Фома Андреевич дышал рядом.
-Спи дальше, - сказал он. - Если что - разбужу.
-Фома Андреевич, - сказала Татьяна, - вы-то сами когда спали последний раз?
-Сегодня часок ухватил. А что?
-Да неловко мне.
-Неловко только метлой париться, - сказал Фома Андреевич. - А вам, молодым, сна больше требуемо. Я вот сижу и в небо смотрю, и мне хорошо.
-Выспалась я, - сказала Татьяна.
-На фронте, помню: спать хотелось и есть. Только спать и есть. И все. Остальное тоже вроде помню, но так… сквозь кисею. А спать и есть - страшно…
-Вот и у нас так.
-Еще немножко не так. Но у нас и хуже, опять же. Там хоть ждали чего-то. И, все-таки, мужики одни… легче. В сорок четвертом, зимой, к нам из Белоруссии партизанский отряд прорвался. Баб и ребятишек человек сто да бойцов полсотни. Из блокады, голодные, шатаются… Командира с комиссаром перед строем расстреляли, а бойцов приодели слегка, жратвы какой-то дали, патронов - и назад. Ну а семьи - в тыл. Так командир с комиссаром обнялись перед смертью и расцеловались. Знали, видно, на что шли - с самого начала знали…
-Почему расстреляли-то? За что?
-Оставление позиций.
-Так что - лучше бы дети перемерли?
-Командование считало - лучше…
-Вот же сволочи…
-Может и сволочи… А может и нет. Кто знает? Про Ноя же ты читала?
-Читала. Про ковчег.
-Это Писание… А есть еще предание - неписаное. Про соседа Ноева, по имени Орох. Был он завистлив и подозрителен. Увидел Орох однажды, что Ной с сыновьями начал строить огромную лодку, и подумал: с чего бы это? Ной, говорят, праведник, Господь любит его. Не иначе, что-то должно случиться. И стал Орох строить такую же лодку. Долго строил, но закончил в срок. И все смеялись над ним и над Ноем. А потом начались дожди. И реки вышли из берегов, и ручьи превратились в потоки. И стала заливать вода жилища. Тогда поняли люди, что Бог прогневался на них, но не было у них сил душевных принять этот гнев как подобает. И бросились они к ковчегам… Но затворил Ной ворота ковчега, и напрасно стучали в них люди. Женщины поднимали детей над волнами и питали надежду, что хоть безвинных младенцев примет праведник Ной. Но был Ной послушен воле Господа. А Орох не вынес плача и мольб - и отворил ворота. Взошли люди на ковчег Ороха, но слишком много их было, и не смог он затворить ворота, не смог выбрать того, перед кем их затворить…
-Вы это сами сочинили? - помолчав, спросила Татьяна.
-Не знаю, дочка. Может и сам. А может, слышал от кого…
-Значит, мы потомки того праведника… Интересно, спал он спокойно в оставшуюся жизнь?
-Он спал спокойно.
-Тогда, наверное, все, что было потом - это искупление его праведности. Включая нас и вот это…
Они помолчали. Слышалась далекая перекличка часовых - видимо, в районе ремзавода. Потом там же застрелял тракторный мотор, и с лязгом, слышимым даже здесь, куда-то направился архиповский броневик.
-Третья ночь без стрельбы, - сказал Фома Андреевич. - Замечаешь, дочка?
-И правда, - сказала Татьяна. - Неужели выдохлись?
-Или готовят что-то.
-Или готовят…
Медленно прошли, разговаривая, четверо караульных: один с дробовиком, двое с огнеметами, у четвертого на плече лежала пика с поперечной перекладиной.
-Или готовят…
Медленно прошли, разговаривая, четверо караульных: один с дробовиком, двое с огнеметами, у четвертого на плече лежала пика с поперечной перекладиной. Оборотня было мало поразить картечью или поджечь - нужно было еще и держать, пока не сдохнет.
Да, растратили серебро в первые дни, теперь приходится ухищряться…
Кто же знал, что все это затянется черт знает на сколько времен?
Ах, война-то еще долго протянет, на то она и война… Миша, Миша, как же это так, а? Забрали, убили, сунули обратно: хороните… будто так и надо… трехлинеечки, четырежды проклятые, бережем, как законных своих. А вот законных не бережем. Мишку убили, Валера умер, Дима тяжелый…
И вдруг внезапно, будто вспыхнул свет, она поняла, что должна увидеть Диму - немедленно, сейчас, пусть он без сознания, пусть не видит, не слышит. Почему-то получалось так, что нет ничего важнее этого…
Что-то должно было случиться в эту ночь.
До больницы двадцать минут - днем. Здесь хватит рук и без нее. Правда, если отлучку обнаружат… Но об этом лучше не думать.
Тем более - что-то должно случиться. И это что-то требует ее присутствия рядом с Димой.
-Фома Андреевич, - Татьяна поднялась. - Вы не проводите меня до больницы? А то у меня только три патрона.
Несколько секунд Фома Андреевич молчал. Потом встал.
-Сюда возвращаться будешь? - спросил он.
Татьяна прислушалась к себе.
-Не знаю. По обстоятельствам.
-Тогда я захвачу свой мешок…
Чудный старик, подумала она. Чудный и чудной. Впрочем, как выяснилось, многие оказались не такими, как были прежде.
Взять того же Диму…
Фома Андреевич, с мешком за плечами и архиповской многозарядкой в руках, возник рядом. Но с ним, к ужасу Татьяны, возникла и Василиса - директор второй школы, а теперь комендант лагеря «Верхний»…
-Я все знаю, девочка, - сказала она неожиданно. - Пойдем, а то вас без меня пристрелят в воротах…
На улицах оказалось неожиданно светло. Почти как в нормальную лунную ночь. То, что глаза, нагруженные светом костров, керосиновых ламп и свечей, воспринимали как непроницаемую темноту, через несколько минут стало мостовой, заборами, домами, крышами, небом… Черным небо было лишь над северным горизонтом; вокруг же тусклого кольца луны расплывалось серо-сиреневое пятно, дающее довольно яркий, но бестеневой свет. Отсутствие теней, контрастов, объема делало город туманно-призрачным.
-Второе полнолуние встречаем, - тихо сказал Фома Андреевич. - С первого, по сути, началось…
-По-моему, еще весной началось, - сказала Татьяна.
-Не определить нам, когда это началось, и лишь когда кончится, будем видеть все. Восьмая часть нас сейчас осталась, а должна остаться двенадцатая…
-Фома Андреевич, - медленно начала Татьяна, - вот мы с вами много говорили обо всем таком… я до сих пор не пойму: неужели вы и вправду верите в предначертания? Ведь это же… - она поискала слово, - неинтересно.
Фома Андреевич ответил не сразу. Татьяне даже показалось, что он вообще не будет отвечать - так размеренно он шел, поворачивая голову из стороны в сторону и поводя толстым стволом своей пушки. Но шагов через сто он заговорил.
-Если предначертанное сбывается: раз, другой, третий, сотый… можно ли это отбрасывать? Или стоит поискать объяснение? Допустим, нас не устраивает простейшее из них: что все кому-то известно наперед, а, поскольку мир неизменяем, то мы волей-неволей исполняем предписанное.