– Светлого или темного? – спросил трактирщик.
– Всякого!
– И овощей, любезный: шинкованной капустки с постным маслицем, огурчиков соленых, острой моченой репки! – подхватил второй монах. Судя по всему, братья любили покушать и знали толк в еде. – И рыбки, копченой и вяленой, да пожирнее, чтоб янтарная была и с икрою!
В ожидании горячего монахи выдули по паре кружек пива, закусив целым пшеничным хлебом с солью, а затем появилась и шкворчащая на большущей сковороде колбаса. Она распространяла вокруг себя аппетитный чесночный запах, и Гая затошнило от голода с новой силой. Он поднялся на ноги и хотел выйти из трактира, но голова закружилась, а немытые доски пола со страшной скоростью бросились в лицо.
Очнулся Гай от того, что кто-то тонкой струйкой вливал ему в рот холодную жидкость. Гай глотнул – это оказалось пиво, и превосходное.
– Это ж надо… – взволнованно бормотал наклонившийся над ним монах с кружкою в руках. Какой из девяти – Гай не разобрал, уж больно они были похожи друг на дружку. – Что с тобой, парень? Ты голоден?
Гай кивнул. Монах широко улыбнулся, обнажив редкие зубы, и потащил его к столу. Через минуту Гай уже уписывал горячую колбасу, заедал ее хрусткой сочной капустой и запивал новой порцией пива. Желудок взволнованно урчал, словно не собираясь успокаиваться, но уже после второй порции колбасы притих.
Потом осоловевший Гай обсасывал рыбную косточку и отвечал на вопросы. Монахи ухитрялись беседовать меж собой, следить за игрой в кости на соседнем столе и слушать Гая – поэтому получался сумбур. Но Гаю так было даже легче, поскольку придумать более или менее внятную историю он не удосужился, а врать на ходу не слишком-то умел.
По счастью, много врать Гаю не пришлось. Он рассказал, что некоторое время работал писцом в Диле, чему могла стать подтверждением рекомендация тамошней Гильдии, а потом отправился с купцами к побережью в поисках более толковых заработков. По дороге на купцов напали разбойники, завязалась драка, и Гай попросту удрал, после чего и скитался по лесу, испытывая невиданные лишения.
Монахи сочувствующе ахали, вздыхали и подливали пива в Гаеву кружку. Удалось узнать кое-что и о них самих. Они следовали в Гарду, сопровождая мощи некоего святого с длинным многословным именем, которого Гай никогда не слышал. Из того, что удалось узнать о несомой монахами в свет вере, Гай сделал вывод, что ее суть – ни в чем себе не отказывать, особенно в лакомствах и усладе желудка, главное – замолить потом все чин по чину, и никаких тебе грехов. Это учение проповедовал много лет назад некий Матиматха Босоногий, и монахи прилежно следовали канонам: за колбасой последовал поросенок на вертеле, а за поросенком – мелкая лесная птица, фаршированная кашей и щедро политая острым соусом. Один из монахов сообщил украдкой Гаю, что Матиматху прозвали Босоногим потому, что он пропил последние сандалии. Правда, поправился монах, эта история к официально принятым не относится, но весьма популярна в монашеской среде.
Того, что первым подошел к Гаю, звали брат Нестик.
– Если хочешь, мы можем взять тебя с собой, – предложил он. Гай с радостью согласился – лучших попутников до Гарды он и не сумел бы найти. Правда, зачем он теперь шел в Гарду, объяснить Гай вряд ли смог бы. Может быть, надеялся, что кто-нибудь из их маленького отряда все-таки спасся с Гнилого Покоса… Да и возвращаться в Дил было опасно, потому что ушли они из города с боем, к тому же обманув Мотыгу…
Вышли из городка на следующее утро. Монахи не были обременены ношей – лишь небольшая металлическая урна с прахом святого, которую они несли по очереди за спиною, и котомки с едой. Не забыли и внушительных размеров бурдюк с вином, который то и дело путешествовал вдоль процессии.
Довольный и сытый Гай в залатанной и отчищенной от ила и тины одежде шагал рядом с добрым братом Нестиком и был почти счастлив. Он даже подумывал о том, не податься ли в монахи, уж больно хорошие они были люди. Но, увидев Гарду, тут же передумал.
Ибо Гарда была великолепна.
Гай много читал о ней, слышал рассказы путников, но не думал, что город может быть настолько прекрасен. Высокие белые стены, конические купола храмов, тонкие шпили Магистрата и Морской Палаты… Даже главные въездные ворота были столь затейливо изукрашены коваными узорами, что вновь прибывающие в Гарду подолгу стояли перед ними, разинув рты и задрав головы.
Привратная стража тоже отличалась в лучшую сторону от той, что встретила Гая в Диле. Дружинники в оранжевых плащах и начищенных панцирях стояли по трое с каждой стороны ворот, а бумаги проверял чиновник магистрата в присутствии офицера. Гай показал свои рекомендации, включая гильдейскую из Дила, на что чиновник заметил, пожевав сухими губами:
– Писцов у нас своих хватает, так что вряд ли ты, парень, что-нибудь тут найдешь… Ну да попытай счастья, тем Гарда и славится, что шаромыжники почище тебя богачами становились.
На шаромыжника Гай обиделся, но виду не подал.
Возле огромной рыночной площади он распрощался с добрыми монахами, которые поочередно обнимали его и хлюпали мясистыми красными носами. После передачи мощей им предстояла дорога по морю куда-то на север. На прощание они подарили ему котомку с увесистым окороком, парой краюх хлеба и флягой пива, а Нестик к тому же повесил Гаю на шею маленький амулет – вырезанного из кости жирного человечка с улыбающимся лицом.
– Говорят, он приносит счастье, – печально проговорил брат Нестик. – Не знаю, так ли это, потому что я никогда не был несчастен в жизни, сравнивать не с чем… Так что тебе он нужнее. Если когда-нибудь захочешь присоединиться к нашему братству, ищи нас здесь, в храме. Тебя всегда примут с радушием.
Гай пообещал так и сделать и снова остался один.
Но Гарда – не лес, и прежде всего Гай счел нужным найти ночлег и работу. Постоялые дворы в Гарде также сильно отличались от дворов Дила: некоторые по три-четыре этажа, с роскошными вывесками и дорогой, судя по запаху, едой. Пару раз он робко спросил у хозяев, нужен ли им писец, но получил вежливые отказы. Заглянул Гай и в местную Гильдию, где его встретил похожий на Гриллама старичок, участливо покивал, поохал, осведомился о здоровье коллеги Гриллама, но помочь ничем не сумел.
– Пройдись в порт, – посоветовал он на прощание. – Если воды не боишься, может, найдешь работу на кораблях. В самом порту опять же писцы бывают потребны, особенно такие, кто языкам обучен. Не теряйся, помни: Гарда – великий город, тут все может случиться!
«Слышали уже, – грустно думал Гай, бредя по широкой улице, вымощенной широкими желтыми плитами. – Город-то великий, но не все ли равно, где протянуть ноги с голоду – среди роскоши или на лесной тропинке… Придется в монастырь идти, просить еды и ночлега…
Интересно, где Грифф, Лори с котом, тролли? Погибли на болоте в схватке с ужасными говорящими щупальцами? Или, может, добрались до Гарды и теперь ищут его, волнуются? Нет, после того, как он позорно бежал и всех бросил, вряд ли они станут его искать. Лори, наверно, думает, что писец оказался большой сволочью, ничуть не лучше Одвина. Тролли в очередной раз убедятся, что хороших людей на свете не бывает. А Грифф…»
Гай тяжело вздохнул.
ТИЛЬТ. В ТРЮМЕ ТРАЛЛАНСКОГО КОРАБЛЯ
Первое, что произнес Тильт, вернувшись в чувство, было замысловатое ругательство, в котором упоминались четыре светлых бога, демон Кхель, острый кол, ведро помоев, раскаленный железный костыль и чья-то задница.
Потом была долгая пауза – будто Тильт ждал реакции оскорбленных богов. Но вечно занятые боги, как обычно, ничем себя не обнаружили, и Тильт, громко вздохнув, жалобно обратился в пустоту:
– Где это я?
Он не ждал ответа. Но, как ни странно, ответ последовал:
– Хотел бы я сказать, что ты на Празднике Сентябрьского Сбора, и сейчас будут угощать яблоками и сидром, но… На самом деле ты – в трюме тралланского корабля.
Тильт повернулся, поморгал, таращась в темь, поводил вокруг себя руками. Спросил осторожно:
– Это ты, Далька из Детровиц?
– Я…
Трюм был полон звуков: кругом сочно хлюпала вода, натужно поскрипывало, потрескивало дерево; наверху скрежетало железо и хлопала парусина. Пахло мокрым деревом, солью, еще чем-то едким и лекарственным…
– А давно мы здесь?
– Изрядно. Сейчас, должно быть, ночь уже. Видишь, темно как.
– Ночь? А как же?… – Тильт осторожно коснулся лица кончиками пальцев, схватился за нос, подергал его, постучал кулаком по зубам.
– Я тебя потормошил было, да вижу, толку никакого, бросил. Вот ты и очнулся сам по себе. Я уж и не надеялся.
– Этот, который без губ, без носа, страшный… Сказал, что я умру… Если он до ночи…
– Этот страшный что-то с тобой делал, – поделился Далька. – Черепом над тобой водил, бормотал.
– Забрал, стало быть, – выдохнул Тильт.
– Что забрал? – не понял Далька.
– Смерть забрал. А то бы я… Как эти… Старый Халл… И тот, худой…
– Свутом его звали. Он был конюший. Не писец. Они замолчали, с содроганием вспоминая жуткие
смерти, случившиеся у них под боком.
– Зовут-то тебя как? – не выдержал тишины Далька. – Ты вроде говорил, да я не запомнил.
– Тильт.
– Да, точно… Не знаешь, куда нас везут?
– Вроде бы в Оккетар.
– Ну?!
Они еще помолчали, думая об одном, вспоминая разное.
– Тебя-то как похитили? – спросил Далька.
– Пришли вечером, сказали, что есть какая-то работа, велели собраться. А на пороге – дали по голове, я и не заметил, как.
– Понятно… А меня подстерегли, когда я в лавку шел. Навалились втроем, затащили на какой-то двор, связали, рот заткнули… Везли потом долго…
– Ты сбежать не пробовал?
– Куда там – сбежать! Пошевелиться-то нельзя было…
Постепенно они разговорились. Оказалось, что их судьбы во многом схожи, а жизненные проблемы одинаковы. Конечно, было и то, что отличало их, но сейчас это казалось неважным. Тильт больше не осуждал Дальку за вороватость натуры и не видел ничего плохого в сочинительстве скверных стихов, коими новый знакомый уже несколько раз успел похвалиться. Не обращал он внимания и на некоторую заносчивость товарища – это казалось естественным, ведь Далька был старше на пару годов, а значит, и опыта у него было больше: жизненного опыта и опыта писарского.
Они не выговорились и к утру.
Рассвет заглянул к ним через недосягаемо высокое палубное оконце, забранное кованой решеткой, высветил убогую тесную тюрьму: неровные стены, обитые потертым и отсыревшим войлоком, приколоченный к полу ящик, который, должно быть, находился здесь в качестве стола, два соломенных тюфяка, поганое ведро, прикрепленное к стене особым хомутом.
Наверху кто-то надрывно завывал – то ли пел, то ли молился. Гремели подбитые железом сапоги тралланов, скрипел такелаж, хлопали паруса, ловя новый, изменившийся с рассветом ветер.
А пленники все говорили и говорили, не подозревая, что каждое их слово слышит разбойник Ферб, лежащий на узком топчане возле запертой на засов двери.
Четыре дня просидели в трюме Тильт и Далька.
Первый день только и делали, что разговаривали.
Второй день придумывали себе развлечения: вспоминали детские игры, боролись на пальцах, учились жонглировать, пытались выдрессировать пойманного таракана, рисовали водой на грязном полу орнаменты, выдумывали разные начертания букв.