Тем не менее начальство нашло и второго виновника. Оба помолодели памятью на сто десять суток и отправились по домам.
Олег пытался вообразить, каково это — проснуться в не в том месяце. Тогда, ближе к зиме, среди курсантов уже ходили слухи о выпускном
тесте, и каждый волей-неволей примерял эту ситуацию на себя. То, что им успели рассказать, объяснить и, главное, показать, на последнем
экзамене не имело никакого значения. Минус шесть месяцев — от тихого шепота за спиной: _«Для_тебя_есть_работа…»_ до торжественного
рукопожатия куратора группы Василия Вениаминовича. После корректирующего импульса в памяти не останется ни слова из учебного курса. Ни
конспекта, ни шпаргалки — только ты сам, наедине со своим недоумением.
Женщины долго донимали Асю, уговаривая ее поведать об этом кошмарном тестировании. Она уходила от ответа, сколько могла, но в итоге не
выдержала и произнесла одну фразу, после которой от нее отстали:
— Прелесть этого экзамена в том, что все рассказы об экзамене вы тоже забудете.
* * *
Олег вышел из комнаты и загадочно посмотрел на Асю.
— Наконец-то… — сказал Лопатин, забирая со стола шляпу.
— Я прощался… с прошлым.
Олег кривил душой. Он думал не о прошлом, а о том, что если бы заранее узнал про Асин стриптиз, то это, возможно, отложилось бы у него в
памяти. И тогда он вел бы себя не так глупо — опять же, возможно. Не так глупо, а… ну, как-то иначе, умнее. Ведь когда Ася вылезла из
ванны, когда встала вплотную к нему, да еще накинула на него полотенце — то самое, которым вытиралась…
Шорохов обнаружил, что чересчур углубился, и заставил себя отвлечься. Тем более что ничего важного он не запомнил, за исключением, пожалуй,
морского конька на левой груди. Вот о нем-то Олег и думал. Вовсе не о своем прошлом. Прошлого ему было не жаль.
«Интересно, раздевание — это Асина блажь или часть программы? — продолжал размышлять Шорохов, сползая обратно к теме. — Если это
стандартные условия теста, то любопытно узнать, как реагировали остальные. И как далеко готова зайти сама Ася, изображая жену, или просто
подружку, или…».
— Спишь?… — Ася подтолкнула его в спину, и Олег заметил, что загораживает проход.
Он посторонился, выпуская из квартиры ее и Лопатина, и запер дверь на два замка. Вторым, верхним, он пользовался крайне редко — лишь когда
уезжал из дома надолго. Шорохов выдернул ключ и, проведя пальцем по острым, не сточенным зубцам, вздохнул.
— Ты чего такой смурной? — спросила Ася. — Тебе плясать надо. Из двенадцати человек ты один с первого раза сдал. Шестерых вообще выгнали.
— Пляшу… — буркнул Олег, спускаясь за Лопатиным. — Пляшу, только незримо. А ты давно в Службе?
— Уже год, но на оперативной работе пока не была. Все в школе мариновали — то инструктором, то нянькой…
— Народу не хватает, — не поворачивая головы, отозвался Василий Вениаминович. — Вот и в твоей группе: шестьдесят человек прибыло, сорок
восемь даже до теста не дотянули, шестеро сегодня завалилось напрочь. Из оставшейся пятерки хорошо, если один сгодится. А то вообще вдвоем
пыхтеть будете…
Он прошел мимо открытого лифта на первом этаже и по-хозяйски оттянул мизинцем разболтанную дверцу почтового ящика с номером «13».
Рекламных
листовок оказалось много, но все же не столько, сколько должны были напихать за полгода.
— Василий Вениаминович, а что с Шороховым? — спросил Олег. — С тем Шороховым, у которого все-таки есть друзья, родственники?…
— Василий Вениаминович, а что значит «пыхтеть вдвоем»? — опомнилась Ася.
— То и значит. Работать, — ответил Лопатин. — Или тебе в школе не надоело еще? Ты опер, а не старшина… А ты, Шорохов, не волнуйся. Дырки на
твоем месте не осталось.
Олег представил, кем можно закрыть эту дырку, и осознал, что никем, кроме него самого. Варианты исключены. Подменить его можно было только
таким же Олегом Шороховым — двадцати семи лет от роду, холостым, несудимым, с незаконченным в/о и т. д. С короткой стрижкой. С темными
волосами. С большими карими глазами. С вечной небритостью и вечной же виноватой улыбкой — которая, однако, не свидетельствовала ни о
чувстве вины, ни о смущении, а лишь отражала его неизменный настрой. Олег давно заподозрил, что все происходящее происходит будто бы не с
ним, и, несмотря на тривиальность этого ощущения, никак не мог его в себе изжить. Да, собственно, и не старался. Вот только таким его и
могли подменить, или что они там замыслили. С его внешностью, с его привычками и характером… да со всем! С прикусом и походкой. С его
предпочтениями в кино и в музыке.
— Кем же вы ее закроете, эту дырку?… — растерялся Олег. — Где вы возьмете еще одного…
— Я что-то не очень… — вмешалась Ася. — «Пыхтеть» — это понятно. Но почему вдвоем? Опять какая-нибудь вспомогательная служба? Да сколько ж
можно?!
— Да уж хватит, — кивнул Лопатин, выходя из подъезда.
На широких ступенях парадного кружился маленький снежный буранчик. Олег поежился и сунул руки в карманы. В левом нашлись пачка «Кента» и
зажигалка, но курить он не стал, — рядом у тротуара темнел синий лопатинский «Вольво». Начало одиннадцатого, для июля — разгар дня, для
декабря — глухая ночь, когда приличным людям на улице делать уже нечего. Приличные сейчас либо пили, либо смотрели телевизор, словом,
делали что-то правильное — то, от чего Олег отказался еще в июле.
— Поедем назад, на базу? — спросил он.
— Вряд ли. Я что-то запамятовал, где она находится, — безмятежно произнес Василий Вениаминович.
Шорохов остановился и, зачерпнув в ладонь сухого невесомого снега, приложил его ко лбу. Ася реагировала иначе, но Олегу было ясно, что она
тоже не помнит адреса.
— Как говорит старшина Хапин, иногда лучше забыть, чем знать, — сказал Василий Вениаминович.
«Действительно, Хапин, — оторопело подумал Олег. — Простая фамилия. Хапин, усатый и пузатый… И как это она у меня выскочила?…»
— Хапин не так говорит, — возразила Ася.
— Может, не так… Я уж и не помню! — Лопатин рассмеялся. — Память не безгранична…
— …и вы периодически кое-что стираете, — добавил Олег. — Мне в том числе. Без моего ведома.
— Стереть из памяти ничего нельзя, Шорохов. Я же тебе все полгода открыл, вспоминай лекции. Стереть нельзя, но можно заархивировать, если
тебя не коробит от таких сравнений.