Слушайте внимательно. Они выступят сегодня! Через час или чуть позже. У них будут цеппелин и два самолета. Крепость Боссэ, это на озере… да. Хоть это знаете. И еще: когда будете их бомбить, не зацепите розарий, хорошо? Этим вы меня страшно обяжете.
Пекарь бросил трубку, оскалился.
Потом пнул телефон.
– Гады, – сказал он кому‑то и пошел, не глядя. – Ребята вам наваляют…
За ним после Испании аквитанская полиция гонялась полтора года. Он прятался у какой‑то местной придурочной феи. Фея приставала к нему со своими не всегда безобидными глупостями, но податься было некуда…
Внизу его тело полгода назад умерло в одном из маленьких безымянных лагерей для неисправимых. По лагерям оно таскалось с самого тридцать девятого: сначала по французским, а потом эти лягушатники не отпустили его, как многих других, а передали гестапо. То ли подозревали о его пси‑способностях, то ли просто за неуемный нрав и десяток попыток бежать.
Так что французскую полицию всех родов Пекарь не любил куда больше, чем тех же гестаповцев, которых полагал естественными врагами; полицейские же и жандармы были гадами и курвами.
Сегодня ему предстояло слегка отомстить за себя и за многих других…
Сердце билось в такт словам. Последний… последний… последний…
«Нет, что ты, – сказала Айна, – мы тебя не оставим. Мы тебя вытащим откуда угодно, правда, девочки?» «Правда», – спокойно и уверенно отозвались невидимые Рута и Нигра.
Вам туда не попасть, подумал Штурмфогель. Я не уверен, что и мне‑то – попасть туда. Столько лет не был. Да и где мои крылья?..
«Куда не попасть? Сюда? – и перед внутренним взором мелькнуло затуманенное пространство, что‑то вроде рельефной карты – гораздо более выпуклой и резкой, чем настоящая местность – внизу, и каким‑то тайным зрением Штурмфогель различал внизу границы между людьми, хотя то, что он видел, меньше всего было похоже на людей… – Здесь неприятно и ненужно, – продолжали крапицы наперебой, – но попасть сюда легко, трудно уйти отсюда…»
«Ты понял, дурачок? – ласково спросила Айна, запахивая свой махровый халатик. – Ты все еще нас недооцениваешь».
«Тогда надо торопиться», – сказал Штурмфогель. – Нужно найти Волкова и…"
«Хорошо, милый. Только предупредим Хельгу, что мы уходим – ненадолго».
…С крапицами получилось куда проще и легче, чем в Школе. Не понадобилось ни спорыньи, ни грибов, ни длительной сосредоточенности. Штурмфогель развернул крылья и с воплем восторга упал на плотный поющий воздух. Все ликовало и звенело в нем. Крылья его были белые с черными кончиками… И почти сразу рядом появились крапицы. Они были не птицы и не летучие мыши. Ничто из того, что Штурмфогель видел здесь раньше.
Чем‑то похожи на драконов, но не драконы, конечно…
Узкие удлиненные головы с огромными выпуклыми блестящими глазами. Тонкие тела – не извивающиеся змеиные, а чуть приплюснутые от груди к спине, переходящие в длинные нервные хвосты. Изящные цветные гребни от затылка до середины хвоста, там высокий яркий зубец – как плавник дельфина или акулы. Очень узкие крылья с изломом посередине, перьев нет, но вместо перьев длинные блестящие чешуйки, они чуть шелестят в полете. Штурмфогель понял, что ему трудно отвести глаза от своих спутниц – до того необычны и прекрасны были они в своем новом – и, может быть, истинном – обличье.
А главное, они могли переговариваться! Они могли кричать и радоваться полету – и каждый из них слышал это.
А главное, они могли переговариваться! Они могли кричать и радоваться полету – и каждый из них слышал это. И можно было говорить: направо, налево, вниз, посмотри вон туда, опасно…
Если бы это было возможно тогда, подумал Штурмфогель. Все пошло бы совсем иначе. И от тебя, идиота, не зависели бы теперь судьбы мира.
Ладно. Не будем предаваться рефлексиям. Что там говорил наш маленький доктор об интеллигенции, которой рефлексия свойственна? Недоучившиеся духовные кастраты, творящие ежедневный подвиг самообожания? И что‑то еще, столь же яркое и цветистое…
Он поймал звонкий смех крапиц.
Волков, подумал он. Волков, Волков… Где у нас Аквитания?
В той стороне…
Через несколько минут они нашли Волкова.
Он так ярко и сочно выделялся на фоне окружающих… нет, не лиц – форм скорее, – что казался великаном.
Попадем в него?
Конечно…
Почему‑то с крапицами все было легко и нестрашно. Хотя не страшно было еще и потому, что страх кончился. Штурмфогель давно понял, что запасы его у человека ограниченны, и только когда есть надежда на отступление, на спасение, на сохранение хотя бы status quo – страх еще в человеке жив. У него же самого не было никаких надежд позади. И здесь, в текущем, не было надежд. Не остановиться. Только вперед. Там еще что‑то может быть. Не обязательно, но может.
Ведите себя так, как будто вы уже мертвы…
Путь самурая.
…Они ворвались в Волкова, как звено камикадзе, преодолевшее завесу зенитного огня. Бушующий ураган загнал их в расселину, но по ней они летели недолго: внизу разверзся ромбический вход в подземный туннель, туда, закричали крапицы, туда!.. туннель словно пульсировал, когда они летели, и красноватые огни на стенах сливались в странные узоры. А потом открылся громадный зал, свод его терялся в светящемся тумане, колонны, похожие на стволы секвой, стояли в кажущемся беспорядке, и под одной из колонн играл маленький мальчик в коричневых штанишках с одной лямкой через плечо. Штурмфогель хотел что‑то сказать ему, но получился только птичий крик, мальчик посмотрел вверх и помахал им, летящим, рукой. А чуть дальше, за плотным лесом колонн, висел огромный вогнутый экран, похожий на парус, надутый ветром. И на экране шло немое кино – странное, словно снятое одновременно из нескольких точек.
Висел невысоко над землей цеппелин, под ним стояли люди и что‑то разгружали с него. Словно огромные чемоданы уже стояли на земле, спускались на стропах, еще висели под толстым дряблым брюхом. В стороне какие‑то люди с оружием строились в два ряда, напряженно смеялись, разбирали объемистые свертки. Еще где‑то двое сидели на корточках, копаясь в груде ремней и длинных высоких седел. Седла эти вызывали в памяти какие‑то неясные ассоциации – почему‑то с переходом улиц. Потом один из «чемоданов» открылся, и из него под уздцы вывели дракона. Дракон был некрупный, серый, но плотный, сильный, красивый. Могучие мускулы перекатывались под ровной чешуей. Походка выдавала хорошую школу…
Седла были полицейские, спокойно сообразил Штурмфогель. А в свертках – полицейская форма. Конечно. Что может быть проще – нагрянуть под видом полиции. Тем более что их – полицейских – вполне могут направить туда, потому что… Ну да! Все наконец сложилось. Засветить отвлекающую группу, поднять шум. Наверняка устроители переговоров запросят дополнительную охрану…
И все.
Бойня.
Хорошо бы проникнуть в мысли Волкова – и нагадить там… но, пожалуй, для этого уже нет времени. Пора возвращаться. Пора, пора, откликнулись крапицы.
Пора, пора, пора…
Они пронеслись сквозь экран – по мере того как приближались, экран все удалялся и удалялся, а потом вдруг вывернулся наизнанку и оказался позади, – и неожиданно для Штурмфогеля вылетели во внешний мир или по крайней мере в какой‑то отпечаток внешнего мира, мелькнуло удивленное лицо Волкова, может быть, запомнившееся по фотографии в личном деле и рисункам Полхвоста, а может быть, и настоящее… и другие лица, незнакомые, они казались огромными и вогнутыми, как стадионы, а цеппелин походил на небольшую планету, краем сознания Штурмфогель уловил чье‑то удивление и внезапное беспокойство, но впереди уже была норка в земле, и туда они влетели плотным строем, со свистом, а потом воздух содрогнулся и свет померк ненадолго, чтобы тут же вспыхнуть утроенно, а в мозгу Штурмфогеля опять сошлись какие‑то детали, и он понял, что их только что чуть не затоптали сапогом… Полет был короток и резок, и в себя, в свое тело он вернулся как‑то иначе, не как раньше, но как именно – так и не уловил.