— В отличие от нас. — Марши мысленно взвешивал идею. — Таким образом мы обслужим больший регион. Владение собственным кораблем даст нам хотя бы иллюзию, что у нас есть свой угол, так?
Он смотрел, как старый друг ответил кивком, и постарался изо всех сил рассматривать только позитивные стороны этой идеи.
— Может быть, это даже улучшит нашу репутацию. Мы будем в постоянном движении ради служения благой цели, а не потому, что нас любят как ленточных глистов. Мы будем как «скорая помощь», вылетающая по вызову в медвежьи углы. — Он пожал плечами. — Почему бы и нет? Хуже от этого быть не может.
Напряженное лицо Сала наклонилось ближе:
— Это все равно не будет просто. Но корабли достаточно просторны для двоих…
Он не закончил фразу, оставив очевидное следствие болтаться, как крючок с наживкой.
Марши фыркнул:
— Значит, мне будет куда вытянуть ноги. — Он понизил голос и посмотрел Салу прямо в лицо. — Таким образом, мы признаем, что превратили себя в специализированное медицинское оборудование, которое подлежит доставке с места на место на основе ротации.
— Нет, черт побери, это неправда! — отрезал Бофанза. — Ты целитель, Гори! И чертовски хороший целитель! Ты и прочие бергманские хирурги были самыми талантливыми, самыми преданными делу врачами…
— Были— правильное слово, Сал. — Марши говорил мягко, но со стальной уверенностью. — Я был доктором. Я помню, как это было. Доктора не вызывают кошмаров у пациентов. При случайном взгляде на доктора пациенту не грозит смерть. Доктора лечат людей . Я годами не вижу своих пациентов. Это не люди, это случаи. Болезни. Травмы. Ранения. Бессознательные поломанные машины из плоти. — Он ударил себя в грудь. — Я знаю, кем я стал. Просто механиком по мясу. Вот и все.
— Нет, — упорно возразил Сал. — Это неправда.
— Чушь! — заорал Марши, хлопнув ладонями по подлокотнику кресла с такой силой, что треснул облицовочный пластик.
Он понял, что злится, но не на Сала, у которого было своих хлопот достаточно и без того, чтобы превращать его в боксерскую грушу для сброса эмоций.
— Извини, — сказал он, вставая, чтобы положить серебристую руку на плечо Сала. — Это не на тебя я злюсь. Просто на то, как все обернулось.
— Имеешь право, — слабо отозвался Сал.
— Все мы имеем право.
В каком-то смысле из них из всех самый трудный путь выбрал Сал. Марши улыбнулся и сжал его плечо.
— Я помню, как ты провалил последний тест, — сказал он. — Тебе не разрешили отдать руки. Я помню, как ты был расстроен. Уязвлен.
Он покачал головой:
— В программе уже было много горячих мест, много противоречий насчет того, что мы пытались сделать. Все думали, что мы сошли с ума, и, быть может, так оно и было. Я понимаю, как было бы тебе легко отречься от нас и от того, что мы делали, и тогда тебе было бы легче смириться с провалом последнего теста.
Он подумал, смог бы он проявить хоть в половину такой дух и класс, как Сал тогда.
— Но ты так не сделал. Ты продолжал верить в то, что мы пытались сделать. Твой выбор был еще труднее нашего — остаться и помочь нам воплотить мечту, которая тебя отвергла.
— Ты и не знаешь, как я был близок к тому, чтобы все бросить, — тихо признал Сал.
— Но ты не бросил, и теперь ты здесь командуешь. Мечта тебя отринула, но ты все равно продолжал ей служить. С тех пор это не стало ни приятнее, ни легче, но ты остался здесь. Ты все еще пытаешься претворять ее в жизнь.
Марши поглядел на эмблему на стене, вспоминая надежды, которые она символизировала, гордость, которую он всякий раз при виде ее испытывал.
— Оказывается, не мы были теми, кому повезло. Мы приобрели невероятное умение, но в этой сделке потеряли все. И все же мы продолжаем делать все, что можем, потому что ничего другого у нас не осталось. Мы все еще можем приносить пользу, и кто знает, быть может, когда-нибудь…
Марши уронил руку с плеча Сала, глядя, как тот обдумывает эти «быть может» и «когда-нибудь».
— Я готов принимать вещи такими, каковы они есть. Такими, какими они, кажется, должны быть. Либо так, либо сдаться окончательно. Может быть, эта идея с кораблями поможет, хотя у меня есть сомнения. Готов попробовать, потому что мне терять нечего. Но есть одна вещь, старый друг, которую я тебя прошу для меня сделать. Для всех нас, бедняг, которые будут мотаться по вселенной в полном одиночестве.
Бофанза посмотрел ему прямо в глаза:
— Назови ее.
— Запомни нашу мечту ради нас, Сал. Сомневаюсь, что мы сможем удержать о ней память. Ищи способ, чтобы она в конце концов стала реальностью.
Бофанза торжественно кивнул, спрыгнул со стола и обнял Марши, притянув близко и держа крепко. Это и был ответ.
Марши напрягся и чуть не оттолкнул его. Но тут же отпустил мышцы и обнял старого друга в ответ, ощущая его силу и убежденность и позволяя себе вспомнить, каково это, когда ты кому-то небезразличен.
Рука Марши упала.
Так и началось его бесконечное мотание от работы к работе. Никакого дома, кроме корабля, и путешествие, которому не видно конца.
Он был пленником в этом корабле задолго до того, как Сцилла захватила и его, и корабль. Она, как и все, только хотела использовать то орудие, в которое он превратился.
Она все еще молилась, но, кажется, перестала себя пытать. Как бы она ни была поглощена, Марши не сомневался, что она немедленно очнется, если он попробует подойти к ней или к управлению кораблем.
Но он ничего такого не планировал. В этом не было смысла.
Его переставляли на другую клетку. Но на доске все оставалось по-прежнему, как было уже много лет, и показывалось всегда одно и то же. Игра не менялась, выиграть ее было нельзя. Так какая ему разница, кто, где и зачем?
Есть ли разница между безразличием и поражением?
Безразличие — пустая чашка. Поражение — это когда чашки просто нет.
Он глянул вниз. Чашка была пуста, спирт в ней кончился.
Поэтому он ее наполнил.
И улыбнулся про себя.
Видишь, как легко управлять твоей жизнью?
— Что это?
Марши удивленно поднял глаза:
— Что?
Сцилла села на стул напротив него, с отвращением разглядывая его тарелку.
— Вещество, которое ты ешь.
Он отложил в сторону настоящую книгу — отличное переложение Гомера прозой М. А. Зека, которую он читал за ужином. Целый день он только и делал, что пил и читал. Похитительница перемещалась так тихо, что вскоре он вообще забыл о ее существовании.
Обругав себя за то, что он плохой хозяин, Марши решил уделить хоть какое-то внимание своей гостье.
— Это бифштекс, — показал он вилкой. — Не настоящий, но вполне терпимая имитация. Это печеная картошка. Вот это желтое сверху — сырный соус, зеленый горошек и чеснок. Полагаю, чеснок и картошка настоящие, но сомневаюсь, что сыр видел когда-нибудь корову ближе, чем этот бифштекс. Зеленый горошек настоящий и грибы тоже.
Сцилла выслушала все это, нахмурив брови.
— Это не может быть настоящей едой, — объявила она. — Не понимаю, как ты можешь есть такие вещи.
— Имитация бывает неплохой, если она хорошая. — Он усмехнулся неуклюжести своей фразы. — Хотите попробовать?
Ее нос сморщился в отвращении.
— Нет. Я ангел. Я не ем человечьей еды, даже если бы у тебя на тарелке лежала настоящая еда.
Марши сделал глоток вина.
— А как бы вы описали человечью еду? — Это должно быть интересно .
— Это густая зеленая жидкость в больших синих бочках. Выдается по две миски в день на одно лицо.
Как это говорил Сал, когда встречался с человеком, уверенным в какой-нибудь бессмыслице? «Ты откуда, сынок? Из Найроби, мэм. Разве не все оттуда?»
— Две миски зеленой жижи в день. И это каждый, говорите, так ест?
Описанное ею было похоже на простейший водорослевый корм уровня выживания. Стабилизированный распад, должное содержание питательных и волокнистых веществ, а вкус такой, как и можно ожидать от обогащенного пастеризованного прудового ила.
— Конечно.
— Я имею в виду, каждый и повсюду?
— А что еще им есть?
— Ну, например, что-то вроде того, что ем я.
Татуированные губы Сциллы сжались крепче.
— Это не еда.
Он снова рассмеялся:
— Что и требовалось доказать. Десять-ноль в пользу дамы в серебряной безрукавке. — Он подцепил кусок бифштекса и отправил в рот. — А что тогда едите вы? — проговорил он, прожевывая. — Ангельские пирожки?
Зеленый глаз опасно прищурился.
— Ты надо мной смеешься?
До Марши дошло, что попытки с ней пошутить так же безопасны, как тыканье в груду пороха зажженной спичкой.
— Ни в коем случае, — произнес он, стараясь сделать самое искреннее лицо.
— Ладно, — ответила она неохотно. — Я ем манну.
Конечно, что же еще?
— Что ж, тогда вы там, где нужно.
Она уставилась на него:
— Объясни.
— Манна ведь падает с неба? Чем, с точки зрения Земли, является космос. Здесь должен идти постоянный град этого вещества.
Резкое качание головы.
— То, что ты говоришь, не имеет смысла.
— Похоже на то. Мне бы надо язык подрегулировать. — Он отпил еще вина — на случай, если проблема в том, что язык пересох.
— Манна заключается в контейнере. — Она полезла в сумку и достала фольговый пакет. — Вот ее порция.
— А, пайкеты !
Сцилла наклонила голову, и свет заиграл на серебре, которое покрывало все, кроме ее лица.
— Пай… кеты?
— Сокращение для пайковых пакетов, к паяльникам не имеет отношения. Ваш экзот способен обрабатывать все ваши отходы, если их свести к минимуму. Жидкости — пот, моча и прочее — не составляют проблемы. Они утилизируются, излишки вентилируются наружу в виде водяного пара. Твердые отходы труднее в обработке. Пайкеты сбалансированы по питательным свойствам, но дают крайне мало отходов. Если вы едите только их, то экскреция необходима не чаще, чем примерно раз в месяц?
Сцилла посмотрела на него мрачно.
— Я — ангел, — сказала она наконец. — И не делаю грязь, как люди, — добавила она чопорно.
— Разумеется, нет. У вас в кишечнике есть колония нановирусов, которая перерабатывает все, что пропускает пищеварительная система. Но каждые тридцать дней или около того этот колпак, — он показал вилкой на выпуклость у нее на бедре, — открывается. Внутри находится ромбовидный брусок серого вещества, которое вы выбрасываете.
Сцилла только смотрела на него пристально, и ее исчерченные губы сжались в ниточку, зеленый глаз был холоден почти как линза, заменявшая другой.
— Как, я прав? — спросил он. Она встала, схватив пайкет.
— Я не могу с тобой разговаривать, — резко сказала она и быстро вышла.
— Это очевидно, — тихо сказал он, глядя, как она направляется к дальней стене каюты и садится к нему спиной.
Он осушил бокал, взял книгу и стал дальше читать и есть. Он не обращал внимания на нее, а она на него весь этот вечер и большую часть следующего дня.
Чем ближе подлетали они к Ананке, тем раздражительнее становилась Сцилла, тем нетерпеливее ждала, чтобы это ужасное задание наконец кончилось. Осталось выдержать только двадцать часов.
Сцилла сидела одна в камбузе, чувствуя себя так, будто ее ввергли в Чистилище. Ее подопечный впал в ступор и не отвечал. Таким он был уже два последних дня — молчал и вонял алкоголем.