Угольком, который заставлял гадать, какая может быть польза Ему от пьяницы-неверного. А это вело к мысли…
Не мог ли ошибиться Брат Кулак?
Эта мысль отозвалась судорожным взрывом боли и тошноты, скрутившим внутренности, как смертельный яд. Тело ее напряглось, каждая мышца превратилась в дрожащий узел. Чашка в ее руках разлетелась вдребезги, когда руки сжались в кулаки.
Спазм отпустил, и вслед за ним в голове у нее зазвучала литания. Мужской голос, неизбежный голос ее совести. Она в слепом повиновении заставила себя подняться на ноги.
Она проявила слабость веры. Она усомнилась . Не только в себе, но и в Нем — совершенном слуге Господа. Она совершила тягчайший грех.
И потому должна принести покаяние.
Марши видел, как Сцилла окостенела подобно стальному стержню, зеленый глаз закатился под лоб, так что остался виден только белок, и прочная керамическая чашка в ее руке разлетелась яичной скорлупой. Сначала он решил, что это большой эпилептический припадок.
Но она через мгновение стряхнула оцепенение, сделала глубокий вдох и вскочила на ноги. Мимо него скользнул взгляд пустой линзы, заменявшей ей глаз. Второй глаз, необычного глубоко-зеленого цвета, напоминавший ему другую женщину, другое время, другую жизнь, расширился и глядел неподвижно.
Она тяжело, как робот, прошла к середине палубы и упала на колени. Раздался двойной металлический щелчок. Серебристые скобы на ее руках расцепились и повисли свободно. Она сняла их, положив так, чтобы легко дотянуться.
Из сумки, висящей у нее на бедре, она достала матовую металлическую коробочку размером с ладонь и нажала защелку. Оттуда выпрыгнули два витых провода. На конце каждого из них блестела длинная металлическая игла.
Она повернула руки ладонями вниз. Марши заметил, что под снятыми скобами обнажались на каждой руке пятнышки свободной бледной кожи, обрамленной серебром. Испещренное татуировкой лицо стало совершенно пустым; Сцилла глубоко вогнала иглу сначала в одну руку, потом в другую. Только узлы челюстных мышц выдавали ее боль.
Подключенная теперь к коробке, она поставила эту коробку между колен и положила на нее руки. После долгой паузы она наклонилась вперед, перенося тяжесть тела на локти и кисти. Коробочка низко и странно зажужжала.
Руки Сциллы напряглись и окаменели. Спину, все тело скрутило как клубок проволоки, когда по ней, как по проводу, потек ток из одного электрода в другой. Сцилла откинула голову назад, челюсти сомкнулись, не выпуская то, что могло бы стать криком.
Эту пытку она продолжала, пока можно было медленно посчитать до десяти, потом прекратила. Пробормотав долгую монотонную молитву, она снова припала к коробке.
Марши передернулся и отвернулся.
Было очевидно, что она себя наказывает. Откуда-то из темного угла памяти всплыл термин: самобичевание . Обычно это значило, что кающийся бьет себя плетью, пока не начнется кровотечение. При таком экзоте бичевание бессмысленно, пусть она бьет себя хоть цепью длиной в собственный рост.
Зачем она это делает? Он глядел в чашку, будто рассчитывая найти там ответ, потом пожал плечами и допил кофе. Налил себе снова, на этот раз чистого бренди.
Его внимание привлек задушенный стон Сциллы. Она ловила ртом воздух, на татуированном лбу выступила испарина. Все ее тело трепетало, как в параличе, нервы отдавали бессмысленные приказы, мышцы подергивались от перегрузки. Она решительно выставила челюсть — было ясно, что она собирается снова терзать себя.
Если бы Марши и без того не знал, что находится в руках безумной, это было бы неопровержимое тому доказательство. Безумной, которая мнит себя ангелом, из тех, кому даются Откровения. В ее власть он и попал.
Я должен ее остановить , — шепнул голос в голове.
Он не шевельнулся. Не было смысла даже пытаться. Пока она в этом экзоте, она может быть кем хочет и творить что хочет. Это он знал по собственному опыту.
Когда-то в годы интернатуры в военном госпитале ККУ ООН он видел, как десантник в таком экзоте схватился с танком «Огр», причем его наручные скобы были отключены, чтобы уравнять шансы. Превращение боевой машины в дымящийся металлолом заняло у десантника двадцать одну секунду.
Марши понимал, что должен перепугаться до смерти.
Но на самом деле он мало что чувствовал.
Задумчиво отпив бренди, он подумал, не дошел ли он до точки, где ему уже все равно, будет он жив или нет.
Интересный вопрос. Нет, он так не думал. Если судить по существу, то настоящая ситуация не слишком отличалась от обычной рутины. Может быть, место назначения будет не то, которое изначально для него планировалось, но никаких радикальных изменений не произошло. Уже несколько лет всеми его перемещениями командовал кто-то другой. Кто-то другой решал, где он будет применять свое особое искусство и для кого.
Здесь, несомненно, было просто больше того же самого. Да, на этот раз командовала маньячка в броне, но по всему, что ему было известно, и до этого его маршруты определялись бросанием монет, костей и гаданием по птичьим внутренностям.
Когда его работа будет сделана, ему снова покажут на дверь, сунут в ту же старую игру, как бесконечно передвигаемую пешку в бесконечной партии, где огромной доской правила Белая Королева. Звали ее — Смерть , и те паты, которые он ей ставил, не имели значения и бывали забыты уже к концу дня. Не имеющие последствий мелочи, как светлячки в пустоте или отпечатки пальцев на стекле.
Он вел эту игру, но по Правилам Выживания: апатия — спасение от безумия, участие — поцелуй смерти.
Правая рука Марши коснулась серебристого значка у него на сердце. Металл все еще сиял, хотя его сверкающее обещание затмилось. Он поймал себя на воспоминании, как согласился отдать ту небольшую самостоятельность, которой еще пользовался.
Он вернулся туда, где все это началось. На исходную клетку.
Метрового размера копия значка Марши висела на оформленной под дерево стене позади стола д-ра Салваца Бофанзы; под ней на черном фоне золотом был написан вензель Медицинского Института Бергмана. Пристальный взгляд мог бы заметить над штрихами и закруглениями патину пыли.
Сидящий за столом приземистый чернокожий средних лет печально улыбнулся Марши:
— Я бы предложил тебе выпить, старина, но пришлось бросить. — Он похлопал себя по животу. — Дырки проело в баке.
Марши, садясь, состроил сочувственное лицо:
— Да, Сал, прискорбно.
Бофанза пожал плечами:
— Все не так плохо. Я об этом жалею, только когда хочется поддать. — Улыбка его исчезла. — Ты, наверное, гадаешь, зачем я тебя вызвал.
— Я надеялся, для того, чтобы мы как следует отдохнули с тобой за счет твоих представительских, — ответил Марши в попытке поднять настроение.
Сал закатил глаза:
— Хотелось бы. Нет, пришлось тебя позвать, потому что сложившееся положение вещей не совсем удовлетворительно.
Марши обозначил иронический поклон:
— Вы все тот же выдающийся мастер преуменьшений, господин директор.
Он прибыл в институт и обнаружил, что тот почти покинут, осталась только горсточка персонала. Коридоры тихи и пусты, атмосфера запустения ощущается чуть ли не на ощупь. Марши охватило ощущение черного пессимизма, но он надеялся, что встреча со старым другом поднимет настроение. Одного взгляда на Сала хватило, чтобы эти надежды сдохли на месте.
За четыре года, что Марши его не видел, Сал Бофанза постарел на десять. Блестящая эбеновая кожа потеряла блеск, и он, казалось, сморщился и усох в ней. На месте прежней буйной спутанной черной гривы остались редеющие кудри цвета соли с перцем. Тело погрузнело и раздалось, но лицо исхудало, и на нем было решительное и отрешенное выражение капитана тонущего корабля. Увы, для директора Медицинского Института Бергмана это было неприятно точное сравнение.
На лице Сала мелькнула неуверенная улыбка.
— Пытаюсь. Факт тот, что мы уже утонули. Когда впервые появились проблемы и стали доходить вести, что наш первый посев будет и последним, по крайней мере на время, я выходил из себя. Теперь я рад. Иисус умел исцелять и был распят за свои хлопоты. Вас, ребята, еще никто не вздергивал на столб, но меня не удивит, если в конце концов до этого дойдет.
Сал вышел из-за стола и стал расхаживать по кабинету. Марши сидел, развалившись в кресле, и терпеливо ждал. Он знал, что Сал к чему-то клонит. Может быть, к новым плохим вестям.
— Это меня по-настоящему достает, — заговорил Сал с отвращением в голосе. — Руководство системы использует вас, когда у них нет другого выхода, но до того и после того обращается с вами как с париями. Ходят слухи, что стать бергманским хирургом — это поцелуй смерти. Даже если приостановить программу, это не поможет. У нас уже два года нет новых запросов и заявлений.
— Это, наверное, к лучшему. — Видишь, и Марши тоже может преуменьшать. Так, теперь к тому, чего он сильно опасается. — Я слышал, что Сара-Лин Нефф, Джозия Два Дерева и Грейс Накамура покончили жизнь самоубийством. Это правда?
Три из тридцати пяти. Не назовешь положительной тенденцией.
Лицо у Сала обвисло, с него исчезла злость.
— Правда. И Иван Колинский тоже.
Четыре . Марши грустно покачал головой:
— Это были чертовски хорошие доктора.
Иван был неисправимым любителем грубых шуток. Однажды он «одолжил» один из протезов Джозии, когда тот оперировал, и заменил его шоколадкой в фольге. Какое было у Джозии лицо…
Легче было представить себе, что он притворяется мертвым, чем на самом деле мертв. Эти четверо — да и все тридцать пять — были так полны жизни, так излучали энергию и идеализм. Так преданны Клятве Целителя и врачеванию, что рискнули всеми своими надеждами на переднем крае медицины. Да, рискнули — и стали в этом процессе чужими ей.
— Лучшие, — согласился Сал грустным голосом. — Хуже всего смерть Ивана. — Он прикрыл глаза. — Частично это наша вина. Мы его привезли сюда, когда он ввел себе почти смертельную дозу наркотика на станции Кассандра. Пришлось заставить его перестать практиковать. Он стал слишком много ошибаться, чтобы можно было ему доверять.
Бофанза посмотрел на свои руки, будто видел на них кровь Ивана.
— Он ввел себя в транс, отложил протезы и остановил свое сердце. Оставил записку. Там говорилось, что способ, которым он должен был практиковать, убивал его по капле, но без него он ничего не стоит и ему не для чего жить.
Он поднял глаза на Марши, влажные и полные муки.
— Он сказал, что знает, почему мы заставили его прекратить, и не винит нас. Он… он нас благодарил .
— У вас не было выбора, — подсказал Марши, хотя знал, что никакие слова не облегчат боль Сала.
Старый друг молча кивнул, потом сказал:
— Это убивает вас всех. И я это знаю.
Марши заставил себя сесть прямо.
— Да, и это знание грызет тебя заживо. Но я сомневаюсь, что ты вызвал меня лишь для того, чтобы мы с тобой сравнили наши ложа из гвоздей. Что случилось?
Сал с видимым облегчением сменил тему. Он присел на угол стола, принимая серьезный и деловитый вид.
— Медуправление выдвинуло идею, которая может оказаться лучшим выходом из безнадежной ситуации. Каждому из вас будет придан быстроходный курьерский корабль ККУ ООН, личный корабль. Больше не будет зависимости от расписания регулярных рейсов. Корабли полностью автоматизированные. Мы на этом конце будем обеспечивать снабжение и разработку маршрутов. Понимаешь, Медуправление согласно, что ваше умение слишком ценно, чтобы расходовать его зря. То, что вы умеете, все еще требуется…