— Или в качестве пленника, — весомо, спокойно и холодно добавил Угрим.
— Но, княже!.. — Тимофей растерянно посмотрел на Угрима. — Негоже это удерживать силой чужих послов.
— Он многое видел, и многое знает, Тимофей. Его отпускать нельзя. Сейчас, во всяком случае.
— Но ведь хан вроде как наш союзник… — вновь осмелился вставить слово Тимофей.
— И я хочу, чтобы он оставался союзником впредь, — отрезал князь-волхв. — Столько времени, сколько это нужно. Объясни послу, что у него нет выбора. Если будет противиться — умрёт.
— Но…
— Не спорь! — гневно сверкнул очами Угрим. — Не иди против княжьей воли!
Тимофей вздохнул. Негромко, отведя глаза в сторону, произнёс по-татарски:
— Бельгутай, тебе придётся задержаться.
Добавил поспешно, словно оправдываясь:
— Князь приказал.
Узкие глаза степняка вовсе превратились в злые щёлки, ноздри, наоборот, гневливо расширились.
— Бельгутай, мне самому всё это не по нраву, но князь…
— Я не подчиняюсь приказам твоего коназа-шамана, Тумфи! — вскинул голову нойон. — Я не подчиняюсь прочим уруским коназам. Я посол Великого хана и выполняю только его волю. Я должен вернуться в ставку Огадая. И я отвезу ему это.
Изогнутый клинок указал на прозрачный кристалл с костлявой рукой.
— Пусть твой коназ отдаст Чёрную Кость, и Великий хан щедро его возблагодарит.
— Дурень! — качнул головой Тимофей. — Князь сейчас в своей вотчине и в своём праве. Если он сам не сочтёт нужным, то ничего никому отдавать не станет. И тебя отсюда никто против его воли не выпустит. Живым — так точно.
— Тогда я убью твоего коназа, Тумфи!
* * *
Угрим лишь усмехнулся, когда кривая полоска заточенной сабли дёрнулась в его сторону.
— Не глупи, Бельгутай, — нахмурился Тимофей.
Бесерменская сума с яйцом-самоцветом вновь полетела наземь. Обнажив меч, Тимофей встал между послом и князем.
— Живота лишиться хочешь? Или в камень обратиться, как этот вот…
Тимофей скользнул взглядом по полонянину, закованному в каменный панцирь. Бельгутай ничем не выказал страха. Нойон был не робкого десятка и, похоже, всерьёз собрался биться с колдуном.
— Если мне суждено погибнуть сразу — хан отомстит! — прохрипел степняк по-татарски. — Если меня сгноят здесь — хан отомстит!
Что верно, то верно. Степняки люто мстят за своих. Тимофей покосился на князя, однако Бельгутай не дал ему сказать. Бельгутая несло, в раскосых глазах полыхала ярость.
— Никто не смеет поднимать руку на обладателя ханской пайзцы, — посол благоговейно тронул продолговатую золотую пластину на шее, — ибо дерзновенная рука будет отсечена по самую голову! Если твой горбатый коназ, Тумфи, самонадеян и глуп настолько, что не понимает таких простых вещей, пусть готовится к худшему. Скажи ему: тумены Огадая вытопчут ищерскую землю, сотрут с лица земли его жалкий городишко, сроют до основания стены, обвалят эти подземелья, а его самого сварят заживо в кипящем масле. С тобой вместе сварят, Тумфи, если ты не сможешь образумить своего коназа.
Татарин умолк, переводя дух.
— Что, Тимофей, шибко бранится, да? — скривил губы Угрим.
— Местью пугает, — хмуро, без тени улыбки, ответил Тимофей. Нечему тут было улыбаться. — Говорит, что хан…
— Чепуха! Ничего нам Огадай не сделает, — отмахнулся Угрим.
По мнению Тимофея — слишком уж легкомысленно.
— Княже, вообще-то, вредить ханскому послу с охранной пайзцой, это как с огнём играть. Беда будет.
Угрим оскалил крупные зубы:
— Не будет. Татарин надеется на связь со своим шаманом, только пустая это надежда. Когда порвался тёмный путь, по которому вы сбежали от латинян, вместе с ним порвались колдовские связи и раскололись наложенные на вас магические щиты. Ханский посол больше не несёт на себе чужого волховства. Как и ваш пленник. Как и ты сам. На тебе теперь тоже нет моей защиты. Объясни это послу. Скажи, что помощи ему ждать неоткуда.
Бельгутай выслушал Тимофея с недоверием и сабли не убрал.
— Даже если твой коназ говорит правду, Тумфи, это ничего не меняет. Гнев Великого хана будет страшен, вне зависимости от того, когда откроется истина и наступит время кары — через неделю, месяц или год.
— О какой каре ты говоришь? — вздохнул Тимофей. — Пойми: Огадай никогда не узнает, где и почему ты сложил свою дурную голову. Хан будет мстить латинянам, а не нам. Ты погибнешь напрасно. Твоя смерть никому не принесёт пользы. Так что лучше спрячь сабельку.
Напряжённая пауза тянулась секунду, вторую, третью…
На миг Тимофею показалось, будто степняк готов согласиться, смириться и отступить. Но так только показалось. И только на миг. Ханский посланец лишь пустил пыль в глаза обманной покорностью. Склонившаяся, было, сабля вдруг ударила снизу. Со звоном оттолкнула прямой клинок, преграждавший путь к князю.
Рубить Тимофея Бельгутай, правда, не стал. Просто отпихнул широким изогнутым наплечником. Шагнул в обход… Ловко проскользнул между Тимофеем и стеной подземелья. Потом — стремительный рывок к Угриму. Бельгутай скакнул вправо-влево, стараясь запутать противника, не дать припечатать себя сверху каменным столбом, как это случилось с чёрным бесерменом и, по возможности, уйти от другого Угримова колдовства. Тимофей бросился следом, но поздно.
Снова в вытянутой руке нойона кривой молнией блеснула востроносая сабля. Таким клинком можно было не только рубить, но и колоть. И сейчас Бельгутай наносил именно колющий удар, стремясь поскорее достать жертву. Заточенное остриё целило в сгорбленную фигуру князя, не защищённого ни доспехом, ни хотя бы лёгкой кольчужкой.
Ещё миг — и татарский клинок пропорет княжеский кафтан и то, что под ним.
И ведь пропорол бы, стой перед Бельгутаем обычный человек. Но князь-волхв не был обычным противником.
Угрим не отступил и не отпрянул назад. Он просто исчез с одного места и появился в другом — в доброй полудюжине шагов. Не изменив позы, не шевельнувшись. И только колыхание опадающего плаща свидетельствовало о том, что движение всё же было. Молниеносное, неуловимое глазом. Как такое произошло, какое заклинание использовал Угрим, Тимофей не знал. Ему лишь почудилось, будто князю помогла сама земля, вернее, земляной пол подземелья. Пятачок, на котором стоял Угрим, раздвинув твердь позади, в мгновение ока вынес князя из-под опасного удара.
— Х-х-у! — коротко выдохнул Бельгутай.
Сабля проткнула воздух. Степняк замер в недоумении. Вытянутая рука, выброшенный в смертоносном выпаде кривой клинок…
А в следующий миг последовал ответный удар.
Угрим, шепнув что-то краткое и невнятное, быстро свёл и тут же развёл руки. Хлопка при этом слышно не было. Было слышно другое.
Треск. Испуганное ржание степной лошадки под невысокими сводами.
На этот раз каменный зуб, нет — сразу два зуба выдвинулись не из сводчатого потолка, а из стен подземелья. Массивные, неровные, тупые, они устремились навстречу друг другу, словно две горизонтально подвешенные колонны. Словно два тарана, одновременно ударившие с разных сторон. Сомкнулись на неуловимую долю секунды. Грохнули один о другой перед лицом Бельгутая. Схлопнулись, срослись, съединились. Поймав, сдавив и вобрав в себя выставленный вперёд изогнутый клинок.
Камень глухо и сухо стукнул о камень. Звонко и жалобно пропела боевая сталь, зажатая между провернувшимися валунами. Искры, дымок…
Каменные зубья разошлись с той же скоростью, с какой выдвинулись из стен. Вросли обратно в кладку. Исчезли, будто не было их и в помине. Только звякнула об пол искорёженная, изломанная, выщербленная и пожёванная полоска металла. Татарская сабля переломилась над самым эфесом. В кулаке Бельгутая осталась лишь бесполезная рукоять.
Степняк зло ощерился. В узких щёлочках глаз всё ещё полыхало пламя. Бельгутай покосился на перепуганную забившуюся в угол лошадку. На лук в саадаке, притороченном к седлу, на колчан со стрелами…
— Тимофей, скажи послу, что в следующий раз камень может раздавить и его, — повелел Угрим.
Тимофей перевёл слова князя.
Бельгутай медленно и аккуратно, словно подношение степняцкому божку, положил на земляной пол сабельную рукоять
Тимофей облегчённо вздохнул, бросил меч в ножны.
И опять татарин обвёл его вокруг пальца! Резко распрямившись, нойон рванул из-за голенища нож-хутуг. Тимофей запоздало попытался остановить неугомонного степняка. Куда там! Руки схватили пустоту.
Бельгутай вновь атаковал князя. Шаг, другой. Разбег. Прыжок. Дикий звериный взвизг. Кривой засапожник, занесённый над головой Угрима…
На этот раз князь-волхв поймал Бельгутая в его последнем прыжке. Угрим вскинул руки навстречу татарину, что-то шепнул — коротко и быстро. Яркий синий высверк, полыхнувший на кончиках пальцев ищерского кудесника, ударил в летящую фигуру.
И фигура замерла. Визг степняка оборвался. Бельгутай завис в воздухе — в полушаге от Угрима, в локте от пола. Завис нелепо и необъяснимо. Неподвижно. Поджатые ноги, рука с ножом, уже опускающаяся для смертельного удара, взметнувшиеся, да так и не опавшие полы походного плаща-цува, наброшенного поверх доспеха, перекошенное лицо, глаза навыкате, рот, раззявленный в беззвучном крике…
Угрим опустил руки. Устало выдохнул. Неодобрительно покачал головой, глядя на неподвижную фигуру перед собой.
Тимофей отступил на шаг, не отводя глаз от подвешенного в воздухе посла. Тот не шевелился. Не моргал даже. А главное — не падал! Бельгутай был подобен искусно высеченному и раскрашенному истукану. Только… только истуканы ведь не парят в воздухе.
Тимофей ошеломлённо повернулся к Угриму.
Князь тяжело дышал. Видимо, не так уж и легко было сотворить подобное чародейство.
— Он… он… он… — хрипло бормотал Тимофей. Слова давались с трудом. — Он жив, княже?
— Жив, — ответил Угрим. — Живой татарин ещё может мне пригодиться, а от мёртвого посла проку не будет.
— Но… — Тимофей растерянно поднял руку, указывая на Бельгутая. — Но как?!
— Ничего страшного, — отмахнулся князь. — Просто для него остановилось время. На время…
Тимофей непонимающе хлопал глазами. Однако князь в подробные объяснения вдаваться не стал. Утратив интерес к Бельгутаю, Угрим шагнул к вмурованному в камень бесермену.
— Давай-ка, Тимофей, поговорим теперь с другим нашим … хм… гостем.
Тимофей заставил себя отвернуться от Бельгутая, взглянул на голову, торчавшую из каменной колоны.
— Этого иноземца, разве что, только калёное железо разговорит, — рассеянно заметил он. — И то, я не уверен. Крепкий бесермен.
— Не только железо, Тимофей, не только, — усмехнулся князь. — Правда, ведь?
Вопрос был обращён к пленнику.
— Княже, он, вроде, и языка-то нашего не понимает, — предупредил Тимофей.
— Ничего, меня поймёт, — с губ Угрима не сходила холодная насмешливая улыбка.
Князь-волхв не отводил от полонянина немигающих смоляных глаз. И словно неведомая сила притягивала к его глазам взгляд злых щёлочек на искажённом бесерменском лице. Тимофей отчётливо видел: злости в них становится меньше. Страха — больше. Что творил сейчас Угрим с беспомощным пленником одними лишь своими тёмными очами, трудно было даже представить.