Ася подошла к кафедре и негромко предупредила:
— Я своих заберу. Девочки!..
Инструктор кивнул, но прежде, еще до этого формального разрешения, курсантки поднялись.
— Так… Времени уже мало… — Он взял со стола часы. — Две минуты… Кстати, они мне сейчас понадобятся. Надо же вас двойниками позабавить.
Спасибо, все свободны. До встречи.
Шорохов тряхнул Ивана Ивановича за плечо — тот пробубнил что-то невразумительное, похоже, он все еще не мог пошевелиться.
— Ты живой? — бросил Олег на ходу.
— Кажется… — медленно выговорил Иванов. «Жаль», — подумал Шорохов.
Иван Иванович не то чтобы не нравился Олегу, однако он нравился бы гораздо больше, если б не навязывался со своим приятельством. Послать
его в открытую Шорохов стеснялся, а намеков, прозрачность которых уже граничила с хамством, Иванов упорно не понимал. Самое паршивое, что
Олег чувствовал за таких людей ответственность, кроме того, оттолкнуть Иванова совсем уж явно ему мешало что-то врожденное, возможно,
пресловутая внутренняя культура.
Иван Иванович прицепился к нему на второй день — первый для каких-либо связей был слишком сумбурным. Со второго дня их пребывания на базе
началась ежеминутная опека, кого над кем — Олегу было не ясно. Куда бы он ни подался, возле него обязательно оказывался и Иванов. Их койки
стояли рядом. В столовой они сидели напротив, так что без общения не обходился ни завтрак, ни обед, ни ужин. Иванов не заискивал, не
затевал докучливых разговоров, но в то же время демонстрировал, что они вместе, что они заодно.
Не проявляя никакой инициативы, Олег узнал всю его биографию и непостижимым образом выболтал свою. Они были похожи скучной плавностью судеб
и не представляли друг для друга ни малейшего интереса. Шорохова угораздило перекинуться парой приветливых фраз с каким-то пришибленным
букварем, и теперь он за это расплачивался. Люди видели, что Олег уже как бы «при товарище», и заводили собственные контакты. Сблизиться с
чудаковатым Иваном Ивановичем никто особенно не стремился, и тем плотнее тот жался к Шорохову.
С инструкторами Иванов был осторожен, дурных поступков не совершал, и Олег опасался, что не избавится от его муторного общества до конца
обучения, — если только сам не вылетит раньше Поэтому, обнаружив, что Иванов все еще парализован, Шорохов мысленно себя поздравил и покинул
класс. Иван Иванович, лыбясь, как накурившийся школьник, остался сидеть за партой.
Дойдя до конца коридора, Олег послонялся по холлу, послушал пустые разговоры и достал из холодильника банку фанты. Разум требовал
поучаствовать в обсуждении отсутствующих дам и таким образом присоединиться к здоровому коллективу, душа этому противилась, а легкие гнали
на улицу, за долгожданным глотком дыма.
Получив в бесплатном автомате пачку «Кента», Шорохов вышел на крыльцо. На деревянных лавочках, жмурясь от солнца, млело человек семь, но
охота с кем-то общаться у Олега вдруг пропала. Он открыл фанту и устроился с самого края, а чтобы не выглядеть одиноким, вытащил из кармана
маленькую фотографию с примятыми уголками.
Люда, Марта, Алена — как он ее только не называл. Лицо на фото не возражало, ему было все равно — лицу, скачанному из Интернета и
распечатанному в цифровой студии за девять рублей пятьдесят копеек.
Шорохов не знал, для чего ему эта придуманная Люда-Марта-Алена.
Никто из курсантов не взял с собой фотографий — даже те, кому было что
брать. Несколько человек оставили за забором жен, одна сокурсница бросила мужа с двумя детьми, а Шорохов таскал в кармане портрет чужой
бабы, которая, не исключено, жила где-нибудь на другом полушарии, или давно спилась, или погибла, которая, наконец, могла быть создана как
концепт из разных фрагментов.
Служба требовала порвать с прошлым, и курсанты рвали — некоторые, как казалось Олегу, слишком рьяно. Он сомневался, что все сказанное на
базе следует понимать буквально.
«_Для_тебя_есть_работа,_слегка_странная,_но_тебе_она_понравится._Эта_работа_изменит_твою_жизнь_к_лучшему_—
_настолько,_что_иных_перемен_ты_не_пожелаешь._В_твоих_руках_будет_власть_над_человечеством._Ты_станешь_оператором._Единой_Межвременной_Служ
бы_Контроля._Но_у_этой_власти_высокая_цена._Ты_откажешься_от_прошлого_и_увидишь,_что_будущее_уже_состоялось._Ты_лишишься_самого_дорогого_—
_своих_иллюзии»._
Шорохов взглянул на часы и достал сигарету. Прикурив, он долго не отпускал рычажок зажигалки, а когда ребристое колесико ощутимо нагрелось,
Олег неожиданно для себя поднес фотографию к огню.
Синтетическая бумага горела медленно. Смазливая мордашка на портрете постепенно темнела и пузырилась — от левой щеки к правому виску.
Шорохов молча наблюдал за этим превращением неживого в мертвое, пока из-за корпуса не появились девушки.
За две недели курсанты привыкли постоянно друг друга пересчитывать, словно они участвовали в некой игре на выбывание, и Олег машинально
пробежался глазами по макушкам. Двадцать две — значит, никого не отчислили, и Ася уводила их не для этого. Сама она шла позади, помахивая
снятым беретом. Светлый хвостик волос вкупе с черной формой придавал ей вид одновременно суровый и беззащитный.
Олегу вдруг стало безумно интересно, сможет ли Ася его застрелить — или, допустим, закатать в бочку, — если он совершит что-нибудь такое, о
чем сегодня упоминал инструктор.
«Пристрелит, конечно, — сказал себе Шорохов. — Всплакнет и пристрелит. Или все-таки закатает…»
Чужая фотография догорела до самого края и обожгла пальцы. Он схватился за ухо и снова посмотрел на Асю, но та скрылась в дверях.
Олегу подумалось, что он, не успев расстаться со старыми иллюзиями, уже приобрел новые.
— Лишишься самого дорогого… — пробормотал он.
Этого барахла у него всегда было навалом.
* * *
— Прошу… — Василий Вениаминович убрал руку, и Олег перешагнул через стальной порожек.
Сразу от двери начинался крутой спуск. Внизу была квадратная площадка и еще одна дверь справа.
— Заходи, не заперто, — сказал Лопатин.
Шорохов нажал на латунную ручку и попал в тесную комнату без окон. Именно таким представлял себе Олег кабинет следователя НКВД. В центре
стояли два письменных стола с тяжелыми тумбами, заваленные картонными скоросшивателями, тетрадями разной толщины и неряшливыми пачками
каких-то бланков. Листы выглядели невообразимо старыми — текст был отпечатан на машинке, а бумага потемнела и покоробилась, вобрав в себя
многолетнюю сырость.
Вдоль стен громоздились три высоченных шкафа с матовыми дверцами и резными финтифлюшками по углам. Вместо ожидаемых реликтовых стульев с
прямыми спинками, в комнате оказалось два обычных офисных кресла. Освещение тоже было относительно современным: на потолке висело несколько
плафонов, один из которых горел вполсилы и периодически выключался, издавая при этом тонкий сухой треск.