— А Олимпус‑то с фантазией, — сказал Томас.
— Да — а.
Больше ничего интересного в журнале не обнаружилось, и Томас отдал его мне с глупой наставнической фразой: «Никому не показывай».
— У него к ней определенно какие‑то чувства, — сказал Томас.
— Да, она точно не его любимая актриса, — сказала я.
— Угу.
Меня осенило:
— Она, знаешь, наверное, кто?! Его… нелюбимая жена. То есть, когда‑то любимая!
— Это вряд ли, — отмахнулся Томас.
Да, предположение выглядело неправдоподобно. Но я всегда думала, неужели есть простые смертные, которые женятся или выходят замуж за всех этих красавцев и красавиц? А теперь понятно: они выбирают себе в пары богов там всяких.
Томас сказал:
— А маркер я передам в корпорацию.
— Зачем? — я не спешила вытаскивать его из кармана — забавная все же штука. Можно детишек отвлекать от всяких глупостей.
— Затем, что он принадлежит не нам. А кому — можно выяснить.
— Знаешь, как говорят, что с воза упало, то пропало, — сказала я. Надоело мне во всем слушаться этого праведника и всезнайку.
Я думала, он начнет меня стыдить или угрожать не очень хорошими вещами, типа казни, но он только сказал:
— Как хочешь.
На кровати, где заснеженными Андами громоздились подушки, Петера не было. Почему‑то меня это уже не удивило.
Потолок. Пусто. Под кроватями. Никого. В ванной комнате и внутри самой ванны — ноль.
На подоконнике за шторами! Нет.
Я начала тихо нервничать. Вышла в гостиную.
— Томас, ты не видел Петера? — а сама быстро окидываю взглядом и эту комнату.
— Нет, — он обеспокоенно вскочил.
Может, за телевизором? Я ринулась туда — пусто.
— Когда ты вышла завтракать, он оставался в спальне? — полуутвердительно сказал Томас.
— Ну да.
— Тогда зачем ты его ищешь тут?
— Потому что там его нет! — я почувствовала, что из моих глаз вот — вот брызнут слезы.
Томас ушел в спальню. Я за ним. Мы снова осмотрели каждый сантиметр спальни. Окна оставались зашторены и закрыты — с вечера.
— Наверное, он все же вышел из спальни в гостиную, — сказала я.
— Я бы не пропустил, если бы эта дверь открылась.
— А… А может, он просто пожелал очутиться где‑нибудь, вот и все…
— Боги не могут просто желанием перемещать самих себя, только вещи… Твой? — Томас поднял с пола у окна полосатый кофейно — синий шелковый шарф. — Ты вчера вроде была без шарфа?
— Не мой, — сказала я. — Может, предыдущий жилец забыл.
— Нет, вечером шарфа здесь не было, — твердо сказал Томас. — Я осмотрел весь номер, прежде чем вы с Петером зашли.
Дрожащим голосом я сказала:
— Это же не гарпии?
— Конечно нет.
Томас сунул шарф в карман, присмотрелся к окну:
— Точно.
— Что? — я подскочила к нему.
Он показал на поднятый шпингалет:
— Окно всего лишь прикрыто, — и он открыл створку и мы выглянули наружу.
Перед нами раскинулся Нью — Йорк. В утреннем светло — сером небе никого вроде гарпий или человека в сандалиях не было. Тихо жужжа, летел вертолет, сине — перламутровый, с золотой полосой вдоль корпуса — он удалялся от гостиницы.
— Похитители могли быть на вертолете? — проговорила я.
— Могли. На крыше есть вертолетная площадка.
— Может, это они? — я показала в сторону уже скрывшегося за зданиями вертолета.
Томас не ответил, он размышлял о своем:
— Задвижку можно открыть только изнутри, а вчера она была заперта.
— И я ее не открывала, — сказала я.
— Естественно, — сказал Томас. — Ее открыл похититель, но как он это сделал снаружи? — он осматривал раму.
— Что? — спросила я.
— Ничего. М — да.
Он высунулся в раскрытое окно и, развернувшись, поглядел куда‑то наверх:
— Ну надо же!
— Что? — обеспокоилась я.
— Веревочная лестница, — сказал он, — которая заканчивается этажа на два выше нашего.
— И что это значит?
Он не ответил, вернулся внутрь комнаты, раскрыл телефон, щелкнул парой кнопок и быстро — быстро стал докладывать:
— Томас Дабкин, — он вскинул руку с часами. — Между девятью и девятью тридцатью из спальни номера 1108 отеля «Ритц — Карлтон» был похищен полубог не более полугода отроду, около года по выращенности, Петер Гермес Олимпус. Обстоятельства: одно окно оказалось…
Он продолжал говорить и говорить, и делать паузы, когда ему что‑то отвечали, но я уже ничего не слышала, я просто сползла на пол и зарыдала. Бедный маленький Петер! Где же он теперь?! С кем?! Ах — хы — ы-ы…
Томас, докладывая в трубку, присел на корточки, обнял меня за плечи. Я уткнулась ему в плечо и вымочила слезами пиджак.
Томас закрыл телефон, усадил меня на кровать, вытащил белый платок и вытер мне щеки.
— С ним не случится ничего страшного. Вот увидишь. Я — на вертолетную площадку. Вдруг там остались еще следы.
— Томас, — я схватила его за рукав, едва он встал. — А вдруг это его мать? Вдруг она его похитила? Если Гермес выигрывает все суды, то может, это ее лишили прав на Петера? А она богатая, и не может смириться…
— Ты о Вивиан Джемисон?
— И на фотографии она какая‑то грустная…
— Да может, она вообще ни при чем! А Гермес просто ребячился! И потом, она публичный человек, всегда на виду. Будь у нее сын, это было бы известно. Да и беременность ее была бы засвечена во всех журналах!
— Но…
— Это маловероятно, — Томас снова достал мобильный, выбрал какого‑то абонента: — Боб. Привет. Выясни, кто жена Гермеса Олимпуса.
Я дернула Томаса за рукав. Он договорил:
— Боб, ты можешь проверить, сталкивались ли когда‑либо Гермес Олимпус и Вивиан Джемисон? Да, она самая. Да. Хорошо. — Томас вышел, крикнул из гостиной: — Не уходи пока.
А я вспомнила, что Вивиан часто носит летние шарфы!
А еще, Петер на нее похож: у него ее глаза — карие, большие, и всегда будто слегка удивленные.
А еще. Что‑то она пропала из светских хроник в этом году и я не слышала, что она снимается хоть в какой‑нибудь картине! Где, спрашивается, она пропадала?
А еще!!! Петер заплакал, увидев Джемисон в рекламе! Не крем ему был нужен, а она!
Я собралась вывалить все эти доказательства на Томаса, когда он вернется. А пока можно пойти умыться.
Томас вернулся и сообщил, что на вертолетной площадке не обнаружил ничего интересного. Зато Боб раздобыл ему сведения (из диспетчерского компьютера!), кто за последний час улетел с площадки отеля. Один арабский шейх полетел по магазинам и один известный режиссер — а конкретно сам Ричард Швайгер! — приземлился, спустился в гостиницу, сразу вернулся и сказал, что ошибся адресом (он сам был за штурвалом или как там называется руль у вертолета), и тут же улетел. Куда — неизвестно.
Все мои доказательства насчет Вивиан Томас отмел не вполне убедительными контрдоказательствами, типа «Сотни тысяч женщин и даже мужчин на планете Земля любят полосатые шарфы», «У не менее многих карие глаза», а «в журналах она не появлялась, потому, что просто рейтинг ее упал, и вообще, ты что, все без исключения журналы читаешь»!
И «дети разве не плачут часто — по поводу и без»?
— Ну а у тебя‑то есть какие‑нибудь мысли? — надулась я в ответ на все это.
— Думаю, шарф обронил похититель, — сказал он.
Тоже мне новость!
— Шпингалет открыл снаружи непонятно каким образом, — продолжал Томас. — И зачем‑то повесил лестницу, которой было невозможно воспользоваться, чтобы проникнуть сюда.
— Все «непонятно» и «невозможно», — сказала я язвительно.
— Именно так, — ответил он спокойно.
— А знаешь, — вдруг вспомнила я. — Тут же Грыыхоруу живет, он мог что‑то видеть! А, ты его не знаешь…
— Знаю, — сказал Томас. — И я уже узнал, что он не живет здесь, он останавливался на несколько часов, вчера, чтобы порепетировать перед актерскими курсами. А после них уехал на работу.
Потом Томас сделал звонок и всегда — на — службе Боб выяснил, что шейх только что расплатился карточкой в «Тиффани», а режиссер неизвестно где, но едва объявится, Боб даст знать.
— Это не шейх, — сказал Томас, сложив телефон. — Никто не станет похищать полубога и отправляться разгуливать по ювелирным.
— Конечно, не шейх! — вскричала я. — Знаешь, у кого в знакомых ходят знаменитые режиссеры?
— Неужели у актрис, — без энтузиазма отозвался Томас.
Конечно, чего ему радоваться, когда такая блестящая идея пришла в голову вовсе не ему!
— Тебе не кажется, — сказал Томас, — что посылать знаменитость похищать сына — глупость? Его узнает каждый встречный! Не говоря уже о том, что знаменитость не захочет быть замешанной в таком скандале.
— Да они постоянно замешаны в скандалах!
— Но не в похищении ребенка. Это уже криминал.
— Но Джемисон его мать! Так что это никакой не криминал, а восстановление справедливости! А Швайгер — он, может, ее новый бойфренд, вот он и согласился ей помочь!
— Ну да, — иронично сказал Томас. — А у Опры роман с президентом Бушем…
— Хм… Если предположить…
Томас оборвал мои слова:
— Тебе всюду мерещатся любовные интриги.
— Да на них мир держится!
— Смотри поменьше сериалов.
Я осмотрелась, ища, чем стукнуть его по голове. Но едва увидела подходящий предмет — вазу с цветами, как у Томаса зазвонил телефон. Боб.
Томас выслушал, сложил мобильный и сказал:
— Знаешь, что поделывает твой Швайгер? Он в «Сезонах», обедает с шишками из «Уорнер Бразерс».
— Ну и что…
— А то. Что это явно ни шейх и ни Швайгер. Но я все же поговорю с ними, вдруг они что‑то видели. А тебе лучше вернуться домой и ждать Гермеса.
— Думаешь, я когда‑нибудь его дождусь?! Я поеду с тобой.
Он не сказал «Зачем?» или «Без тебя обойдусь». Он сказал:
— Хорошо, — и даже улыбнулся.
Почему?
Шейх оказался смуглым старым дядькой, завернутым в какие‑то простыни. Около него толпились продавцы и телохранители, и я не представляла, как мы сможем не то что поговорить с ним, а просто подойти.
К нам подошел продавец и спросил, может ли он нам помочь. Я едва не сказала: «Нет. Мы просто зашли поговорить с мистером шейхом», но Томас ответил:
— Да. Я хотел купить подарок своей девушке, — и кивнул на меня.
Я заулыбалась, как последняя идиотка.
— Что примерно и на какую сумму? — спросил продавец довольно снисходительно, надо заметить.
Но ведь одеты мы были вполне! Я в новой куртке, между прочим — две недели назад купила! И джинсы на мне сидят, по — моему, вполне себе неплохо.
— Что‑нибудь уникальное, — Томас вытащил из потрепанного портмоне какую‑то сверкающую ВИЗУ, и продолжил, постукивая ею по столу и многозначительно глядя на продавца: — Возможно, то, что вы и в витрине не выставляете.
Карточка превратила продавца в ручного зверька, он масленно улыбнулся, сказал:
— Конечно, сэр, у нас есть такие вещи. Секунду. Вы можете пока присесть, — и скользнул за дверь в глубине.
Не успела я спросить Томаса, зачем ему драгоценности, как он прошептал: