже, куда ж дальше затягивать.
— Что за вопрос! — солидно сказал Сокольников, стараясь не показать виду, что обрадован этим разговором.
До сих пор внеслужебная жизнь его коллег протекала от него как бы в стороне. На мероприятия сугубо мужского характера его пока не приглашал никто, хотя Сокольников уже знал, что в отделе имеются на этот счет кое-какие традиции. И ему всегда становилось неловко и обидно, когда такие мероприятия организовывались, а Сокольникову приходилось делать вид, что он в неведении и ни о чем не догадывается.
— Может, ко мне пойдем? — деловито предложил он.
— А что у тебя?
— Нормально. У меня своя комната, родители нам не помешают.
Взвесив это предложение, Трошин отрицательно покачал головой:
— К тебе как-нибудь в другой раз. Сегодня лучше в одно место сходим. — Он повернулся к Короткову: — К Панфилычу двинем?
— Давай, — флегматично согласился тот.
Это маленькое кафе стояло несколько в стороне от основных людских потоков и посещалось народом умеренно, чему способствовала в немалой степени сугубая скудость ассортимента. Выпивохи со своим продуктом сюда тоже не заглядывали: немногочисленный, но сплоченный персонал гонял их нещадно. Правда, тут продавалось в розлив марочное вино и коньяк, однако по причине высокой цены у алкашей они успехом не пользовались. По всем признакам, кафе было убыточным, и совершенно неясно, каким образом его до сих пор не ликвидировали.
Хозяин кафе, заведующий Панфилыч, сухой и крепкий еще человек, отчего-то прикидывался глубоким стариком. Он все время сутулился, семенил и подслеповато прищуривался, хотя в очках явно не нуждался. Гостей он встретил с большим радушием. Тряс им руки и сетовал, что редко заходят. Гостям был немедленно предоставлен скромный, но отдельный кабинет с обшарпанным потолком, окнами, тщательно укрытыми занавеской, и массивным сейфом в углу. Здесь было рабочее место Панфилыча, которое он уступал дорогим гостям. Сокольников заметил на стене грамоту за победу в социалистическом соревновании. Грамота здорово пожелтела, чернила выцвели, и Сокольников даже приблизительно не сумел установить, когда ее вручали.
На общепитовском столе тут же появились двойные порции сосисок с кислой капустой, тарелка хлеба, пара бутылок лимонада, одна — водки и чистая посуда. Лимонад был высокого качества — предварительно охлажденный в личном Панфилычевом холодильнике, что также являлось свидетельством особого уважения. Сокольников впервые в жизни смог почувствовать, что подобное внимание приятно.
— Давай-ка с нами, Панфилыч, — предложил Трошин, но тот мелко затряс головой.
— Ни-ни-ни, ребятки, мне никак нельзя. — Но, однако же, дал себя уговорить: — На полпальчика!
Выпил, не дожидаясь общей команды, крякнул, тут же поднялся и убежал, сославшись на неотложные дела в заведении. Ни Трошин, ни Коротков уходу хозяина значения не придали, из чего Сокольников заключил, что это в духе сложившихся тут традиций.
— Ну, Олежек, — ласково сказал Трошин, — за твое вхождение в наш дружный и сплоченный коллектив. За твои будущие успехи.
Сокольников быстро начал жевать, стараясь перебить противный водочный запах во рту. Сегодня он толком не пообедал, и спиртное сразу ударило в голову. На душе сделалось тепло и покойно. Трошин и Коротков, почувствовал Сокольников, это замечательные ребята. Он испытывал к ним любовь и благодарность.
— Ну и как вообще? — спросил Трошин. — В моей группе интереснее, чем у Викторова было?
— И сравнивать нечего! — с готовностью отвечал Сокольников. — Тут работа живая — куда интереснее. Мне эти счета и накладные, честно, не нравились. Георгий, а как дела с Зелинским?
— О делах ни слова, — вяло возразил Витя Коротков, налегавший на капусту с сосисками. — И на работе наговорились. Надоело.
Но сейчас Сокольникову больше всего хотелось поговорить о работе, об общем большом и очень важном деле, которое они — профессиональные оперы службы БХСС — вершили рука об руку.
— Нет, серьезно. Как там Зелинский? А то я ничего не знаю.
— Нормально, — усмехнулся Трошин. — Повозиться, правда, пришлось порядком. Непростой он фрукт, Зелинский. Оч-чень непростой. На обыске-то мы у него ничего не нашли.
— Как?
— Очень просто. Когда он начал орать под окнами, жена быстро сориентировалась и монеты вместе с ценностями и деньжатами знаешь куда дела? Попробуй догадайся!
Догадываться Сокольников сейчас не пытался.
— Все драгоценности она спустила в мусоропровод в банке из-под оливок и тут же позвонила бабке — мамаше своей. Та приехала и забрала… Пришлось, разумеется, как следует поработать с ними. Но все нормально. Убедил. Отдали монеты, все как одну.
— У бабки тоже обыск проводили? — заинтересовался Сокольников.
— Зачем, — махнул рукой Трошин. — Старого человека беспокоить ни к чему. Мы на джентльменском соглашении. Съездили вместе с женой Зелинского, зашли, она у мамаши сверток взяла и мне вручила. Оформили протоколом добровольной выдачи. А Зелинского все же арестовали, — закончил он с удовлетворением.