Мишка держал гранату в поднятом как бы в ротфронтовском приветствии кулаке. У человека в черном делались нормальные глаза и что-то менялось в лице; потом он стал медленно падать назад, одновременно отворачивая лицо и закрывая руками голову. Чудак, подумал Мишка, это же «фенька», от нее не закроешься локтями. Ему было легко и спокойно. И даже предчувствие чего-то радостного возникло и дало себя ощутить…
Все это длилось слишком долго.
Человек в черном зашевелился, приподнял плечи и, повернув голову, посмотрел на Мишку. Мишка так и стоял - с неразорвавшейся гранатой, поднятой к плечу.
-Бросай, - сказал человек и ткнул рукой: вон туда. - Бросай.
Мишкина рука неловко распрямилась, и граната отлетела шагов на десять, костяно ударилась о пол и покатилась, рокоча.
-Вот и молодец… молодец… - Человек поднялся и, пошатываясь, подошел к Мишке. - Ты кто такой?
-Я здешний, - неожиданно для себя ответил Мишка и удивился своему голосу: тонкому и противному. - Я здесь живу. На втором этаже.
И, чтобы его лучше поняли, пальцем показал на потолок. Палец трясся.
-А, понятно, - улыбнулся человек в черном. - А я-то испугался, что это сайр к нам пробрался. А ты наш. Это хорошо…
И Мишка с трудом подавил в себе желание улыбнуться ему в ответ.
-Видишь, Чуха: гость у нас, - сказал человек в черном подходящему молодому. - На втором этаже, говорит, живет.
Молодой заржал.
-Крутой парень, - продолжал человек в черном. - Чуть что не по нем - гранатой. Фамилии не спросясь. Хорошо, граната тухлая была, а то соскребал бы ты меня веничком… Афганец, одно слово. Афганец, да?
-Нет, - сказал Мишка. С первого раза сказать у него не получилось, и он повторил упрямо: - Нет. Я русский.
-Русский по паспорту. А афганец по душе. Так говорят.
В голосе его чувствовалась непонятная издевка.
-Я русский, - повторил Мишка. - Афганцы те, которые там живут.
-Не хочешь, значит, афганцем быть?
-Я русский.
-Хороший парень, - сказал человек в черном. - Культурный. Все понимает…
Он сделал неуловимое движение плечом, и в глазах его Мишка увидел жадное любопытство - а потом Мишку вдруг подняло непонятной силой вверх и куда-то понесло, и без боли ударило о плиты пола, и перевернуло так, что пол оказался над головой, а небо и солнце внизу. Это было неправильно, но повернуться Мишка не смог. Он смотрел, как белое солнце превращается в черный круг на желтой стене. Он так и не понял, что умирает.
-Одним ударом, - подобострастно сказал Чуха. - Одним ударом, Сашок, а?
-Сними с него все, - прыгающим голосом велел Сашок.
-Ты что, хочешь…
-Снимай, падаль!
Чуха стал стаскивать с мертвого Мишки сапоги, запутался в штанах…
-Срезай, козел!
Срезать было легче.
-Все. А теперь отойди… Нож дай.
Чуха смотрел, что Сашок делает с Мишкиным телом. Потом его замутило.
-Слушай, хватит, а? Зачем уж так?
-Ништяк… - улыбаясь и часто дыша, Сашок выпрямился. - Пацаны злее будут. Берись, поволокли.
- Пацаны злее будут. Берись, поволокли.
Они подтащили то, что осталось от Мишки, к парапету. Сашок перегнулся через парапет и стал смотреть вниз. Постепенно пейзаж внизу менялся: раздалось и поднялось, вырастая в размерах, каменистое горное плато. То, что было рядом с ним, съеживалось и сжималось, мертвея. Наконец, плато увеличилось до размеров естественных. До него было метров пять. Видна была россыпь зеленоватых автоматных гильз.
-Подняли… - сказал Сашок. - Перекинули…
Изуродованное до неузнаваемости тело Мишки с тупым звуком упало на камни.
-Иди-ка еще вон… гранату принеси…
Чуха послушно сходил и принес гранату. И перебросил ее следом за телом.
-Орденок теперь дадут… посмертно… - все с той же улыбкой сказал Сашок.
Он отвернулся от парапета, и плато стало оседать и уменьшаться, уменьшая вместе с собой и мертвого Мишку, лежащего на нем.
-А представляешь, если бы это сайр был? - подстраиваясь под старшего, сказал Чуха.
-Был бы это сайр… так мы бы с тобой… там лежали… - Сашок согнал улыбку с лица. - Козлы мы с тобой и разъебаи. Сайр бы нас на счет «раз» положил. Да только вряд ли сайр сюда пролезет. Нет им, гадам, сюда пути… - Глаза Сашка опасно сузились, голос побелел.
-Щуплый пацан, - уходя от опасной темы, завертел головой Чуха. - А кровищи, что с борова.
-Засохнет, - плюнул Сашок.
ТАТЬЯНА
Накормили последних. Хотелось лечь и никогда больше не вставать. Маленькие ревели вперебой. Те, что чуть побольше, азартно смотрели в небо. Только что нечисть - одни крылья и ноги - попыталась свалиться на головы. В нее попали, и с жалобным воем нечисть скрылась. Всей еды было: тридцать буханок черного и два ведра лапши на порошковом молоке. Это на без малого две сотни народу. Завтра не будет и того, сказал Василенко, хлебозавод - все. Не удержали. Василенко был черный и худой. Как Дим Димыч, спросила Татьяна, отходит? Не знаю, Танюха, сказал Василенко, я его с позавчера не видал. Вроде живой. Загляните к нему, Федор Игнатьевич, вы ж мне не чужой, попросила Татьяна, ведь мне отсюда - ни на шаг. Ладно, Танька, загляну. Передать ему что? Передать? - Татьяна вдруг смешалась. Передать: что жива и что люблю. Она с вызовом посмотрела на Василенко. Он вдруг улыбнулся. На запекшихся черных губах появились алые трещинки. Ладно, сказал он, для этого дела специально съезжу…
Она двигалась уже как манекен: высаживала на горшки, вытирала слезы, разнимала драки, успокаивала, как умела, играла в пантеру и в лису Алису, надувала прохудившийся мяч, вставляла кукле ноги… Наконец, Фома Андреевич поймал ее за бок и посадил рядом с собой.
-Передохни, дочка. Не одна ты тут, пусть и мамки не только за своими походят…
Она послушно сидела, беспрерывно куда-то проваливаясь. Потом, похоже, заснула, потому что, открыв глаза, обнаружила себя лежащей и прикрытой пиджаком. Рядом кто-то тоненько плакал, подвывая.
-Ума решилась, бедная, - сказал один голос.
-Водки ей дайте, - сказал другой.
-Разойдитесь, просто разойдитесь, - сказал Фома Андреевич. - Не стойте над душой. А ты поплачь, родная, поплачь. Рта не затыкай, не насилуй себя. Поплачь.
Татьяна опять уснула.
Окончательно она проснулась в полной темноте. Тусклое кольцо луны терялось в перепутанных ветвях. Фома Андреевич дышал рядом.