— «До-ро-гой друг!» Вот когда ты только успел там друзей завести? — сама себя спросила Эльза. Не дождавшись ответа от Хорста, продолжила чтение.
— «Я миссис Сесе Секо, вдова покойного королевского советника Мобуту Сесе Секо Зельдистан. Я переехал в ваша чудесный страна, чтобы написать вам этот письмо. Этот знак было в доверие учитывая мое нынешнее обстоятельства и ситуации. Я бежал вместе с покойным мужем и казной короля Мгебе Зай Третий и двое наших сыновей и доверенный приказучник Альфред Башер из Зельдистана в Абиджанерис, короля Котого, где моя семья и я остановился, а мой муж умер от страшных болезнев от королевский шамана, который хотели убить и моя сынов. Потома мы потом переехали…» Ничего не пойму, какая-то ужасная история, — посетовала Эльза и продолжила:
— «А поселились в Керокко, где я сдал на хранение сумму полтора миллиона золотой денурган!» Сколько это? А вот пояснения! — Эльза прочитала по слогам: — «Триста шестьдесят семь тысяч лотридоров!»
— Сколько?? — Хорст сел в кровати и выпучил глаза.
— Здесь написано «Триста шестьдесят семь тысяч лотридоров», пробормотала нянька.
— Немало, — веско заметил Хорст и снова улегся. — Читай дальше.
— Где это я остановилась? А вот, нашла! Значит так: «Сохранной компанией на хранение. То, что я хочу, чтобы указать ваш интерес, который вы можете помочь нам в получении денег от нашего имени, так что я могу представить вам моего сына Гогондо, который имеет определение путей претензии указанных средств. Мне нельзя этот дело делать самому, потому что король Зельдистан Мгебе Зай Третий может узнать про этот денурган и убить моя дети, чтоб забирать этот мой честный денурган себе. Я хочу, чтобы помочь этих денег в развитие ваш новый предприятие, но я не хочу, чтобы моя личность выявлялось. Я также хотел бы приобрести хороший земельной собственности и несколько дом в столица ваш страна. И вместе тем участвовать в других безопасных делах, как советуют моя сын ваши друзья. Все мои текущие предложено можно детально познать в известной меняльной лавка господина Езеф. Обратиться нужно к его младший сын брата господина. С уважением, госпожа Мариам Сесе-Секо.» О чем это, Ганс?
Нянька опустила руки, и внимательно посмотрела в глаза своему воспитаннику. Хорст важно выпятил губы и, облизав их, задумчиво произнес:
— Однако, желает вдова королевского советника, чтоб я распорядился ее деньгами! И сумма хорошая! Сколько там?
— «Триста шестьдесят семь тысяч лотридоров». — Еще раз прочитала Эльза.
— Вот! — Хорст обличающее поднял указательный палец вверх. — Это очень много! Скажи Рене, пусть сбегает к этому племяннику Езефа, узнает подробности об этой несчастной вдове. А я подумаю, чем ей помочь!
— Хорошо, Ганс, — Эльза тяжело поднялась, и, свернув на ходу письмо, подошла к двери. — Вижу, тебе уже лучше. Поспи.
Как ни старался Хорст воспользоваться советом Эльзы, а уснуть не получалось, пока восточную сторону неба не осветил рассвет: только он закрывал глаза, как сразу вспоминалась Екатерина Борне, герцогиня, красавица и невеста короля. А когда она отворачивалась, тогда перед взором громоздились горы золотых лотридоров, закрывая все вокруг до самого далекого моря. И только с первыми лучами солнца он скользнул в так ему нужный сон.
Глава 15. Хорст и Гровель. Дорога
Отряд, предводительствуемый Бродериком, уже давно покинул владения плененного барона и теперь передвигался по коронным землям.
Радульф, пришедший в себя ровно в тот момент, когда всадники покидали замок, скулил что-то, свесившись с крупа лошади. Что-то жалобное, временами переходящее в нестрашные угрозы или в разнообразные обещания. На него никто не обращал внимания, лишь прикрепленный для его сопровождения оруженосец — молодой сьер Брюлли иногда подъезжал к своему подопечному и поправлял сползающее с лошади тело.
Бродерик и Гровель по-прежнему ехали впереди. В нескольких словах обсудив прошедшую битву оба замолчали, не находя, что ещё можно обсудить.
— Давай вернемся к нашему приказчику, — предложил Бродерик.
— К какому? — Гровель сразу вспомнил Карла и Жакома, и никак не мог взять в толк, чем они могли заинтересовать Бродерика.
— К тому, что украл деньги у купца, распродав обоз с ворванью, — напомнил маршал.
— А чего к нему возвращаться? Он уже за далекими морями меняльную лавку открыл.
— Сильно не любишь ты этих людей. Пожалуй, даже больше, чем коннетабля Борне, а?
— А за что их любить? Попомни моё слово — если их не остановить сейчас, то лет через сто мы все поголовно станем их рабами. И ещё радоваться будем этому обстоятельству. Не понимая, что добровольное рабство, в которое нас загнали посредством доступных денег, стократно хуже самого грязного рабского ошейника. У раба на рудниках есть хотя бы мечта — оказаться снова свободным, а что будет у нас? Ведь мы искренне будем считать, что свободны. Но это заблуждение! Обычного раба нужно одевать, чтоб не замерз, его нужно кормить, чтоб не сдох, его нужно лечить. А мы, будучи рабами добровольными, должны будем сами заботиться о себе, не забывая вовремя пополнять кассу безликого хозяина. Мы станем рабами их денег, рабами их законов, в которых не будет места состраданию и справедливости. Ведь, свободно распоряжаясь всем золотом, что есть в мире, они будут вольны диктовать свои требования любому номинальному светскому властителю. А если он окажется несогласен, то всегда найдется несколько других, готовых покарать отступника за небольшую подачку. Так что то, чем они занимаются, нельзя назвать коммерцией, это уже какая-то страшная химера негоции и политики, и поэтому цели у меня и у них очень разные. И про Борне ты прав.
Ты говорил о пользе ростовщиков. Так я вижу только одну. В том, что раньше, будь ты хоть самым умным и изворотливым, чтобы открыть своё дело, тебе нужно было сначала накопить средства. Иногда на это уходил труд нескольких поколений. Теперь же не надо иметь этих средств. Ты можешь обратиться к Сальвиари или Езефу, и если у тебя есть, что им предложить в обеспечение своего займа — долю в деле, имущество, нужный им закон, то считай, что деньги тебе дадут.
— И в чем здесь польза?
— В том, что люди начинают двигаться быстрее, начинают думать, открываются новые цеха, мастерские, торговые конторы, которые без денежного обеспечения не открылись бы никогда. Они ещё не понимают, что рано или поздно всё это окажется в руках ростовщиков, люди сами добровольно влезут в приготовленное им ярмо. А потом наступит день, когда всё в мире будет принадлежать нескольким семьям вроде Ротсвордов и Сальвиари… мне даже страшно представить, что тогда случится.
— А что может произойти? На мой взгляд, так ничего особо и не изменится. А! Народ взбунтуется! — догадался Бродерик.
Гровель, залез рукой в седельную сумку, вынул оттуда увесистую флягу, заботливо приготовленную для него трактирщиком Яном, отхлебнул из неё, и ответил:
— Если все золото лежит в твоих подвалах, если всё в мире принадлежит тебе, как сделать так, чтобы люди этого не заметили, не устроили кровавый бунт и продолжали гнуть на тебя спину?
— Не знаю, — честно пожал плечами маршал.
— А все просто. Во-первых, морочить людям голову, раздувая ничего не значимые события и ничего не сообщать о действительно важном. Проплати на ярмарке пятерым болтунам важное известие, что жена мэра родила сразу семерых мальчиков — и для восьми из десяти людей, пришедших на рынок по своим делам, других событий не останется! Они будут обсуждать только героическую женщину и её мужа, и наплюют на введение нового закона о правилах торговли. Во-вторых, коли уж всё золото лежит в твоих подвалах, когда тебе принадлежит всё серебро и любые другие ценности, зачем сохранять видимость обеспеченных им расписок? Отменим эту глупость! И вот уже полновесным золотом становятся наши каракули на долговых расписках. А этого добра мы можем нарисовать столько, сколько позволят нам наши не знающие усталости руки. И народ — наши рабы — будет стоять в очередь за этими бумажками, потому что ничего другого не останется. А в обмен за бумажки мы будем брать их лояльность, их труд, их время, их жизни и души — ведь это тоже ценность. Ну, и в-третьих, конечно — никому не показывать своего богатства. И для этого мы создадим группу широко известных богатеев, в которых все будут тыкать пальцами, в которых будут плеваться, а иные и боготворить, но про настоящих хозяев уже никто не задумается. Пусть ненависть черни сосредоточится на этих счастливчиках, зато истинным кукловодам достанется всё остальное. Все будут не разгибая спин работать на наших ростовщиков. Подобные тебе — обеспечивать сохранность их кошельков, такие как я — следить за их наполнением, а Хорсты будут кормить эту шайку. Будут богатые рабы и нищие рабы, но все они будут рабы. И все мы, вкладывая в свою работу и службу наши силы и души, будем искренне недоумевать, почему, сколько мы не гробимся на их полях, а наша жизнь лучше не становится?
— Чего-то уж совсем мрачно получается, — заметил Бродерик. — Но это же ещё не скоро?
— Мрачно?! — Удивился Гровель. — Боюсь, на самом деле всё будет ещё хуже. И ещё быстрее. Я же не учел в своих размышлениях фантазию наших менял. Сегодня они придумали расписки, завтра придумают ещё что-нибудь. Вот Езеф, когда я брал у него последний займ, всерьёз предложил мне за четверть прибыли от моей торговли вложить в моё дело пятьдесят тысяч. А часом позже Сальвиари предложил шестьдесят за то же самое.
— Так нужно было брать! — Бродерик был впечатлен легкостью, с которой в мире Гровеля распоряжались целыми состояниями.
— Едва не взял, — подтвердил кивком головы пожелание маршала Ганс. — Только по привычке задумался. Вот о чем: фактически мне предлагали деньги за четвертую долю моей конторы. А доля — вещь такая, которую руками не пощупаешь — это и лошади, это и труд людей, и взаимные долги, и взаимоотношения с клиентами и партнерами. А теперь представь, что способ пощупать всё же найден? Да взять хоть их же расписки! И вот сегодня единичная часть моего предприятия в виде такой расписки стоит десять лотридоров, завтра, если дела пошли хорошо — пятнадцать, двадцать, пятьдесят. Дела идут все лучше и лучше, под обеспечение этих долей те же Сальвиари начинают давать займы. Стоимость торгового дома «Гровель и Гровель» растет как на дрожжах. Любой, кто захочет быстро разбогатеть, предпочтет не вкалывать в поле от зари до зари, а пойти и купить долю в торговом доме — ведь всем известно, что стоимость её постоянно растет, да?
— Я бы пошел, — согласился Бродерик.
— И я бы пошел, — поддержал его Гровель. — Но так мы создаем товар, на который есть постоянный спрос по любой цене. И чтобы товар не начал дешеветь, мы должны ограничить его количество. Их, эти доли, начинают перепродавать друг другу. Наступает ажиотаж вокруг этого товара — он нужен всем! И стоимость долей растет лавинообразно. Если сегодня у меня двадцать долей по двадцать монет, то, стало быть, я могу рассчитывать на четыреста лотридоров. Но завтра эти доли будут оцениваться уже по тридцать монет. И состояние мое вырастет до шестисот. Я стал богаче на треть, а вот как изменилось состояние самого предприятия? За один день — никак. Так какое отношение моя доля имеет к самому предприятию? Никакого! И стоимость её фиктивна! В конце концов, цена не может расти бесконечно, и у людей наступает отрезвление — а не слишком ли дорого мы оценили эти доли? И люди начинают от них избавляться, а наш товар начинает дешеветь. Почти с той же скоростью, с которой дорожал. А может, и ещё быстрее, потому что держателей долей охватывает паника!