— А покажете, как вы это делали?
Его плечо почти касалось ее плеча. Он был таким горячим… Келдыш некоторое время задумчиво поразглядывал площадь. Повернул голову, молча порассматривал и Агату: наверняка, она покраснела.
Изрек, наконец:
— Не сегодня.
— Но вы же собирались меня учить…
— Я сказал — не сегодня!
Он слегка повысил голос, и Агата сразу замолчала. Между прочим, Келдыш совершенно не выглядит сонным…
Прошел мимо нее.
— Ну все, — сказал уже из коридора. — Вообще-то, здесь, в моем доме, можете ничего не бояться, ночью нагрянут Борька с Анжеликой.
Агата невольно фыркнула, и он тут же откликнулся:
— Что такое?
Она выглянула за дверь — Игорь приостановился на лестнице.
— Интересно звучит: спи спокойно, потому что ночью придут вампиры!
Келдыш обдумал и слегка улыбнулся.
— Действительно. И все равно — спокойной ночи.
Агата не боялась, правда. Даже когда вспоминала-представляла, где стоял и что делал Инквизитор… Интересно, а Игорь боится чего-нибудь — в собственном доме? Она вообразила, как поднимается по лестнице, приходит к нему в спальню и спрашивает: «А вы сами-то тоже боитесь?» Из упрямства она даже не стала закрывать дверь, хотя, читая книгу, то и дело посматривала на темный проем. С тех пор, как она боялась в прошлый раз Теней, она очень выросла.
На один Котел и на целого Инквизитора. Она уже практически взрослая.
Жаль, окружающие этого не понимают.
Особенно Игорь.
И все-таки Агата вздрогнула, когда над площадью прокатилось первое 'бомм'. Торжественно-гулкое, мощное — наверно, церковные колокола звучат куда тише. Как к этому можно привыкнуть и даже не проснуться? Хотя, в прошлый раз, после Инквизитора, она ведь их не слышала… На смену первому пришел второй — более звонкий. Потом третий. Сколько вообще часов на площади? Надо будет завтра пересчитать. Агата сидела на кровати и слушала, открыв рот. Никогда не думала, что из боя часов может получиться музыка. Странная, гулкая, звенящая. Но музыка.
Что бы она хотела вернуть? Что исправить?
Чтобы Инквизитор никогда не переступал порога этого дома. Чтобы Димитров не пытался защитить их с Келдышем.
Чтобы она не сказала Инквизитору этих слов: 'Возьмите все'…
Звуки медленно растворялись в ночном воздухе. Выбрать нужную точку… Агата долго разглядывала пустую площадь, как будто 'пересечение боя' было помечено каким-то специальным значком. Надо спросить Игоря, как и где он пытался… А что хотел изменить он сам?
Она думала дождаться появления вампиров, но полвторого ночи глаза начали закрываться. Агата выключила торшер и положила книгу на пол.
— …Ангелочек? — Голос не голос — шелест. Так вампиры говорят между собой? Или она вообще слышит их мысли? — Что ты там делаешь?
— Смотрю.
Тишина.
— Я просто смотрю, — повторила Анжелика.
— Тебя тянет к ней?
— Тянет… Не то, что ты думаешь. Я смотрю на нее, а вижу себя. Ее тоже изменили… безвозвратно.
Тишина.
— Ты жалеешь? Все еще жалеешь?
— Не знаю…
— Иди ко мне.
Тишина. Шелест. Длинный стонущий выдох и тихий смех Анжелики — услышишь такое где-нибудь ночью в темном пустынном месте — волосы станут дыбом. Здесь Агата продолжала спокойно спать. Через паузу — Дегтяр:
— И сейчас жалеешь?
— Только не сейчас…
…Руки сплетаются, сплетаются пальцы, кажется, что по ним, по рукам, по всему телу несется синее, обжигающее не то жаром, не то холодом пламя, под мелко трепещущими веками вспыхивают сеточки молний, прикосновение, близость другого тела необходимы как умирающему от жажды — глоток воды… Вслед за слиянием, вместе с чужим пламенем — в тебя, в твое тело и кожу входит шепот и время, годы и знания…
И уходит, когда одно вновь становится двумя… забывается… исчезает.
Любовь вампиров. Она не знала, похоже ли это на любовь людей. Просто уже не помнила.
Она теперь прекрасно видела в темноте. Да и не было нужды напрягать зрение: пальцы, лениво скользящие когтями по ее коже, оставляли после себя флуоресцирующую голубую дорожку. Рука касалась ее рта, задерживаясь на мгновение, проводила по лбу, накрывая глаза — она могла видеть сквозь его ладонь, как он на нее смотрит.
Ты одна такая.
Единственная.
И это она знала. То, что должно бы стать комплиментом, было для нее просто существованием. Одна. Не человек. Не вампир.
Женщина-вамп, говорил он, улыбаясь. Ей нравилась его улыбка. Его тело. Он сам. Нравилось то, что сейчас, рядом с ней, в долгожданной темноте, он гораздо меньше похож на людей, чем когда общается с ними. Надевает официальный костюм — так он говорит.
…Ей не нравились его остальные сородичи.
Так же, как и она им.
В лаборатории ИМФ, куда ее забрали после Кобуци, сказали, что процесс необратим. А она уже и сама не знала, хотела ли вернуться, стать опять человеком. Люди-маги смотрели на нее с сочувствием. Маги-вампиры испытывали брезгливость — как к существу неполноценному, недоразвитому созданию из пробирки. Но чувства и тех и у других были задавлены исследовательским интересом: как это вам удалось сделать, спрашивали они, она молчала. И проклинала Дока, вывезшего ее из Кобуци и пообещавшего ей свободу: «Ты можешь выбирать, с кем ты будешь. Здесь у тебя выбора нет».
Выбора, как оказалось, нет и в городе: лишь бесконечные опыты, анализы, эксперименты, обследования… Неужели совсем недавно она сама была такой же? Ей казалось, с каждыми проведенными здесь сутками она истончается, тает, растворяется в дневном свете лабораторий, терзающем чувствительную сетчатку глаз; плавится под прицельными взглядами испытателей.
Он вытащил ее и оттуда. Пришел однажды — мрачный, огромный, с ворохом важных бумаг и парой занимающих солидные должности вампиров. Этих она не интересовала — их волновало лишь несоблюдение договора между магами и Сообществом.
Казалось — все изменилось. У нее появился дом — его квартира — он сам, любовь, которой они с удовольствием занимались и светлым днем и темной ночью. Он понемногу рассказывал ей о том, что такое — быть вампиром. Понемногу учил. Кое-что ей даже удавалось — и поэтому она не сразу поняла, что происходит.
Его сородичи приходили к ним или мелькали в толпе, приглядываясь к ней — она легко различала их, скрывающихся среди людей. Охотящихся на людей. Об этом Борис говорил неохотно и скупо — и то после ее настойчивых вопросов. Несколько тысяч особей, живущих в огромном мегаполисе — не так уж это и много, она могла бы познакомиться и узнать их всех…
Если бы они этого захотели.
Не то, чтобы она много общалась с ними. Приходящие любопытствовали, разглядывали ее, расспрашивали Бориса — потому что она сама вскоре перестала отвечать на вопросы — и искренне сочувствовали или удивлялись ему. Извращенцу, связавшемуся с явной аномалией, с чем-то третьим в давно известной и упорядоченной действительности… Несколько встреч, когда его сородичи высказались прямо, открыли ей глаза, которые она по собственной воле держала 'полуприкрытыми', вглядываясь в окружающее сквозь призму неунывающего взгляда Бориса.
В ИМФ ее кормили питательным раствором — отвратительным, явно синтетическим — она глотала его как лекарство. Борис давал уже что-то повкуснее и отшучивался, когда она спрашивала, не человеческая ли это кровь. Сам он мог есть и сырое мясо: 'я сыроед, только не в смысле поедания сыра'.
Как-то она собралась с мыслями и с силами и проанализировала все свои способности и достижения (оказался сущий мизер!) и различия с другими вампирами — с тем же самым Борисом. На предположение, что все ее отличие от остальных основано на том, что она не употребляет человеческую кровь, он отреагировал неожиданно бурно: 'И не будешь пить!'
…ее позвала эта девочка. Странная девочка. Отличающаяся от других людей… и магов. Когда она не заполнена светом, в ней прячется какая-то темнота — словно тень, таящаяся в пустоте сосуда. Когда магия возвращается, Агата — маяк в ночи, к которому стремятся все терпящие кораблекрушение. Или свеча, на которую из тьмы летят мотыльки. Даже Борис, сам того не сознавая, тянется к ней. Что уж говорить о его друге? Тот думает, что может кружить, не приближаясь, на самой границе тьмы и света, а крылья-то давно уже все опалены…
Агата позвала вовремя. Уйдя от Бориса, она долго скиталась по столице, постепенно растворяясь в серой громадной пасти города, скользила меж людей и нелюдей, все с большим трудом воспринимая их ауру и сознание. Она становилась все меньше и меньше — точно превращалась в тень самой себя. Если бы это продолжалось и дальше, так бы в конце концов и случилось — кто знает, сколько таких теней трепещут незамеченными на тротуарах города, сколько остывающих дыханий касается в раскаленный день нашего затылка, и мы ежимся, не понимая, откуда взялся этот неожиданный холодный ветерок…
Но Агата позвала. Сначала она и не восприняла этот слабый оклик — как перестала воспринимать голос Бориса. Ведь он искал ее — с каждой ночью все безнадежнее, но все с тем же неослабевающим упорством. Ее ничто уже не касалось, она уже практически не существовала… Но зов становился все настойчивей — и она наконец прислушалась. Необычный голос — неуверенный и в то же время сильный и звучный. Странные ноты. Странный звук и цвет. Необычно. Удивительно. А она давно перестала удивляться, просто потому что ничто ее уже не интересовало. Тонкая нить — внимания, понимания, становилась все прочнее и явственней. И она откликнулась. Отозвалась.
Пришла.
Девочка, несмотря на все различия между ними — возраста, обстоятельств, существования — вдруг напомнила ей саму себя. В Кобуци. В ИМФ. Сейчас. Может, Агате и не грозило то состояние исчезновения, в которое постепенно впадала она, но… она сама могла ей помочь.
Или Агата — ей. Агата вернула ей Бориса, напомнила о нем. Заставила захотеть увидеть, откликнуться. Понять, что она действительно ему нужна. Как и он ей — и не только потому что он был единственной опорой в ставшем чужим и незнакомым мире.
С тех пор мир застыл в равновесии…
Холодный ветерок скользнул по ее щеке, по плечу. Встать, лениво подумала Агата, окно закрыть? Окончательно просыпаться не хотелось. Она вздохнула и натянула плед повыше.
— Отойди от нее, — тихо сказал Келдыш.
Мягкий тихий смех над самым ее ухом. Агата хотела открыть глаза — посмотреть, кто это так смеется, — не получилось, веки были точно склеены.
— Я смотрю ее сны… хочешь, расскажу тебе?
Предатели, вяло возмутилась Агата. В ее сне она и Келдыш вдвоем бродили по крышам, взявшись за руки. И танцевали прямо в воздухе.
— Просто — отойди — от нее, — раздельно повторил Игорь. Голос его не стал громче, но она бы на месте собеседника послушалась. Он и послушался. Скрип двери — выходящий прикрыл ее неплотно.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросил Борис.
— Нет, я хочу тебе кое-что набить…
Борис зевнул — фальшиво громко и длинно.
— Да ладно, успокойся, ничего я ей не сделал. Даже снов никаких не насылал… Хватит так на меня смотреть!
— Как?
— Так! Я ее ни пальцем, ни зубом… Хватит, я сказал!
— Борис. Мне это не нравится. Твоя Анжелика вокруг нее кругами ходит, ты еще…