— Знаете, господин виконт, если она любит того человека, так это вас не касается!
— Увы, мадам, — смиренно, со слезами на глазах ответил Рауль. — Увы! Я знаю, что Кристина любит его. У меня есть все доказательства, но не это приводит меня в отчаяние: просто я не уверен, что человек, которого она любит, достоин этой любви.
— Только мне судить об этом, сударь, — бросила в ответ Кристина, глядя прямо в глаза Раулю негодующим взглядом.
— Когда для того, чтобы соблазнить молодую девушку, используют столь романтические средства… — продолжал Рауль, чувствуя, что силы покидают его.
— То это непременно оттого, что мужчина подлец, а девушка непроходима глупа! — договорила Кристина.
— Кристина!
— Рауль, как вы можете судить о человеке, которого никогда не видели, о котором ничего не знаете?
— Вы ошибаетесь, Кристина. По крайней мере, мне известно его имя, которое вы так желаете скрыть. Вашего ангела музыки, мадемуазель, зовут Эрик!
И Кристина выдала себя… Она сделалась белой, как алтарное покрывало, и пробормотала:
— Кто вам это сказал?
— Вы сами.
— Когда?
— В тот вечер на костюмированном балу. Войдя в свою артистическую, вы произнесли: «Бедный Эрик!» И не знали, что вас слышит бедный Рауль.
— Значит, вы снова подслушивали за дверью, господин де Шаньи!
— Я был вовсе не за дверью! Я был в комнате!.. В вашем будуаре, мадемуазель.
— О, несчастный! — простонала девушка, вложив в этот стон весь свой ужас. — Несчастный! Вы ищете смерти?
— Может быть.
Рауль произнес это «может быть» с такой любовью и с таким отчаянием, что Кристина не смогла сдержать рыданий.
Потом она взяла его руки в свои и посмотрела ему в лицо со всей целомудренной нежностью, на какую была способна, и юноша почувствовал, что его злость проходит.
— Рауль, — сказала она. — Вы должны забыть об этом «голосе» и никогда больше не вспоминать его имя… И не пытайтесь узнать его тайну.
— Значит, здесь есть тайна?
— Ужасная тайна.
Тяжелое молчание повисло над молодыми людьми и разделило их. Рауль был подавлен.
— Поклянитесь, что вы ничего не предпримете, чтобы узнать, — настаивала она. — Поклянитесь, что больше не зайдете в мою артистическую, пока я сама вас не позову.
— Вы даете слово, что позовете меня, Кристина?
— Я вам обещаю.
— Когда же?
— Завтра.
— Тогда я клянусь!
Это были их последние слова в тот день. Он поцеловал ей руку и ушел, проклиная Эрика и обещая себе быть терпеливым.
XII. На чердаке
На другой день они встретились в Опере. На ее пальце по-прежнему блестело золотое колечко. Она была тихой и какой-то умиротворенной. Когда она спросила его о планах на будущее, он рассказал, что полярная экспедиция должна отправиться раньше намеченного срока и что через три недели, самое позднее через месяц, он покинет Францию.
Она весело, с радостью заговорила об этом путешествии, сказала, что это будет его первый шаг к будущей славе. Когда же он ответил, что слава без любви не имеет для него никакой ценности, она назвала его ребенком и добавила, что все его неприятности скоро пройдут.
— Как вы можете, Кристина, с такой легкостью говорить о таких серьезных вещах? Возможно, мы никогда больше не увидимся. Я могу погибнуть во время этой экспедиции…
— Я тоже могу умереть, — просто сказала она.
Она больше не улыбалась и не шутила. Она казалась чем-то озабоченной, и вдруг ее глаза неожиданно загорелись, как будто она что-то вспомнила.
— О чем вы думаете, Кристина?
— Я думаю о том, что мы больше не увидимся.
— И эта мысль приводит вас в такой восторг?
— И что через месяц нам придется распрощаться… навсегда.
— Но мы можем обручиться и дать слово ждать друг друга.
Она прикрыла ему рот ладонью.
— Молчите, Рауль… Об этом не может быть и речи, вы же отлично знаете! И мы никогда не поженимся. Это решено!
Казалось, она с трудом сдерживает неожиданно охватившую ее радость, а когда она по-детски захлопала в ладоши, Рауль с беспокойством посмотрел на нее.
— Впрочем… — снова заговорила она и подала юноше обе руки, словно вдруг решила сделать ему подарок. — Впрочем, раз уж мы не можем пожениться, можно устроить хотя бы помолвку. И никто, кроме нас, не будет знать об этом, Рауль. Бывают же тайные браки, почему же не быть тайным помолвкам? Итак, решено: мы помолвлены, мой друг! Через месяц вы уезжаете, и я всю жизнь буду счастлива, вспоминая об этом месяце.
Эта мысль привела ее в восторг. Потом она снова стала серьезной.
— Это будет счастье, которое никому не принесет ничего плохого, — сказала она.
Рауль просиял и, преисполненный восторга, захотел немедленно осуществить ее идею. Он склонился перед Кристиной с неожиданной для себя покорностью и воскликнул:
— Мадемуазель, я имею честь просить вашей руки!
— Да они обе уже у вас, дорогой мой жених… О Рауль, как мы будем счастливы!.. Мы будем играть в жениха и невесту.
«Погоди же! — подумал Рауль. — Не пройдет и месяца, как я заставлю тебя забыть об этом «голосе», а еще через месяц ты согласишься стать моей женой. А пока — да здравствует игра!»
Это была самая прекрасная игра в мире, и они отдавались ей, как малые дети, какими, в сущности, они и были. Ах, какую милую чушь говорили они друг другу! Какие произносили клятвы! Мысль о том, что через месяц эти клятвы ничего не будут значить, приводила их в замешательство, которым они наслаждались с каким-то извращенным восторгом, впадая то в беззаботный смех, то в слезы. Они играли в эту игру, как другие играют в мяч, только перебрасывали друг другу свои сердца, поэтому приходилось быть очень-очень ловкими и осторожными, чтобы не уронить их при этом. Однажды — шел восьмой день их обручения — сердце Рауля не выдержало, и юноша неожиданно заявил:
— Я не поеду на Северный полюс.
Кристина, которая по своей неопытности не думала о такой возможности, вдруг обнаружила всю опасность этой жестокой игры и горько пожалела о том, что затеяла ее. Но не сказала Раулю ни слова и ушла домой.
Это случилось после обеда в ее артистической, где они встретились и устроили себе настоящее пиршество: три пирожных, парочка стаканов портвейна и букетик фиалок на столе.
В тот вечер она не пела. И он не получил обычного письма, хотя они положили себе писать друг другу каждый вечер в течение этого месяца. На другое утро он побежал к матушке Валериус, которая сказала ему, что Кристины нет дома уже второй день. Она ушла накануне вечером в пять часов, предупредив, что вернется не раньше, чем послезавтра… Потрясенный Рауль страшно разгневался на старушку, которая сообщила ему это известие с удручающим спокойствием. Он попробовал вытянуть из нее еще что-нибудь, но она больше ничего не знала.
— Это секрет Кристины, — заявила она, подняв при этих словах палец тем трогательным и торжественным жестом, который призывал к молчанию и одновременно заключал в себе утешение.
— Ах, вот как! — взорвался Рауль и стремительно выскочил из комнаты. — Да, наша матушка Валериус — надежная защита для молодых девиц, — бормотал он, спускаясь по лестнице.
Но где же Кристина? Два дня… Целых два дня украдено из их такого короткого счастья! И все по ее вине!.. Неужели она забыла, что он скоро должен уехать? А если он твердо решил не уезжать, зачем сказал об этом так рано? Теперь он обвинял себя в неосторожности и был самым несчастным из людей в продолжение сорока восьми часов, после чего Кристина объявилась так же неожиданно, как исчезла.
Она появилась в день своего нового триумфа.
После того достопамятного случая с «жабой» Карлотта больше не выходила на сцену: в ее сердце вселилось жуткое предчувствие нового провала, которое парализовало ее волю. Опера, свидетельница ее необъяснимого позора, стала ей ненавистна. Она под каким-то предлогом разорвала контракт, и в тот же день Кристину уговорили занять вакансию. В «Еврейке» ее ждал сумасшедший успех.
Разумеется, виконт присутствовал на спектакле и был единственным, кто страдал посреди всеобщего восторга, потому что на пальце Кристины было все то же золотое обручальное колечко.
— Сегодня она снова надела это кольцо, но не ты подарил его. Она снова отдала всю свою душу и опять отдала ее не тебе, — такие слова прошептал на ухо юноше чей-то неслышный голос.
Потом тот же вкрадчивый голос продолжал:
— Если она не расскажет, чем занималась эти два дня, если не скажет, где скрывалась, пойди к Эрику и спроси у него сам!
Он бросился за кулисы и встал на ее пути. Она увидела его, кажется, даже обрадовалась и пробормотала:
— Быстрее! Идемте быстрее!
И увлекла его в артистическую, не обращая внимания на толпу поклонников новой звезды, которые недоуменно перешептывались перед закрывшейся дверью:
— Ах, какой скандал!..
Рауль опустился на колени, клятвенно пообещал, что скоро уедет, и умолял не лишать его больше ни единого часа из того недолгого счастья, которое им оставалось. Она расплакалась. Они обнялись безутешно, как брат с сестрой, которых недавно постигло неожиданное горе и которые встретились, чтобы оплакать дорогого обоим покойника.
Вдруг она вырвалась из нежных и робких объятий юноши и прислушалась к чему-то, слышному только ей, потом молча указала Раулю на дверь. Когда он был на пороге, она сказала, но так тихо, что виконт скорее угадал, чем услышал ее слова:
— До завтра, дорогой мой. И будьте счастливы. Знайте, сегодня я пела для вас.
На следующий день он почувствовал, что прежнее очарование их сладкой лжи исчезло. Они молча, с грустными глазами, сидели в артистической, не зная, что сказать друг другу. Рауль изо всех сил сдерживался, чтобы не крикнуть: «Я ревную! Неужели ты не видишь, как я ревную!» Но она все же услышала эти слова.
Потом она сказала: — Пойдемте прогуляемся на свежем воздухе.
Рауль сначала подумал, что она предлагает ему загородную прогулку, подальше от этого тяжелого мрачного здания, которое он теперь ненавидел как собственную тюрьму вместе с ее неусыпным стражем — тюремщиком по имени Эрик… Однако она провела его на сцену и усадила на дощатое основание фонтана, где они долго сидели в обманчивом покое декораций, установленных для предстоящего спектакля.
На другой день, держась за руки, они бродили по пустынным аллеям сада, где к высоким сводам тянулись деревья, подрезанные умелой рукой декоратора: деревья, навсегда лишенные живого неба, цветов, живой почвы, обреченные никогда больше не вдыхать другого воздуха, кроме спертой атмосферы театра. Юноша избегал задавать ей вопросы, потому что сразу понял, что она на них не ответит, а понапрасну мучить ее он не хотел. Время от времени в отдалении проходил пожарный, который смотрел издалека на их меланхолическую идиллию. Иногда она храбро пыталась обмануть и себя, и своего спутника фальшивой искусственной красотой, созданной человеческим воображением… Ей казалось, что природа не способна сотворить эти ярчайшие цвета и эти необыкновенные формы. Она с восхищением оглядывала все, что их окружало, а Рауль нежно сжимал ее пылающую руку.
— Смотрите, Рауль, — говорила она, — эта сцена, эти деревья, эти кусты, эти роскошные декорации видели самую возвышенную, неземную любовь, созданную поэтами, которые стоят намного выше обычных людей. И наша любовь, Рауль, тоже живет здесь, ибо она так же выдумана, она такая же иллюзия! Увы!