— Хотел.
И снова тянущая душу пауза.
— Если ты хочешь сказать мне, что я свинья, то будешь прав, — вырвалось у Дэна.
Феникс выпрямился и повернул голову в его сторону.
— Я хочу сказать, что тебе не надо было увольняться, — ответил он.
Дэн ожидал чего угодно, только не этого. Он изумлённо поднял взгляд, впервые со дня похорон встретившись с Фениксом глазами.
— Жаль, я об этом поздно узнал, — в голосе командира прорезалась досада. — Я бы тебе мозги прочистил. Ты этим всё равно ничего не исправишь, а жизнь себе поломаешь.
Дэн не знал, что можно сказать на это, кроме того, что жизнь он себе поломал чуть раньше. Но это не имело значения, поэтому он продолжал молчать.
— Ты же не сможешь без армии.
— Смогу, — нашёл в себе силы ответить Дэн. — Это несложно. А вот служить здесь дальше — уже нет.
Феникс покачал головой.
— Ты ошибся всего один раз. Это необходимый опыт, который…
— Паша, мы с тобой оба знаем, что дело не в той ошибке на задании, — перебил его Дэн, по-прежнему глядя ему в глаза. — Я ухожу, потому что ухожу. И не надо об этом.
Феникс молча смотрел на него несколько секунд, потом кивнул и словно потух снова.
— Наверное, ты прав, — уронил он, отвернулся и добавил, глядя в сторону. — Я бы тоже ушёл на твоем месте.
Ты не оказался бы на моём месте, Паша, — тоскливо подумал Дэн. — Никогда.
— Фойзе сказал, что я уже не в состоянии тебе помочь, — сказал он вслух. — Честное слово, если бы я мог…
— Не вздумай! — оборвал его Феникс, резко повернувшись обратно. — Не лезь в это дело. Мне всё равно пришлось бы отвечать, и хватит одного меня!
Дэн мог бы сказать сейчас много слов, которые крутились у него в голове, красивых и высокопарных, или наоборот, простых и приземлённых, даже не всегда цензурных. Но он знал, что слова эти будут пустыми, лишними. Поэтому он молча поднялся. Феникс проследил за ним взглядом.
— Я улетаю утром, — сказал Дэн.
— Что делать будешь?
Он пожал плечами.
— Работу искать.
Феникс тоже встал на ноги.
— Я знаю, на Луне есть офис биржи труда, они работают по всему Содружеству. Попробуй туда, как на Луну прилетишь.
— Спасибо.
Дэн подумал, что пора прощаться. Говорить уже не о чем. Исправить ничего нельзя, и Феникс это тоже понимает.
— Я пойду, — сказал он, уже не глядя на бывшего взводного. Сил не было на него смотреть. Ведь даже сейчас, когда он повёл себя, как последняя сволочь, даже сейчас Феникс попытался ему помочь, направить, поддержать. Да не стою я этого, Пашка!
Он сделал шаг назад.
— Дэн! — требовательно окликнул его Феникс, заставляя, всё-таки, поднять взгляд.
Дэн не смог не пожать протянутой ему руки, думая только о том, что до конца жизни будет чувствовать это рукопожатие и это чувство стыда, которое сейчас буквально сжигало его изнутри.
— Удачи тебе, — сказал Феникс.
Лунный космопорт номер два встретил Дэна переливанием бело-зелёных огней, прозрачными коридорами и толпой людей. Здесь легко было заблудиться, если бы не указатели, ровным красным светом горевшие на развязках коридоров и тоннелей. Он успел отвыкнуть от такого столпотворения, и сейчас только рефлексы, наблюдательность и хорошая координация в пространстве помогали ему не растеряться в этой толпе.
Офис биржи труда он нашёл довольно быстро. Заполнил анкету, вставил в прорезь кредитную карточку, нажал кнопку «отправить» и занял место в зале ожидания, где сидели и ждали решения своих проблем с работой ещё пара десятков человек. За полчаса, что обрабатывалась анкета и подбирались возможные варианты, Дэн успел узнать много нового. Он не вступал в разговоры, изображая дремлющего, но зато слушал всё, о чём говорили в зале.
…На Земле найти работу без высшего образования практически невозможно. Зато в колониях рабочих мест пруд пруди. На днях Совет Астрономов снова поднимал вопрос о повторном возвращении Плутона в разряд астероидов, как им только не надоест, нашли камень преткновения, как будто в Солнечной системе больше задуматься не над чем. Президент Содружества объявил о том, что не будет баллотироваться на третий срок. А зря. Говорят, Институт Исследования Космоса приступил к подготовке очередной Межзвёздной, в которой впервые будут участвовать граждане с Дальних колоний. На Каджеро убили жену владельца «Артемиды». И как только пробрались на эту планету-крепость, да ещё в самый дом Ревнёва… А ещё говорят, во всём спецназ обвинили. Чуть ли не они и убили. Да, всем известно, что ничего хорошего от людей с оружием не бывает. А вчера в новостях сказали, что теперь на промежуточных станциях билеты на транзитные рейсы вдвое подешевеют. Брехня…
— Строганов Даниил Михайлович! Пройдите в восьмую кабину, — раздался мягкий женский голос из центрального динамика.
Дэн неторопливо поднялся и прошёл в дверь с ярко-зелёной цифрой «8».
— Даниил Михайлович, ознакомьтесь со списком вакансий, которые мы можем предложить вам на сегодняшний момент. Для открытия списка, пожалуйста, нажмите кнопку «читать».
Оператор погрузочной линии в Главном космопорте Альфреды. Охранник посольства Марса на Земле. Сопровождающий в челноках Луна-Земля. Егерь в первом заповеднике Каджеро. Оператор поточной линии на заводе… Стоп.
Глаза вернулись на строчку выше.
Говорят, преступников всегда тянет на место преступления. Пальцы сами нажали сенсор возле строки «Егерь на Каджеро». Только нажав, спохватился — ни условия, ни зарплату не узнал. А, к чёрту. На ручной браслет уже закачивалась оплаченная ранее информация, а его анкета одновременно уходила работодателю. Номер рейса, время отлёта — на выбор в ближайшие сутки. Чего мелочиться? Билет на ближайший рейс заказан, до него ещё сорок минут, можно перекусить. Ах да, адрес, куда обратиться на Каджеро. Карина Сайдарова. Менеджер по работе с клиентами. Ага, клиент он тот ещё…
До старта оставалось полчаса.
Глава 6
— С возвращением, Ника Андреевна. Примите наши соболезнования.
Впервые в этом космопорте её встречали без дежурной приветственной улыбки.
Ника кивнула, сухо поблагодарила и прошла к выходу.
Весь полёт в лайнере с Земли и в челноке, несущем её к поверхности Каджеро, она не могла собраться с мыслями. Да какие мысли… Она не плакала — все слёзы кончились ещё в тот вечер у голографона. Их не было даже тогда, когда она перед отлётом случайно поймала новости, где подробно рассказали о захвате, об освобождении заложников и о гибели мамы и Лизы. Этому уделили специальный блок — как же, супруга самого Ревнёва.
Нике сообщил Орест. Ещё ничего не было известно, она всю ночь просидела у головизора, ловя новости о захвате заложников, но журналисты сами ничего не знали. Орест позвонил в полночь. Он сказал, что всё кончено, всех бандитов уничтожили, отец жив, но находится у Володи в медцентре, его ранили во время переговоров. Ника поняла — ранить его во время переговоров с бандитами о деньгах могли, добиваясь выполнения требований. Ей стало жутко. А ещё ей стало жутко от выражения лица Ореста и его голоса. Неужели с отцом всё не так просто? И тут он сказал.
Ника отключила связь сразу, как только смогла пошевелиться. У неё не было сил смотреть в эти глаза, полные сочувствия. Она не могла поверить в то, что услышала, но уже знала, что верит. Потому что это была правда.
Она благодарила всех богов за то, что в своё время настояла на конспирации, и никто из университетских знакомых не совался к ней сейчас с утешениями и соболезнованиями. Она смогла пережить этот удар так, как это было нужно ей — сама с собой, сидя в комнате и глядя в одну точку на стене. Наутро она была уже в состоянии действовать: заказать билет на Каджеро, собрать вещи, договориться с хозяином дома, чтобы сохранил за ней квартиру, пока она будет отсутствовать — да, это ещё хорошо, что каникулы, не нужно отпрашиваться и объясняться с преподавателями и однокурсниками. Ника собиралась до конца июля помотаться по Земле, побывать на море и только потом вернуться к родителям. Она, конечно, хотела приехать домой — но не так. Ей хотелось умереть, только бы не так.
Сейчас же, как и во время пути, мыслей не было. Никаких. Она не знала, зачем прилетела, и что будет делать, вернувшись в Солнечный. То, от чего она была избавлена на Земле — жалость и сочувствие — сейчас навалится на неё со страшной силой. Здесь все обо всём знают.
Она вышла из здания космопорта и почти сразу увидела белый аэрокар Аристова. Ах да, она позвонила ему и сказала, когда прилетит. Она не помнила, что он ей ответил, но, слава Богу, он не стал говорить ничего о маме. Он и сейчас ничего не сказал. Поздоровался, помог закинуть в багажное отделение сумку, сел на место водителя, и машина плавно тронулась с места.
Ника мимолётно удивилась, что он решил вести вручную — маршрут от Алмазного до Солнечного заложен в автопилот любого местного транспорта изначально, — но ничего не сказала.
— Как отец? — спросила она.
— Он в порядке. Я его уже отпустил домой, — ответил Володя, и только тут Ника заметила, как изменился он сам — голос, взгляд, лицо…
— Володя, — начала она, но он перебил.
— Ника, Инга тоже погибла.
Они молчали до самого дома. Ника не хотела разговаривать, а Володя, кажется, был рад этому.
Дом встретил пустотой и тишиной. Орест уехал на побережье, потому что, как сказал Володя — несмотря ни на что, работа продолжается. В залах первого этажа было чисто, слишком чисто. Как будто в музее. Ника пыталась представить себе, что происходило здесь несколько дней назад, но не могла. В голове не укладывалось, что здесь, по этим комнатам, где она бегала ещё совсем маленькой, прошли чужие, прошли те, кто убил маму. Здесь шёл бой, настоящий, с выстрелами и кровью. Здесь умирали люди.
Она почти бегом добралась до лестницы и поднялась на второй этаж. Жилое крыло пустовало, она знала, что отец в кабинете. Знала наверняка.
Дверь пришлось толкать с усилием, как всегда. Открыто. Он точно здесь. Ника приоткрыла створку, вдохнула поглубже, как перед нырком и медленно вошла.
Андрей Ревнёв сидел за своим столом. Как всегда. Только на этот раз перед ним не был развёрнут монитор с важными отчётами и договорами. На этот раз перед ним стояла обычная пластиковая голография. Ника, не глядя, знала, что это за голография.
Она тихо подошла к отцу, который не шелохнулся, не поднял головы — ни на звук открывшейся двери, ни на лёгкие шаги дочери. Казалось, он спит с открытыми глазами. Ника зашла сбоку, остановилась рядом, совсем вплотную к нему.
Майя Рихтер, тогда ещё не сменившая фамилию на «Ревнёва», стоит на поляне, среди высоких земных берёзок. Тонкая фигурка затянута в длинное лёгкое платье-сарафан, руки воздеты над головой, как будто в танце, разметавшиеся косы, смеющиеся глаза, белозубая улыбка…
Это была любимая голография отца. Она всегда стояла на его столе. Но раньше не было вокруг этого солнечного кадра такой невыносимо чёрной рамки. Ника перевела дыхание. Мама… пропавшие слёзы снова вернулись, подкатили к самому горлу и вырвались судорожно громким плачем. Ника уцепилась за подлокотник отцовского кресла и медленно опустилась на колени, даже не пытаясь справиться с нахлынувшим на неё горем. Не видя ничего от слёз, она ощутила, как поворачивается кресло, как отец тяжело сползает с него, как его руки обхватывают её плечи, беспорядочно гладят по голове, словно сквозь вату услышала его рыдания. Она изо всех сил обняла его, как будто боялась, что он тоже вот-вот исчезнет, вслед за мамой…