— Кэр, в команде должен быть специалист-теоретик. Ты знаешь правила. А кроме тебя, иных кандидатур у нас нет. Ты пойдёшь за ребятами, будешь говорить им, что стоит взять, куда не следует соваться. Это не обсуждается.
— Я никуда не пойду! — рявкнул эрсати и скрестил руки на груди. — Сами грамотные, разберутся, что к чему.
— Завтра, в шесть часов утра, сбор в оружейной. Инструктаж, проверка снаряжения — всё, как всегда, — староста будто не слышал возражений Кэра.
Эрсати открыл рот, чтобы высказать всё, что он думает о старосте и общине в целом, но спокойный голос опередил готовые сорваться с губ слова.
— Кэр, не торопись с громкими речами. Ты сможешь мне всё высказать лично сразу после завершения собрания. Буду ждать тебя в своей комнате. Приходи, если чем-то недоволен. А пока немного пищи для размышления: помни, что одну ветку сломать легко, а стоит собрать их вместе и уже не переломить.
«Сукин ты сын!» — Кэр наградил старосту презрительным взглядом и направился прочь. Что ни говори, а этот человек обладал какой-то почти гипнотической силой, заставляющей верить и следовать указаниям. Вроде бы и не говорит ничего особенного, но слова надолго оседают в голове, становясь собственными мыслями.
«Поучи меня! — эрсати пнул подвернувшийся на пути стул. — Ты же знаешь, мать твою так, что спорить с тобой бесполезно… ну ладно, поговорим ещё!»
* * *
Голова казалась туго набитой комками колючей пакли. Попытка приподняться на подушке привела к резкой боли в висках. Дезире поморщилась и застонала. Медленно, словно нехотя, мысли выстраивались в более-менее стройную цепочку, но от этого становилось лишь противнее.
К горлу подступала тошнота. Сколько Дезире себя помнила, её организм всегда тяжело реагировал на любые психотропные средства, а также препараты, обладающие психотропным действием. Всему виной была её полукровность, во всяком случае, иного оправдания своей странной аллергии девушка просто не находила. В своё время отец заметил эту особенность дочери и провёл ряд анализов. Список возможных аллергенов оказался широк. По всему выходило, что ей противопоказаны любые средства, снижающие либо повышающие возбудимость центральной нервной системы.
Глупо, но о собственной неприятной особенности она никогда и никому не рассказывала. Не хватало ещё стать предметом для жалости или сочувствия, а пуще того — насмешек. Тем более, толку от этого всё равно чуть. Разве что прямой путь к нервному срыву. Стимуляторами она никогда не увлекалась, а редкое использование простых успокоительных большого вреда не приносило. Хуже обстояло дело со снотворным. О наркотиках речи не шло вовсе.
Дезире с самого детства старалась быть полезной и нужной. Ещё сильнее обострилось это желание после смерти отца. Жёсткий патриархальный уклад эрсати почти не оставил выбора. Либо становиться бесправным инкубатором, и ещё не факт, что её примут: польстившаяся на человека, мать автоматически стала изгоем. Либо последовать за отцом, постараться выбрать собственный путь, на котором заведомо не будет сторонней поддержки. Девушка выбрала второе: попыталась стать незаменимой в близкой ей профессии. И всё равно её не оставляло чувство одиночества. Зачем вообще жить на свете, если ты никому не нужна?
Иногда Дезире представляла себе, что случится, если по какой-то причине она больше не сможет быть полезной. От подобных мыслей всегда передёргивало, а тем более — теперь. Потому что, несмотря на терпимое отношение общины к своим членам, тех, кто не мог или не хотел приносить никакой пользы, выставляли прочь. Исключение составляли заслужившие уважение старики. Хотя тяжёлая жизнь сводила их количество к минимуму.
«Чтоб добрым быть, я должен стать жесток», — так, кажется, говорилось в какой-то старой книжке, которую она так и не дочитала.
Жестокие, зачастую бесчеловечные меры на практике оказались оправданными. Каждый отдельный человек рассматривался с точки зрения некой составной детали большого агрегата. Деталь потребляла энное количество энергии, пищи и прочих ресурсов. Тогда логичным становился вопрос: а стоит ли польза, приносимая этой деталью, вложенных в неё затрат? Простой и в то же время чертовски сложный закон выживания в послевоенном мире.
Дезире осторожно ощупала лицо. Пальцы тут же наткнулись на туго наложенную бинтовую повязку, под которой угадывалась пара ватных тампонов. Странно, но боли почти не было. От неё остались лишь нудные отголоски, всё ещё отдающиеся в висках.
Еле сдерживая стон, девушка приподнялась на кровати, до дрожи вцепившись руками в железные края. Судя по тому, что вокруг всё так же царила тишина, Дезире с облегчением решила, что её оставили одну. Вот и хорошо. Значит, некому будет лезть с нравоучениями и прочей ерундой. Дождавшись, когда звон в голове стихнет, девушка попыталась поудобнее устроиться на жёстком матрасе. А потом, глубоко вздохнув, уверенно взялась за скобки, скрепляющие края бинта.
Последний виток дался непросто. Руки дрожали, сердце бешено колотилось. Во рту появился неприятный, горький привкус. От недавнего энтузиазма не осталось и следа. Дезире поймала себя на мысли, что нарочно пытается оттянуть момент истины. Она почти физически чувствовала нарастающую над головой тяжесть, словно всё это время потолок медленно опускался. Казалось, сдёрни повязку — и затаившаяся тяжесть обрушится многотонным прессом, раздавит. Девушка сглотнула, поморщилась, а потом одним движением сорвала остатки бинта и отбросила их в сторону.
Удивительно, но неприятных ощущений не было. Дезире немного подождала, прислушиваясь к себе, и открыла глаза. Уже в следующее мгновение она пожалела о содеянном.
Девушка вскрикнула и, свернувшись калачиком, упала на постель. Чувство такое, словно в глазницы разом воткнули сотни микроскопических игл. Веки затрепетали, но, чтобы их сомкнуть, потребовались огромные усилия.
Темнота принесла небольшое облегчение.
Очень хотелось заплакать, но не получалось. Дезире ничком лежала на кровати, прижимая колени к подбородку. Поза эмбриона — нечто такое, о чём воспоминания хранятся где-то на уровне подсознания, как о времени полного спокойствия, времени без боли. Девушка инстинктивно старался спрятаться от терзающей её реальности, скрыться в первородной неге.
Сейчас так хотелось сострадания и чуточку жалости — совсем немного, но настоящей, искренней, а не положенной по статусу незаменимого химика. Перед внутренним взором встал образ отца. Его серые глаза смотрели с любовью и теплотой. Девушка обхватила себя за плечи и, тихонько всхлипнув, мысленно сосчитала до десяти. Пролежав так ещё несколько минут, она пару раз глубоко вздохнула и приоткрыла глаза.
«Может быть, всё обойдётся? — подумала Дезире. — Я ещё не разучилась верить в сказки».
Девушка очень медленно поднялась, свесила босые ноги с постели. Картинка перед глазами плыла и каждую секунду норовила потерять чёткость. Но уже сам факт того, что она видит, не мог не радовать. Маска, вернее тот кусок пластика, который выполнял её функции, принял на себя горячие брызги. Но вот химические пары… их было не удержать.
Виски раскалывались от боли, глаза словно выжигали калёным железом. Но Дезире не собиралась сдаваться. На подкашивающихся ногах она преодолела три метра и тяжело опёрлась ладонями о стену по обе стороны от висящего там зеркала. Кожа покрылась холодной липкой испариной, дыхание участилось, накатила тошнота. С минуту Дезире стояла с закрытыми глазами, стараясь прийти в себя. Было страшно, словно под ногами не рифлёный металл пола, а вязкие облака над зияющей пустотой. Борясь с подступающей паникой, Дезире подняла взгляд.
На неё смотрела миловидная девушка, с правильным носом, искусанными губами, рассечённой, но аккуратно зашитой левой бровью и совершенно красными глазами. Казалось, что все до одного капилляры полопались и теперь пульсировали в такт биению сердца, словно желая прорвать хрупкую роговицу.
От увиденного Дезире бросило в дрожь. С почти непреодолимой силой захотелось забиться в какой-нибудь дальний угол и замереть, чтобы никто не видел, никто не трогал. Дезире почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Провела руками по щекам — сухо. Видимо, повреждёнными оказались ещё и слёзные железы, что неудивительно.
Девушка сжала кулачки и часто, прерывисто задышала. Ещё один мимолётный взгляд в ставшее ненавистным зеркало. Удар. По гладкой поверхности побежали трещины, искажая отражение. Из центра сверкающей паутины вниз скользнули алые струйки крови. Дезире будто очнулась, с удивлением взглянув на пораненную руку.
В это время дверь позади неё скрипнула и пропустила кого-то в комнату. Мягкие шаги замерли рядом, но девушка даже не удосужилась обернуться.
— Как ты себя чувствуешь? — голос Марны был деловым, без каких-либо намёков на жалость.
— Я ослепну, — без прелюдий ответила Дезире и повернулась к собеседнице. — Ты же видишь.
— Я ничего не вижу, — резко оборвала её Марна и чуть ли не силой усадила на стул. — Не жмурься, я должна осмотреть тебя.
— Да, пожалуйста, — обречённо произнесла девушка.
Действия Марны были быстрыми и болезненными. Пару раз она умудрилась довольно грубо пройтись по раздражённой роговице, снимая специальной палочкой мазки со слизистой. Дезире чуть не выла и продолжала кусать многострадальные губы. Через несколько минут всё было закончено.
Марна поместила только что взятый образец между двумя тонкими полупрозрачными пластинками и отправила их в утыканный проводами прибор. После этого, подойдя к монитору стоявшего тут же компьютера, быстро забегала пальцами по клавиатуре. Индикация на приборе ожила, послышалось еле заметное жужжание.
— Программе анализа потребуется некоторое время. Давай-ка пока взглянем на тебя поближе.
Протянув Дезире кусок смоченного в антисептике бинта, Марна выразительно кивнула в сторону пораненной руки. Потом взяла с полки напоминающий приплюснутый перископ прибор. Он был снабжён несколькими поворотными кольцами и подвижной лампочкой с отражателем.
— Это всё, что у меня есть, — произнесла она, будто извиняясь. — Но всё лучше, чем ничего. Постарайся не щуриться и не шевелиться, я быстро.
Марна поднесла прибор к глазам пациентки и включила подсветку. Тонкий луч заставил Дезире вскрикнуть и зажмуриться. Повинуясь строгому окрику, она всё же открыла глаза. Марна колдовала с кольцами фокусировки, добиваясь наилучшей видимости. Всё это время Дезире мужественно терпела свет, причиняющий ей боль. Наконец экзекуция закончилась, подсветка погасла, прибор отправился на своё место.
Не произнося ни слова, Марна вернулась к компьютеру. Анализ уже завершился.
— Я не могу вынести диагноз с полной уверенностью, скажу лишь первые результаты обследования, — произнесла Марна без тени жалости. Она констатировала сухие факты. Делала это самым обыденным тоном, словно речь шла о пломбировании зуба. — Роговица повреждена больше чем на половину, и это ещё не предел. На ней заметны инородные вкрапления. Но мне нечем их удалить. А жаль — это бы очень помогло. И самое главное — начался процесс перфорации…