Слегка подавшись вперед, Вера сказала:
– В Штатах так много слов, которые отличаются от наших.
Оливер тоже подался вперед с невозмутимым, «покерным» лицом и ответил:
– Знаешь, у меня сложилось совершенно такое же впечатление про Англию.
Она рассмеялась, хотя и не сразу, и Оливер тоже засмеялся – сейчас не потому, что он повторял все ее жесты и движения, просто у нее такой чертовски заразительный смех!
Подошла официантка. Оливер посоветовал Вере заказать на закуску креветки в кокосовом соусе, себе заказал то же самое, но потом переменил заказ на креветки с манго.
– Ты уже ел… мм… креветки в кокосе? – спросила она.
– Угу, – ответил Оливер, намеренно подавляя воодушевление. – По‑моему, манго интереснее.
– Тогда я тоже буду манго, – заявила она.
Оливер заказал курицу с сорго и острый ореховый салат; к его тайной радости, Вера выбрала то же самое.
Когда официантка отошла, Оливер поднял бокал и отпил глоток воды. Вера сделала то же самое. Когда он поставил бокал, то немного откинулся назад; через секунду Вера повторила его движение.
Теперь она бессознательно копирует его; значит, он овладел ситуацией и она не будет сопротивляться. Данным приемом он пользовался, когда нужно было внушить пациентам, будто они сами принимают решения в ходе лечения. Если пациент считает, будто ему поможет что‑то извне, шансы на успех значительно уменьшаются. А сейчас, в данную минуту, ему нужно было, чтобы Вера поверила в него, открылась ему.
Постучав себя по лбу над левым глазом, он попросил:
– Расскажи об этом еще.
Вера подняла руку и дотронулась до полоски пластыря. Вид у нее сделался смущенный.
– Я… – Ее перебил официант, принесший Оливеру на одобрение бутылку «Сансерре».
Кивком Оливер отослал официанта прочь, и Вера продолжала:
– Я… это… вышло не нарочно. Он не собирался…
– Вера, почему ты его защищаешь?
– Да нет, я вовсе не защищаю его; просто все как‑то запуталось…
Официант налил на донышко бокала вина, чтобы Оливер его продегустировал. К своему разочарованию, Оливер увидел, что Вера снова скрестила руки на груди.
Когда официант ушел, Оливер сам скрестил руки на груди, немного посидел так, а потом снова протянул руку и поднял бокал и, склонившись к ней, произнес:
– За тебя.
Она подняла бокал и чокнулась с ним.
– За тебя.
Он выпил и поставил бокал на стол; она снова повторяла его жесты.
– Ты говорила о муже, – напомнил он.
– В нем много хорошего.
– Ты бы не вышла за него замуж, если бы в нем не было ничего хорошего.
– Ты веришь в то, что люди способны меняться?
– Гераклит сказал: в одну реку нельзя войти дважды.
– Потому что мы движемся вперед? – уточнила Вера.
– По‑моему, не меняются только глупцы, потому что они не учатся на собственном опыте. А умные люди меняются постоянно.
Она кивнула.
– Можно ли из доброго, заботливого человека превратиться в чудовище? В психопата?
Оливер покачал головой:
– Мы называем таких людей социопатами. Ими рождаются, а не становятся. Но они довольно быстро соображают и знают, где и как следует себя вести. При первом знакомстве они производят впечатление добрых и заботливых; они остаются добрыми и заботливыми до тех пор, пока не получают желаемого. Тогда маска им больше не нужна, и на свет божий выплывает их истинная сущность.
Он пристально посмотрел на нее; в глазах ее страх – кажется, этот страх навечно впечатался в нее. Она такая нежная, такая… хорошая, порядочная! Нельзя допустить, чтобы она жила в страхе.
Страх ужасен; страх разрушает.
Вера, твой муж – социопат. Возможно, ты пока не готова это признать, но мужчина, способный ударить такую женщину, как ты, – чудовище. И ты в опасности, потому что дальше он станет еще хуже. Однажды он может ударить тебя так сильно, что ты больше не встанешь. А всем он расскажет, что понятия не имеет о том, что с тобой стряслось. Что ты просто исчезла, испарилась. Он будет выступать по телевидению, будет убедительно рыдать; притащит с собой маленького сынишку, который станет умолять мамочку вернуться. А через двадцать лет твои останки случайно обнаружат под слоем цемента во внутреннем дворике.
Его передернуло. Что‑то не туда его занесло – но именно так он сейчас чувствует.
Вера смерила его странным взглядом; вдруг краска отлила у нее от лица. Она положила обе руки на стол, словно удерживая равновесие, стараясь не упасть. Может, у нее новый приступ – вроде того, что случился в прошлый раз?
– Ты в порядке? – встревоженно спросил он.
Вера побледнела еще больше; она кивнула, но ничего не ответила.
Официант поставил перед ними закуску на крошечных блюдцах.
– Вера!
Она дрожала и смотрела на него широко распахнутыми глазами. Вдруг она встала и побежала к туалетам.
Когда она вернулась, лицо у нее было еще бледнее, чем когда она вскочила из‑за стола.
– Извини.
Кожа покрылась испариной – как будто у нее сердечный приступ.
– Желудок? – спросил он.
– Да. Иногда… такие внезапные приступы.
– Хочешь полежать?
– Да нет, сейчас мне будет лучше.
– Может, выйдем на воздух?
Она оглянулась с таким подавленным видом, что у него по коже побежали мурашки. Может, она больна серьезнее, чем говорит? Я только что с тобой познакомился. Не дай мне потерять тебя до того, как я успею тебя узнать. Вслух он сказал:
– Вера, что с тобой, собственно, такое? По‑моему, ты мне не все рассказываешь.
Она так вцепилась в свой бокал, словно ей нужно было удержаться, не упасть в пропасть. Испуганным голосом, едва слышно она ответила:
– Я не знаю… мне не говорят.
– Твой муж врач, и он ничего тебе не говорит?
– Да.
– Вера, завтра тебе придется еще раз приехать в Лондон – в клинику. Я тебя хорошенько обследую, сделаю несколько своих анализов и выясню, что с тобой такое. Вот так. – Он не спрашивал; он почти приказывал.
Вера кивнула, и страх в ее взгляде сменился признательностью – влажной, как январское солнце.
38
На следующее утро, в половине девятого, Росс стоял в углу операционной на Харли‑стрит и описывал только что проведенную операцию. Маска закрывала подбородок. Он не выспался, и операция прошла не слишком удачно.
Такого рода работу он любил меньше всего. Реконструктивная пластика: кожный трансплантат, который он месяц назад пришил на шею человеку, тяжело обожженному во время аварии на химическом заводе, воспалился. Произошло отторжение. Пришлось взять новый лоскут кожи с бедра и начать все сначала. Отторжение первого трансплантата произошло не по его вине, но Россу все равно было неприятно. Он считал, что виноват во всех неудачах, во всех отторжениях ткани.
Неудачный брак с Верой – тоже его вина; он предоставлял ей много свободы. Она слишком много времени проводила одна, и у нее было слишком много денег. Он и сам не понимал почему, но и ее болезнь он тоже рассматривал как свою ошибку. Теперь только он может ее исцелить. Со всеми проблемами можно справиться: просто нужно держать ситуацию под контролем, удалить зараженные куски, как некрозированную ткань, которую он только что иссек и заменил. Решение всегда можно найти. Уголком глаза Росс подметил, что к нему приближается анестезиолог Томми Пирмен – толстый, потный, бесформенный.