— Привыкайте, такое с вами будет часто. И учитесь
справляться сами — без водки, таблеток и психоаналитиков. — Он благожелательно улыбнулся и запер группу в классе.
К тому моменту двенадцать человек из шестидесяти уже отсеялись, по двое в день. Но эти шесть дней до первого теста нужно было еще прожить…
Дорожка привела к парадному входу с чудовищной военно-морской мозаикой. Каждый корпус был украшен кафельным панно, посвященным какому-
нибудь роду войск. По соседству стояло здание с циклопическим десантником в устрашающей позе, правее находилась двухэтажка с фантазией на
тему ПВО.
Кроме прапорщика и дежурного, Олег заметил двоих солдат с метлами, больше на территории никого не было.
Часть сокурсников он успел разглядеть еще в автобусе, пока короткая колонна ехала от автовокзала на «Щелковской». Мужчин оказалось чуть
больше, но ненамного. Всем пассажирам было где-то от двадцати пяти до тридцати, однако критерий отбора Олег так и не уловил.
В автобусе сидели и яркие фемины почти модельной внешности, и откровенные дурнушки, одетые черт знает во что. Мужики тоже собрались как
будто из разных муравейников: небритые субъекты с ранними животами, спортивного вида красавцы, принявшиеся подбивать клинья еще в дороге,
пара босяков в залатанных брюках и несколько человек вовсе без имиджа — заурядных, как сам Олег.
В холле их ждала женщина-офицер. Китель у нее был черный, а просветы на погонах красные. Олег задумался, как же к ней все-таки обращаться —
«товарищ майор» или «товарищ капитан третьего ранга».
— Ася, расквартируй девочек, — распорядился прапор, и Олег запоздало сообразил, что для майора она слишком молода.
Женщина затушила окурок о край эмалированной урны и повела свою часть группы вверх по лестнице. Во второй раз Олег увидел Асю только через
два дня, и она была уже в полевой форме морской пехоты — лихо приталенной, с лейтенантскими погонами. На голову она надела зеленый берет.
Морпехи таких не носят, но ей было все равно, просто Ася решила, что он неплохо смотрится с ее глазами. За эти два дня Олег уже усвоил, что
воинские звания здесь отсутствуют в принципе.
Мужчин расселили на первом этаже, в четырех десятикоечных кубриках без всякого намека на удобства. Побросав вещи в тумбочки, люди начали
активно знакомиться, словно до этого, минутой раньше, их что-то останавливало. Олег жал руки, многократно повторял свое имя и слышал в
ответ чужие, большинство из которых тут же забывал. Единственным, кого он запомнил сразу, был печальный тип, длинный и какой-то нескладный,
с нереальным сочетанием Иван Иванович Иванов. Иван Иванович выглядел лет на сорок — в действительности ему было двадцать шесть — и
производил впечатление добровольного девственника. Раскрыв на кровати смешной потертый чемоданчик, он выложил две толстые книги:
иллюстрированную энциклопедию дохристианской Руси и потрепанный вузовский справочник по физике. Олег предпочел свернуть беседу и отправился
искать туалет.
Побродив по корпусу, он выяснил, что прапорщик вместе с морским майором Асей уже ушли, приказав народу устраиваться и готовиться к обеду.
Шестьдесят человек принялись гулять, курить, трепаться, но главной темы — цели их приезда — впрямую никто не касался.
Некая пытливая девица настойчиво намекала на какой-то бункер — мол, все более или менее секретное должно находиться под землей. С ней не
спорили, но разыскивать бункер никто не торопился. Не выдержав, она спустилась по служебной лесенке в подвал и возле стальной двери
наткнулась на какого-то солдата.
Не выдержав, она спустилась по служебной лесенке в подвал и возле стальной двери
наткнулась на какого-то солдата.
— Вам чего, тетенька? — спросил тот, сверкая глазом на ее узкие шорты.
— Мне?… Так, ничего…
— У нас тут бойлерная, — сказал солдат. — Будет время — заходите, в домино сыграем. На раздевание, конечно.
Поднявшись обратно, девица сделала вывод, что особых секретов в подвале нет, но соваться туда все же не стоит, — и с ней опять-таки не
спорили.
В постижении местных порядков было что-то от естественного отбора — безликое и неотвратимое. Ни Устава Службы, ни правил поведения
курсантам не объясняли. На простой вопрос о требованиях следовал такой же простой ответ: «Пока вы не приняты в Службу, от вас ничего не
требуется».
Дисциплину курсантам не навязывали — ни прапорщик, ни Ася, ни инструкторы, появившиеся в группе уже к вечеру. Им ничего не запрещали, хотя
и разрешали немногое, но это если спросить. Если же не спрашивать, то почти все было дозволено.
Дежурный у ворот за пределы территории никого не выпускал, но, когда тот же качок в майке у него на глазах полез через забор, он и не
почесался. Правда, культуриста после этого на базе больше не видели.
Спустя некоторое время одна девушка надумала отметить день рождения и уговорила какого-то солдатика сбегать за бутылкой. Тот особенно не
возражал и даже законного стопарика не принял, сказал — празднуйте, мне не жалко. Пол-литра выпили на пятерых, все вышло весьма культурно.
На следующее утро пятеро трезвых, ничего не подозревающих курсантов получили по импульсу из корректора и, по-прежнему ничего не подозревая,
очнулись в собственных квартирах. Включив дома телевизоры, они вдруг обнаружили, что каким-то образом перенеслись на несколько дней вперед
— или не перенеслись, но умудрились прожить эти дни так, что в памяти не осталось и следа. Однако эта проблема касалась лично их, к Службе
она уже не имела ни малейшего отношения. И, разумеется, им не пришло в голову связать свою амнезию со скромным подмосковным пансионатом —
ни базы, ни момента вербовки они также не помнили. Все то, что в их жизни началось словами:
_«Для_тебя_есть_работа,_слегка_странная,_но_тебе_она_понравится…»_, закончилось раньше, чем эти слова были произнесены.
Со временем все «можно» и «нельзя» проявились сами. Курсанты начали чувствовать запреты интуитивно, и вот тогда в группе возникла
дисциплина — сознательная и добровольная, основанная на элементарном здравом смысле. Но это пришло поздно, когда группа уже сократилась
наполовину.
Одной из тех немногих вольностей, что игнорировались начальством, была личная жизнь. Полгода — это гораздо больше, чем может показаться с
другой стороны, из-за забора. Через два месяца воздержания сломался даже Иван Иванович. В октябре начался период повальной полигамии, но
длился он совсем недолго: людей отчисляли, круг сужался, и в какой-то момент в группе воцарились братско-сестринские отношения, не
мешавшие, однако, сестрам и братьям забираться друг другу в постель.
Пару курсантов, мужчину и женщину, — иных пар, слава богу, не складывалось, — все же турнули, но не за распущенность, а, скорее, за
рассеянность. Сама будущая мамаша даже не знала, с кем это она промахнулась, и вообще ни о чем таком не догадывалась — срок был небольшой.
Тем не менее начальство нашло и второго виновника.