Потом конь остался где-то позади, а Тимофей всё катился, катился… В бешенном калейдоскопе мелькали каменная кладка, земляной пол, горящие факелы.
Сзади упала лошадь Бельгутая. Тимофей, распластавшийся, наконец, на твёрдой земле, видел, как рухнули со степной кобылки ханский посол и бесермен-полонянин. Бельгутай практически сразу вскочил на ноги, вырвал из ножен саблю, чудом удержавшуюся на поясе. Замер, занеся изогнутый клинок над головой. На полу слабо зашевелился пленник — то ли приходя в себя, то ли пытаясь освободиться от пут.
Мохнатая татарская лошадка поднималась, ошалело тряся головой. А вот гнедок Тимофея встать уже не сможет. Ободранные бока, мелко подрагивающие переломанные ноги, неестественно вывернутая шея… Верный конь умирал. В тёмном влажном зрачке отражалось пламя сбитого факела. Ещё несколько факелов горели на стенах. Правда, странно как-то горели: ярко, с треском, но без дыма и чада.
В стене сзади зияла дыра с рваными краями. Словно и не каменная кладка это, а мягкий войлок, пробитый гигантской рогатиной. Нет, не пробитый даже. Прожжённый. Дыру заполнял слепящий голубовато-белый свет, который так и норовил выплеснуться наружу. Но не давали.
Чуть в стороне (а иначе попросту смели бы и затоптали), в небольшой тёмной нише стояла согбенная фигура в распахнутом тёмно-синем кафтане. Поверх кафтана — алый плащ-корзно с крупной золотой застёжкой на правом плече. На голове — отороченная соболем шапка. На ногах — зеленные сафьяновые сапоги. Человек у пробитой стены широко раскинул руки, будто ловил кого-то.
Или удерживал.
— Кто это, Тумфи?! — негромко и настороженно спросил Бельгутай.
Тимофей ответил не сразу.
Неужели…
У Тимофея аж дух перехватило. А ведь точно, он! Горбатый князь-волхв! Угрим Ищерский!
Да, человек у стены был не просто пригнут к земле. Он был переломлен и перекошен выступающим наростом, которого не скрыть ни княжеским кафтаном, ни воинским доспехом. Именно по горбу, ещё не видя лица, Тимофей и узнал князя.
— Тумфи? — не унимался Бельгутай, — Кто этот шаман?
— Это князь, — пересохшими губами ответил Тимофей. — Мой князь.
— Угорим-коназ? — изумлённо прошептал степняк. — Но что он здесь делает, Тумфи? И где мы вообще?
— Не знаю, — шепнул Тимофей.
И это чистая правда. Подземная зала, в которую они перенеслись неведомым образом, была ему не знакома.
Тимофей огляделся. Очень, кстати, странная зала. Достаточно просторная, но всё же, как выяснилось, малопригодная для скачек, она, судя по древности кладки, была возведена в незапамятные времена. А вот кем, зачем и где? Тимофей покосился на князя. Только он мог знать ответы. Но Угриму, похоже, сейчас было не до разговоров.
Горбун с усилием сдвигал раскинутые руки. И, словно повинуясь ему (а, скорее всего, без всяких «словно», а именно повинуясь), дыра в стене сужалась и затягивалась буквально на глазах. Как рана, окроплённая поочерёдно мёртвой и живой водицей.
Там где только что полыхал свет, проступали тёсаные каменные глыбы — грязно-серые, шершавые, массивные, намертво сцепленные друг с другом уже не столько крепящим раствором, сколько временем и собственным весом. Срастающиеся плиты постепенно душили и вбирали, втягивали в себя голубовато-белый разрыв.
Прошло ещё несколько мгновений. Князь-горбун уже держал руки не раскинутыми в стороны, а прямо перед собой. И неумолимо сводил их всё ближе и ближе. Так, наверное, хлопают в ладоши, находясь в густом киселе.
От сияющей бреши в стене, через которую проскочили два всадника, теперь оставалась небольшая щель, напоминавшая узкую, неестественно длинную бойницу. Но едва княжеские длани коснулись одна другой, как слепящий свет погас. Щель исчезла. Порванная ткань пространства стянулась, не оставив следа.
Сплошная кладка, незыблемая и неподатливая, как скальная порода, сомкнулась окончательно. Проход в никуда закрылся. Или выход из ниоткуда.
Князь вытерпот со лба. Бросил через плечо:
— Ну, здравствуй, что ли, Тимофей.
И лишь потом повернулся.
— Здрав буди, княже, — Тимофей едва расслышал собственный голос. Слова с великим трудом протискивались сквозь пересохшие губы.
Тихонько шипели и потрескивали диковинные бездымные факелы. Плясали по стенам тени и огненные блики. Нерешительно переминался с ноги на ногу Бельгутай с обнажённой саблей в руке. Настороженно косилась на горбатого князя степная лошадка. Затих, испустив последний вздох, верный гнедок Тимофея. Пленник, пришедший в себя — и тот оставил тщетные потуги освободиться. А Тимофей всё беззвучно открывал и закрывал рот, не зная, что ещё сказать.
Угрим вышел из ниши. Невысокий от природы и выглядевший ещё более низким из-за горба, переломившего хребет, он едва доставал макушкой до груди Тимофея. Но слабым или немощным князь-волхв не казался: наоборот, от его кряжистой сутулой фигуры веяло особой колдовской мощью — исконной, древней, твёрдой и несокрушимой, как кремень.
Факелы осветили худощавое лицо Угрима — непривлекательное для юных дев, но внушающее уважение и почтение мужам, знающим жизнь и людей. Нос со столь же явственной горбинкой, как нарост на спине. Умные, чуть насмешливые глаза. Чёрные зрачки — будто капельки смоли в молоке белков. Густая борода. Из-под собольей шапки выбивались длинные седеющие волосы. Уж который год седеющие, но не седые. Истинный возраст князя трудно было определить. Прочесть его мысли было невозможно.
Цепкий взгляд горбуна ощупал Тимофея с ног до головы.
— Рад тебя видеть, — произнёс Угрим. Сказано это было таким тоном, будто князь только вчера расстался с Тимофеем.
— А уж как я рад! — с усилием выдавил из себя Тимофей. — Но позволь, княже… где мы?
— В Острожце, — хмыкнул Угрим. — Где же мне ещё быть-то?
— Так это… — Тимофей ещё раз огляделся. Растерянно и непонимающе. — Это… вот…
— Под детинцем мы, Тимофей, под детинцем, — с усмешкой пояснил князь. Но этим лишь сильнее запутал.
— Нет таких подвалов под детинцем, княже, — осторожно заметил Тимофей.
— Есть. Эти подземелья расположены ниже, под подвалами. И прежде знать тебе о них было ни к чему, — Угрим предпочёл пока ограничиться краткими и маловразумительными ответами.
Взгляд князя скользнул по Бельгутаю, по связанному пленнику…
— Я, смотрю, ты не один, — Угрим сменил тему разговора. — Со товарищи…
Замечание не звучало как вопрос, но Тимофей воспринял его именно так.
— Этот, который с саблей, — ханский посол, — объясни он. — Я при нём толмачил. А вот что до второго бесермена, тут мне сказать нечего, княже. Дерётся он знатно. Ловок, как кошка, скользок, как угорь, быстр, как кречет. Вот и всё, что о нём знаю. Он у Феодорлиха умыкнул одну вещицу, прямо из императорского замка вынес и…
— Где? — резко оборвал князь
— Что где? — не сразу понял Тимофей.
— Похищенное где?
— Не знаю, княже. При нём было только это вот…
Тимофей шагнул к своему мёртвому коню, вынул из седельной сумы заплечную котомку пленника.
И полонянин вновь удивил. Чёрный бесермен дёрнулся — резко, сильно. Немыслимым образом вывернул суставы, сдирая кожу и собственной кровью смачивая тугие узлы. Выскользнул из пут. И вот уже свободна одна рука, а вот — и вторая. Вырваны из петель ноги. Верёвки падают на пол. Пленник привстаёт, готовясь к прыжку…
— У-у-у, крысий потрох! — Тимофей отбросил суму и схватился за меч, не зная ещё, рубить ли треклятого бесермена насмерть или вновь попытаться скрутить.
Бельгутай тоже поднял саблю.
Но князь-волхв опередил их обоих. Угрим всего лишь повёл ладонью по воздуху и…
Испуганно заржала, шарахнувшись в сторону, лошадка Бельгутая.
Тимофей тоже невольно отшатнулся назад, когда из сводчатого потолка прямо над головой пленника, вдруг выдвинулся каменный зуб. Миг — и зуб этот с сухим хрустом прикусил тёмную фигуру, Однако серая шершавая масса не смяла человека в лепёшку, а лишь прижала его к полу. Растёкшиеся, будто расплавленный воск, глыбы охватили руки, ноги и бока полонянина, облекая того в тесную каменную клеть.
Из бугрящихся валунов осталась торчать только голова. Лицо пленника побагровело, налилось кровью — то ли от тяжести, навалившейся снаружи, то ли от бессильной злобы, распирающей изнутри. На князя и Тимофея смотрели узкие ненавидящие глаза.
Смотреть и испепелять взглядом — вот, собственно, и всё, что оставалось теперь замурованному заживо бесермену. Даже шевельнуть пальцем было не в его власти. Колдовские оковы из камня — это не верёвки. Из таких оков не выскользнешь.
Впрочем, не только полонянин лишился возможности двигаться. Застывший от изумления Бельгутай тоже был сейчас подобен каменному столбу. Да и сам Тимофей чувствовал себя так, будто его со всех сторон обложили неподъёмными валунами: ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Дела! Ничего подобного от своего князя он не ожидал. И не догадывался даже, что Угриму по силам этакое.
— Ну? И чего пялишься, как на диво-дивное? — недовольно окликнул его Угрим.
Тимофей с трудом сглотнул вставший поперёк горла ком. А разве нет? Разве не диво? Не дивное, разве?
— Так… это… того… — прохрипел он. — Не знал я, княже, что ты на такое способен!
Горбатый волхв усмехнулся.
— Не каждому в этом мире ведом предел своих собственных возможностей, а уж чужих — и подавно. Ладно, хватит глазами хлопать. Показывай, что в суме.
Тимофей поднял с пола бесерменскую котомку, взрезал мечом ремешки. Раскрыл. Под плотной чёрной тканью обнаружилось…
Больше всего ЭТО походило на гранёное яйцо, высеченное из чистейшего хрусталя. Большое яйцо — с человеческую голову в шеломе. Гладкая, переливающаяся в факельном свете, оболочка — помечена странными письменами. А внутри… Да, всё верно, внутри, под толстой, бесцветно-льдистой коркой, вмурована ЧЁРНАЯ КОСТЬ, обтянутая тёмной потрескавшейся кожей…
Это была невероятно усохшая рука, согнутая в локте. Настолько маленькая, что её можно было бы принять за руку младенца, если бы не тонкие и длинные, очень длинные пальцы вместо обычных пухлых детских коротышей. Из скрюченных по-стариковски перстов торчали ногти, напоминавшие когти хищного зверя. Рука была срезана у самого плеча, причём срезана аккуратно и ровно: на кости не видать ни щербинки, ни скола.
— Это добыча Великого хана! — Бельгутай вдруг решительно шагнул вперёд. Обнажённая сабля нойона хищно поблёскивала в факельных огнях.
Ищерский князь окинул степняка тяжёлым взглядом. Понял ли Угрим сказанное по-татарски, нет ли? Скорее всего, нет. Хотя, как знать… Тимофей никогда не ведал, где пределы понимания проницательного князя-волхва.
Угрим, не удостоив Бельгутая ответным словом, повернулся к Тимофею.
— Так, говоришь, это ханский посол?
— Он самый, — кивнул Тимофей. — Хан направил его к Феодорлиху, а теперь…
— Теперь он останется здесь, — перебил Угрим. — В качестве гостя…
— Это добыча хана! — не унимался Бельгутай. С саблей наголо нойон подступал к ним. И к суме чёрного бесермена.