— Можешь оплатить проезд до этого места и отправляться куда хочешь — довольно сварливо ответила машина, явно беря пример со своего хозяина.
— Ты меня не довезла до места, и теперь требуешь оплаты, железяка поганая?!
— За оскорбление плюс десять процентов. Итого… четыреста восемьдесят рублей. Вставь деньги в таксометр, получи квитанцию, и иди куда хочешь!
— Я щас тебе вставлю, погань ты японская! Я тебе сейчас таксометр этот в паропровод вставлю, сука заморская!
— Паропровод слишком мал для помещения туда таксометра, а за порчу имущества вы будете отвечать по всей строгости закона. Ваша фотография уже находится в моей памяти!
— Открой дверь, гадюка, я сейчас выломаю её, рэкетирка поганая!
— Я сейчас вызову милицию. Вы должны шестьсот двадцать рублей.
— От мёртвого осла уши, тварь! Я завтра же поймаю твоего хозяина и доставлю в отдел! Вот моё удостоверение! Я сам милиция!
— Так бы сразу и сказал — недовольно буркнула машина и открыла заднюю дверцу. Когда я вылезал, она пробормотала что-то вроде «волкИ позорные, оборотни в погонах!», но я не стал возвращаться и выказывать ей своё недовольство.
Когда проходил мимо трубы выхлопа паропровода, машина фыркнула и обдала мне штанину брызгами грязной воды. Я изловчился и плюнул ей прямо на заднее стекло, после чего это чудо японского автопрома затянула какую-то гадкую песню про то, как она «варит самогончик и никто ей не поставит заслончик, и пусть шмонают мусора… бла бла бла…»
Под эту жизнеутверждающую «песню», я зашагал по дороге, надеясь дойти за полчаса. В общем — дома я был к полуночи. Усталый, злой, и в довершении всего перед подъездом наступил в кошачье дерьмо. Отмывать его в ванной было настолько гадко, что я чуть не сжёг файрболлом весь ботинок со всем его содержимым. Остановила лишь мысль о том, что завтра идти на работу будет не в чем.
Быстренько хлебнув щец, наскоро разогретых заклятием прогревания — я с наслаждением вытянулся на постели, раскинув гудящие от беготни ноги. Принимать душ не было никакого желания, тем более что Семёныч сегодня снял с меня всю грязь заклинанием очищения. Всю-не всю, но отмазка, для того, чтобы не мыться, у меня была.
— Вась, а, Вась! — мне приснилось, будто Вика дёргает меня за ногу и призывно манит в другую комнату, где уже стоит ложе, накрытое чёрными шёлковыми простынями. Её бело-зелёное тело будет классно смотреться на чёрных простынях, подумал я… и проснулся. Само собой — Вики никакой не было, а была мама, которая теребила меня за ногу и бубнила:
— Пора на работу! Уже семь часов — пока соберёшься, пока доедешь — вот и время прошло. Тебе же к девяти? Поторапливайся! Отец уже ушёл, а ты всё валяешься. Ты во сколько вчера вообще пришёл? Небось, с Машкой таскался в ночной клуб, а? От тебя пахнет духами!
— Ничем от меня не пахнет — я попытался отбить нападки матери, но закончил как обычно — даже если бы и пахло — имею право! Я взрослый человек, могу хоть с Машкой, хоть с какашкой пойти куда угодно!
— Жениться тебе надо. Помру, и внучков не покачаю! — начала она свою заунывную песнь о семейной жизни сына — а что касается какашки — вот только с ними ты и ходишь. Нет бы приличную какую девушку завести, а ты всё этих шалав за собой таскаешь. Машка тебе зачем нужна? Девка развелась уже во второй раз, теперь в свободной охоте — ты какого чёрта с ней связался?! У неё двое детей, на кой чёрт она нужна с таким довеском?
Я не стал объяснять матери, что можно встречаться с женщиной, и даже регулярно спать с ней не для продолжения рода Кольцовых, и не для того, чтобы порадовать свою мать качанием внучков, а просто чтобы доставить удовольствие своей жаждущей плоти. К чему расстраивать любимую мать? Это может привести к непоправимым последствиям — например, атаке из слезомёта. А я страсть как не терплю женских слёз — лучше двадцать раз получить малией в морду, чем один раз попасть под удар женского слезомёта.
Так что второй день этой недели начался ничуть не лучше первого. Если в понедельник я страдал от похмелья, то во вторник — от чувства вины, что принёс неисчислимые страдания матери. По крайней мере, должен был страдать от этого. И чего она к этой Машке привязалась? Ну да, бабе двадцать шесть, дети, разведёнка — но она же и не претендует на мою свободу! Встретились, позанимались сексом (кстати — она в этом деле мастерица), разбежались, и всё. Я не претендую на её личную жизнь, она на мою, никто ничего не требует, не устраивает истерик. Ну да, я знаю, что у неё бывают мужики и кроме меня, и что? Баба выкручивается по жизни как может — ни у кого не отнимает, не ворует, не убивает. Проституцией занимается? Не замечал. По крайней мере, точно не стоит на перекрёстке и не ловит проезжающих мимо клиентов. Надо на жизнь смотреть проще. Я за свою недолгую службу в полиции такого насмотрелся, что вот эти жизненные перипетии, которые приводят в ужас мою мать, настолько мелки и ничтожны в сравнении с тем, что происходит на тёмной стороне, что даже не знаю с чем сравнить. А! — с ковырянием в носу. Не очень эстетично, но не смертельно.
Все эти мысли медленно текли в голове, пока я бежал к остановке, чтобы снова ехать через весь город. Подошёл троллейбус — его по привычке называли троллейбусом — он был такой же квадратный и здоровенный, как прежние рогачи пятидесятилетней давности. На самом деле такой же одушевлённый автомобиль, как и все остальные, только размером побольше. Отличался он от маршрутных такси и тем, что никогда не останавливался там, где приспичило пассажиру — только на остановках, и нигде больше. Но мне на это было плевать, потому что УВД находилось как раз рядом с остановкой — в пятидесяти метрах от неё.
В троллейбусе я впал полубессознательное состояние, чтобы проще было переносить тяготы монотонного движения в городском потоке. Нормальное состояние пассажира — «самадхи», когда ты предаёшься мечтам и самосовершенствованию, а твой сторожевой пункт в голове следит за тем, чтобы его хозяин не проехал нужную остановку.
Особого самосовершенствования я не предпринимал — всё больше мечтал, и из головы так и не вылезала Василиса, с её соблазнительным телом, и чего греха таить — тонкой полосой рыжих волос в «зоне бикини». Её голубые глаза смотрели мне в душу, как два сапфира, и, похоже, она потеснила в моём сердце Вику, моё божество, ублажающее каждую ночь своего майора.
Майор вообще-то был чемпионом области по самбо, мастером спорта, и глядя на его предплечья я каждый раз видел картину: вот он застаёт нас с Викой в своей супружеской постели, она жалобно кричит — «Это не то, что ты подумал!» (Интересно, а что можно ещё подумать? Занимались упражнениями в тантрической магии?) — а потом мой позвоночник жалобно хрустит, когда злобный спортсмен кидает его на своё чугунное колено.
После таких страшных картин моё сексуальное возбуждение сразу уменьшалось процентов на пятьдесят. И вот эти пятьдесят процентов тут же перекинулись на образ Василисы…
Женский голос троллейбуса, объявляя мою остановку, напомнил оба сексуальных образа, мелькающие у меня у меня в голове. Я выпрыгнул на мокрый тротуар, пахнущий мокрой землёй и кошатиной и пошёл к дверям УВД.
Показывать удостоверение не понадобилось — постовой, Гришка Костылин, знал меня как облупленного, и вяло сжав мне худыми пальцами руку, тихо шепнул, заговорщицки наклонившись к моему уху:
— Тебя с утра разыскивает начальник УВД. Рвёт и мечет. Злой, как собака. Будь осторожен. Свалил бы ты куда-нибудь на «землю»… типа ты в розыске, работаешь. Пусть остынет.
— Спасибо, Гриш — неприятно удивился я — вроде бы за собой косяков не знаю, за что такие репрессии, не в курсе?
— Нет. Он уже к Федоренко заходил, и тот к нему три раза бегал по вызову. Чего там творится — я не в курсе.
Выслушав рекомендации опытного товарища, резко повернул назад, дабы последовать совету тёртого и прожженного Гришки, но полоса неудач, начавшаяся вчерашним утром, похоже что на сломанном такси не закончилась. Я с разбегу врезался в живот Лопаточкина, замнача. Он радостно ухватил меня за руку и с восторгом объявил что вынужден сообщить пренеприятное известие — меня ждёт начальник УВД на беседу. Видимо наконец-то заметил мою вечную расхлябанность и несобранность. Один мой внешний вид чего стоит! Я никогда не пройду строевого смотра, и заработаю выговор — это без сомнения.
Следом за Лопаточкиным я потянулся по пахнущему туалетом коридору на второй этаж, чтобы преодолеть порог комнаты, украшенной высоченными дубовыми дверями — приёмной начальника УВД.
Когда я видел эти монументальные двери, достойные фараонов Египта, я всегда думал о том, что каждый начальник, выбравшийся на такой уровень, почему-то выдаёт склонность к гигантомании, или же ему и вправду кажется, что все остальные людишки по сравнению с ним есть ничтожные черви, копошащиеся у его ног. Ну, как на рисунках, изображавших фараонов — гигантская фигура какого-нибудь Эхнатона, и мааааленькие фигурки подданных у его ног. Видимо эти самые громадные двери призваны подчеркнуть ничтожность всяк сюда входящего.
Секретарша Вера строго посмотрела на меня сверху вниз — и это при её росте в полтора метра — сказала, осуждающе и печально:
— Шеф разыскивает тебя с самого утра и не может найти!
— Мне чего теперь — ночевать в УВД? — огрызнулся я — жить тут? В принципе я согласен, если ты будешь греть меня долгими скучными ночами!
— Мне есть кого греть — пренебрежительно покачала головой Вера — и мой мужчина гораздо солиднее некоторых младших лейтенантов!
Она победно посмотрела на меня — понял ли я, как она нарочито выделила слово «младших»? Я понял. Но виду не подал. Хотя настроение и упало.
Двойные двери кабинета начальника приоткрылись и из них выглянул Лопаточкин:
— Кольцов, заходи!
Вхожу:
— Здравия желаю, товарищ полковник! Младший лейтенант Кольцов!
Начальник внимательно смотрит на меня тяжёлым взглядом карих глаз, и присесть не предлагает. Плохой знак.
— Ты что творишь, младший лейтенант Кольцов? — голос начальника тяжек и укоризнен, будто я только что изнасиловал секретаршу Верочку прямо на КУПе, святая святых отдела.
— Не знаю, товарищ полковник!
— Зато я знаю! — слова начальника падали, как тяжёлые гранитные камни — вместо того, чтобы бороться с преступностью, исполнять свои непосредственные обязанности в качестве оперуполномоченного по розыску, ты используешь свои магические способности для того, чтобы околдовывать девиц! Да не просто девиц, а таких, за которых не только погоны отшибут, но и голову! Как так получается, а, Кольцов?
— Это наветы, товарищ полковник. Эта баба просто дура! Я и заклинания такого не знаю, и уровня моего недостаточно, чтобы наложить заклятие подчинения! Она напридумывала себе, а теперь бегает с жалобами! Кстати — обещала нам спонсорскую помощь, если мы найдём её дочь — наш кабинет отремонтировать, мебель поставить — и обманула. Она лживая и нехорошая женщина!
— Она обещала, если вы просто найдёте, а не станете в себя влюблять! — рявкнул полковник — ты знаешь, во что это вылилось? Нет? Я тебе скажу. Дочь этого предпринимателя, Василиса, сегодняшней ночью попыталась покончить с собой, перерезав себе сосуды на запястьях!