— Не хочу.
Повернувшись, Бахмати обогнул Оргая и пошел из Круга вверх, к прорехе, к звездному небу, домой. Никто его не задерживал. Тахир-бечум топал позади так, что ойгоны помельче прыскали в стороны, а вокруг содрогались камни.
— Жди нас в полдень! — крикнул Оргай-многоног.
Почему? — думал Бахмати, бредя по остывшему песку. Почему он отпустил меня?
Ночь зеленела. Было тихо. Кажется, даже не спящую никогда пустыню сморил сон. Ни змей, ни скорпионов, ни лисиц.
Что же у Оргая в ду…
Пинок в спину прервал полет мысли. Бахмати шагов двадцать пролетел по воздуху и шлепнулся в невысокий бархан.
— О-оу, здорово! — подбежал Тахир-бечум. — Ты был как ойгон воздуха! Ты не молчи, Бахма, а то мне скучно. Тебе больно, нет?
Бахмати посмотрел в маленькие злые глаза демона ущелий.
Видимо, что-то было в его взгляде странное, потому что Тахир сначала недоверчиво всхрапнул, затем отстранился и схватился за нижнюю губу.
— Ты странно смотришь. Не смотри так.
— Как?
— Как Старший. Нет, страшнее.
— Нормально я смотрю, — Бахмати поднялся и отряхнул халат. — Просто жалко мне тебя, Тахир, вот и все.
— С чего это?
— С того, что уже сегодня тебя не будет.
— Ну и что? Зато мы будем выше неба. Все нам будут завидовать — люди, айхоры, Союн. А мы их всех будем пинать.
— Мы или Кашанцог?
Тахир задумался. Кость в носу зашевелилась как живая.
— Что ты заладил!
Утрамбовывая песок похожими на слоновьи, большими ступнями, он догнал Бахмати, успевшего пересечь наискосок высокий бархан.
— Понимаешь, — сказал Бахмати, услышав за спиной его хриплое дыхание, — тут ведь как. Вот ты у меня взял половину души.
— Ага.
— Разве я ее чувствую? Нет, она перешла к тебе, стала тобой. Сможешь ты мне ее вернуть, присвоенную? Навряд ли. Так и с Кашанцогом. Возьмет он себе твою душу — кто ее будет чувствовать? Он. А будешь ли ты — это вопрос.
— Я бы пнул тебя за такие разговоры, — грустно сказал Тахир, — но ты так смотришь… Нет, не буду тебя пинать, но и ты ничего не говори.
— Договорились.
С вершины бархана Бахмати взлетел.
Свет заходящей луны держал слабо, поэтому полет получился медленный и низкий. Тахир бухал ногами, стараясь не отстать.
Песчаные волны вздымались, потихоньку приобретая живые оттенки — сизые, бледоно-розовые. Горизонт обозначился алой предрассветной полосой.
Значит, думал Бахмати, раскинув руки, они хотят подарить город Кашанцогу. Но Оргай… Оргай меня отпустил. Чтобы что? Чтобы я познал еще одно унижение? Он помнит про Хэбиб, ему, видите ли, удивительно…
Возможно, ему хочется, чтоб Кашанцог убил меня, когда я встану на защиту жителей Аль-Джибели. Возможно, он видит во мне будущего соперника. Но какой я соперник, раз всех их возьмет в себя Кашанцог?
Ничего-ничего, сколько-то в жемчужине накопится. Я еще повоюю. Пусть я один, но уж, собратья-ойгоны, кровью вы тоже умоетесь.
Пропавшая было веселость вернулась к Бахмати.
Все было определено: друзья, враги, где стоять и что делать. А главное: он твердо знал, что, пока жив, Кашанцога в город не пустит.
Хоть бы айхор какой пролетел, было бы совсем славно. Но нет, так нет.
— Эх, Тахир! Смотри, светает!
Выползающее на небо Око Союна вдруг показалось ему прекрасным. И косматый ореол, и заспанная краснота. И тени, протянувшиеся по пескам. Бахмати поймал себя на мысли, что и скорому мертвецу, наверное, все видится прекрасным. Значит, он всерьез готов умереть. Один раз живем, да?
Это было так по-человечески.
— Красота, Тахир, красота!
— Обычный день, — прогудел Тахир.
Бахмати уже чувствовал город, чувствовал невидимый пузырь установленной защиты, ощущал людей, спящих и просыпающихся.
А затем они вышли к остаткам ранней городской стены, и Аль-Джибель предстала их глазам в красно-черном двуцветьи утра. Озеро на северо-востоке, квадраты полей и садов, упирающиеся в низкие холмы, длинная кишка караван-сарая.
И хижины, хижины, хижины, среди которых всплывет то базарная площадь, то дворец сайиба, то украшенное виноградом здание приемов. Тесные улочки, кривые загоны, циновки и ковры, гончарня, кожевенная мастерская, дыры печей, чайхана, извилистая линия окружной дороги, пропадающая в песках. Бедность и богатство, слипшиеся воедино. Люди — разные, веселые, грустные, скучные, пережившие многое и многого не видевшие.
— Что ты улыбаешься, Бахма? — спросил Тахир-бечум.
— Мне нравится вид.
— Что может нравиться в термитнике?
— Люди, Тахир, люди.
— Я и говорю, что может там нравиться?
— Благодарю тебя за компанию, — поклонился демону ущелий Бахмати.
— Чего это?
— Прощаюсь.
— Эй-эй! — забеспокоился Тахир-бечум. — Ты должен отвести меня в город. Оргай строго-настрого… Чтобы я сам за термитами…
— Не получится. Оргай рассчитывал, что я все еще боюсь тебя и жалею половину души. Но это не так.
Бахмати с присвистом вдохнул теплый воздух и, еще не окончив вдоха, очутился в напитанном своей кровью кругу у развалюхи. Перенос произошел легко и быстро. А Тахир-бечум, кажется, ничего не понял. Некоторое время он крутился на месте, взрывая стремительно желтеющий, раскаляющийся под солнцем песок, а затем оскорбленно взревел.
Рев был знатный.
— Бахма-а-а!
Запахивая платья и халаты, люди выскакивали из хижин и устремляли взгляды на беснующегося на бархане у городской стены ойгона-страшилище.
— На площадь! — закричал им на бегу Бахмати. — Берите детей, стариков и идите на площадь! Все! Все!
В загонах заревели ишаки и верблюды.
— На площадь!
Бахмати стучал в стены, трещал циновками и хлопал коврами, занавешивающими проемы.
— Бахма-а-а!
Тахир-бечум увидел его и яростно бросился с бархана через камни городской стены. Кто-то вскрикнул. Мосластый, волосатый, с костью в носу демон ущелий внушал ужас. Только достать Бахмати ему так и не удалось. Прозрачный защитный купол ловко поймал его тушу над стеной и с легкостью отшвырнул обратно.
— А-а-а!
Тахир-бечум ветром взвился в небо.
— На площадь, — посматривая вверх, торопил людей Бахма. — Будите сайиба. Собирайтесь. У нас — беда.
Горхан, Касин, Сомхали. Санахиб. Кузнец Аммхуз. Мужья и жены. Матери и отцы. Дети. Обейди. Торбани. Семья Аджани.
Люди.
— Не стой, Зафир, иди со всеми.
Толстый страж, застыв посреди улицы, пялился на собирающегося таранить купол Тахир-бечума.
— Он чего это? — показал он пальцем.
— Силу девать некуда.
Бахмати, памятуя давешнее упорство, мягко повернул Зафира. Хвала Союну, толстяк не выказал сопротивления, только шею вывернул, собираясь досмотреть полет ойгона ущелий до конца.
Бом-м-м!
Купол дрогнул, пошел рябью, солнечный свет скатился по нему каплей раскаленного металла, но Тахир-бечум внутрь так и не проник.
— Ого! — сказал Зафир, когда демон ущелий с испуганным, вовсе не грозным воплем, отпружиненный, исчез где-то в песках.
— А то! — сказал Бахмати, незаметно морщась от отдачи.
Он и купол были связаны напрямую. Не устоит купол — кончится ойгон места, Бахма-тейчун. Бьют в купол — бьют в него. Вот и ноготь треснул.
Бахмати совсем по-человечески сунул палец в рот.
— Беги уже, Зафир.
Улица сморгнула соринку халата и опустела. Но в оглушающей тишине, казалось, еще шуршат одежды, звучат голоса, а испуганные глаза ищут ойгона-хранителя.
Бахмати вздохнул, подобрал из песка чей-то платок, закинул его на ограду, поставил на срез окна оброненную кем-то глиняную фигурку — большеротую, лупоглазую, даже не смог определить, на кого похожа. Хоть какой-то порядок.
Красноватые стены хижин укоряюще молчали — что ж ты, Бахма!
Слепой Хатум ждал его среди мисок, тазов и кувшинов, налепленных учениками. Сразу протянул жемчужину.
— Греется.
— Я знаю, — Бахмати спрятал черную горошину в рукаве, подставил плечо. — Пойдем?
— Да.
По пустынной улице они побрели на многоголосое гудение толпы.
— У меня было… — сказал Хатум, сжав пальцы. — Я видел Кашанцога. Я видел его у Аль-Джибели. Я видел всех остальных…
— Бывает.
— В нем нет жалости. Он — бездна! Я видел, как ты… как мы все…
— И что? Предлагаешь сдаться?
Хатум толкнулся лбом в лопатку.
— Хороший ты… э-э… ойгон, Бахма, — с грустью произнес он.
— Ты чуть не сказал: «человек».
— Да, все время себя одергиваю. Так он придет?
— Кашанцог? Думаю, да.
— Странно, — сказал Хатум, — чем ближе смерть, тем сильнее хочется жить. Мы видимся в последний раз, я знаю.
Остановившись, Бахмати встряхнул гончара как куклу.
— Не получит он никого из вас, понял? Я здесь Союн. По Договору!
— А сил твоих хватит?
— Посмотрим, — Бахмати свернул в проулок и прислонил слепого к стене. — Постой здесь.
Несколько прыжков через ограды, удивленный взгляд верблюда, узкая тропка вниз — и он оказался во дворе у Чисида. Девочка-соседка как раз вела ювелира, прижимающего что-то к груди, другой тропкой в щель прохода к площади.
— Мастер Чисид!
Ювелир повернулся. В руках у него оказался ящичек для монет.
— А-а, ойгон, как твои родичи?
— Они все за Кашанцога.
— Это не новость. Я тебе, кажется, говорил, что так и будет. А ты возражал, как самый настоящий момсар.
Чисид нахмурил брови.
— Я был не прав, мастер. Вы сделали слезы?
— Пятьсот две!
Золото в ящичке тонко звякнуло.
— Раздайте, пожалуйста, людям, — поросил Бахмати. — Каждому — на грудь, плечо или лоб. Они прилипнут. Это очень важно.
— Важно, — повторил Чисид. — И ни одного айхора. Когда?
— Кашанцог будет к полудню.
— Что ж, — ювелир поймал девочкины пальцы. — Пойдем, милая. Нам с тобой придется постоять под солнцем. Выдержим?
— Выдержим, дедушка! — звонко сообщила девочка и показала Бахмати язык.
— Я в тебе и не сомневался, — сказал ей Чисид, медленно забираясь по тропке вверх. — Это ойгон у нас глупый, а мы-то с тобой… — он перевел дух. — Мы-то с тобой — ого-го!
Они окунулись в тень, зажатую стенками хижин.
Бахмати постоял немного, чувствуя, как Око Союна печет лицо, и вернулся в проулок к Хатуму. Гончар стоял неподвижно, слепые глаза смотрели поверх крыши.
— Давай, Хатум, пора, — попробовал отлепить его от стенки Бахмати.
— Погоди, — двинул рукой гончар.
— Что ты видишь?
— Кашанцога. Он… он очень зол.
— Где он?
Хатум вздрогнул. Голова его со щелчком повернулась. Из горла вырвался клекот. Слепые глаза выпучились.
— Бахма-тейчун! Младший! — проревел гончар не своим голосом. — Отдай людей мне!
Где-то далеко на северо-западе, вторя его словам, громыхнул гром. Тревожные пылевые стрелки, желтя, побежали по небу. Тонкая полоска надвигающейся песчаной бури выгнулась на горизонте.
— У меня Договор, — сказал Бахмати, нащупывая жемчужину.
— Ха-ха-ха! — расхохотался Хатум, темнея лицом. — Подотрись им!
— Тогда приди и возьми! — крикнул Бахмати.
— Приду!
Небо громыхнуло снова. Гончар закашлялся и осел на песок.
— Ничего-ничего, — Бахмати помог ему подняться. — Зреть тайное — не совсем безобидное занятие.