— Мама, — уже громче говорит она.
— Будет тебе мама, совсем скоро. Потерпи, — раздается голос издалека. Или совсем рядом.
Алина, устав бороться, обреченно закрывает глаза и проваливается в темноту.
И сразу же, словно никуда не уходила, видит протянутую руку. На ладони большая ягода. Неестественно большая ярко-красная сочная клубника. Размером с яблоко. Выглядит так аппетитно, что непроизвольно текут слюни. Забыв на мгновение о том, где она и что с ней, Алина протягивает руку и хочет взять ягоду.
Рука тут же исчезает. Она поднимает глаза и видит, как красный сок стекает по крысиной морде. Звук чавкающей пасти и довольные круглые глаза.
Она не кричит. Точно зная, что это кошмарный сон — как я там оказалась, не знаю, но я сейчас в больнице, и бояться мне нечего — Алина спокойно смотрит на морду монстра. Оскал-улыбка. Красно-белые острые зубы. Черный быстро двигающийся нос. Короткая шерсть. Круглые глаза, манящие своей бездной.
Загляни в мои глаза, и узнаешь другие миры.
Забудь, что это сон, и раздели со мной трапезу.
Протяни руку и съешь ягоду.
Она снова видит ладонь, на которой лежит ягода. Слюна тонкой струйкой стекает из угла её рта. В сознании нарастает нестерпимое желание ощутить прелестный и незабываемый вкус клубники. Совсем, как летом в детстве, когда бабушка на завтрак ставила перед ней большую тарелку ягод, посыпала сахаром и заливала молоком.
Пальцы дрожат в нетерпеливом стремлении схватить ягоду.
Она ест ягоды ложкой, жмурясь от удовольствия. Бабушка сидит рядом и улыбается. В добрых глазах радость. И — незабываемый вкус клубники с молоком. Замечательный вкус детства.
Рука поднимается, чтобы взять.
Пальцы прикасаются к зеленой плодоножке.
В сознании поросячья радость обладания и предвкушение счастья.
Алина, забыв себя, берет ягоду и несет её ко рту.
Она видит, что крысиный оскал расширяется до невозможных размеров, разрывая морду по рубцу на две части.
Если это радость, то пусть тебя порвет на куски.
Если это счастье, то твой мозг сейчас разлетается в разные стороны белыми ошметками.
Если это вход в одну из множества других реальностей, то — добро пожаловать, милая моя, и не говори потом, что ты не хотела этого.
Она вонзает зубы в сочную мякоть.
И когда вкусовые рецепторы, получив информацию, отправляют её в мозг, крысиная морда выворачивается изнутри. Превращаясь в красную сочную ягоду.
И она вдруг понимает, что кусает морду монстра. С треском на зубах лопается выпученный глаз, стекая в рот мерзкой жижей. Вкус гниющего мяса и вонючей шерсти. Костная твердость черепа в области глазниц.
Алина в ужасе хочет разжать зубы. Но не может.
Неожиданно для себя она вдруг понимает, что этот вкус ей до безумия нравится. Это даже лучше, чем завтрак с бабушкой в детстве. Ничего подобного у неё никогда не было в жизни. Это так замечательно, что не выразить словами, только крик способен донести до всего мира неописуемое счастье.
И она кричит, сжав зубы до боли в мышцах.
Она кричит своим сознанием.
Она так счастлива, что кажется совершенно бессмысленным дальнейшее существование в том мире, где её ждет мама.
Сознание уплывает, оставляя радостное лицо бабушки и солнечный летний день. Тепло маминых рук и уют комнаты, где она жила девятнадцать лет.
Кошмарный сон становится призрачной реальностью. И в этой действительности Алина с удовольствием отрывает куски мяса от крысиной морды, чувствуя наслаждение и осознание своего всемогущества.
20
— Алина, открой глаза. Хватит спать.
Доктор потрепала лежащую девушку по щеке и повернулась к посетителям.
— Минут пять назад она проснулась и отвечала на мои вопросы. Сейчас снова проснется. После наркоза такое бывает.
— Мы точно можем с ней говорить? Не рано ли? — спрашивает Мария Давидовна, глядя на бледное лицо и тонкие руки, лежащие поверх белой простыни.
— Да, можно, только не долго. Впрочем, она долго и не сможет. Нож попал в печень. Большая кровопотеря. Она очень слаба.
Доктор снова повернулась к девушке и увидела открытые глаза.
— Ну, вот мы и проснулись. Алина, к тебе гости. Давай я немного приподниму тебя.
Доктор, взяв пульт управления функциональной кроватью, чуть-чуть приподняла верхнюю половину тела пациентки. Затем, посмотрев на цифры и бегущую кривую на прикроватном мониторе, отошла в сторону.
Зрачки девушки медленно переместились, зафиксировавшись на людях.
— Здравствуй, Алина. Меня зовут Мария Давидовна. А это Иван Викторович. Мы хотим задать вопрос. Если не сможешь ответить, просто закрой глаза, если ответ положительный.
На лице пациентки ничего не изменилось.
— Ты видела того, кто на тебя напал? Ты видела преступника?
Глаза неподвижно взирают в пространство.
— Может она не слышит? — шепчет сзади майор Вилентьев.
— Нет. Она все слышит, — говорит доктор, — посмотрите на монитор, частота пульса изменилась. И вообще-то перед вами я говорила с ней, и она правильно отвечала на мои вопросы.
— Алина, ты меня слышишь? Мигни, если видела его.
Глаза медленно закрылись. И снова открылись.
Еле слышный голос:
— Я Алина. Мне девятнадцать. Я хочу увидеть маму. Алина. Девятнадцать. Мама.
Цифры на мониторе стали быстро увеличиваться. Раздался тревожный сигнал.
— Всё, идите отсюда. Лена, выведи их отсюда.
Доктор вытолкнула посетителей из палаты. Медсестра показала им выход. И когда за ними захлопнулась дверь реанимационного отделения Мария Давидовна смогла нормально вдохнуть — ком в горле мешал сделать это.
— Ну, как вы считаете, Мария Давидовна, она действительно видела нашего Киноцефала?
— Да. Думаю, видела. Поэтому она так среагировала на мои слова.
Они шли по коридору к выходу из больницы. Майор с легким любопытством смотрел на обычную больничную жизнь, — медленно бредущие фигуры больных по коридору, смех медсестер за стойкой сестринского поста, стойкий запах антисептиков. Мария Давидовна думала о девушке, которая получила физическую и психическую травму. И еще неизвестно, какая из них сильнее скажется на её здоровье.
Во дворе больницы они сели на лавку, и Мария Давидовна сказала:
— У меня появилась одна интересная мысль, поэтому я хотела бы почитать протоколы вскрытий.
— Какая мысль? — заинтересованно спросил Вилентьев.
— Сначала мне надо посмотреть протоколы, — помотала она головой, — а потом уже я смогу более четко высказать её.
— Ладно, — пожал плечами майор, — а почему вы к «Ша…», извините, к Марине Владиславовне не зайдете, у неё есть все протоколы? Так сказать, по-соседски, как коллега к коллеге?
Мария Давидовна еле заметно улыбнулась, и ответила:
— Я пробовала, но ничего не вышло. Она нас не любит и коллегами, и тем более, соседями, не считает.
Иван Викторович понимающе кивнул.
— Да, есть такие люди. Мне тоже с ней как-то неловко работать. Хорошо. Сейчас ко мне или позже подъедете?
Мария Давидовна подумала о том, что все-таки сначала надо вернуться на работу, — уже прошел час, как ей позвонила лаборантка и сказала, что её ждут.
— У меня есть незаконченное дело, а вечером к вам бы заехала часов в шесть. Вы не против?
— Прекрасно. Буду ждать. И, кстати, может быть вы перед тем, как ехать ко мне, зайдете к Алине. Может, она вечером сможет говорить.
— Да, конечно. Зайду.
Иван Викторович задумчиво смотрел на уходящую стройную фигуру. И подумал о том, что сегодня он снова увидел уставшую, потрепанную жизнью женщину без обаяния. Словно она меняет маски — в их последнюю встречу, она хотела быть привлекательной, а сегодня ненавидит весь мир и эту жизнь.
Или жизнь ненавидит её.
И еще он с надеждой подумал о том, что узнала или поняла Мария Давидовна. Сейчас ему так не хватало каких-либо положительных сдвигов в следствии.
21
Мария Давидовна приехала в Следственное управление около семи часов. Она поднималась по лестнице на второй этаж, с трудом переставляя ноги. Болела голова. Тупая токающая боль в области висков. За два часа общения с женщиной (преступник, присланный на освидетельствование, оказалась женщиной тридцати пяти лет, которая в состоянии алкогольного опьянения выкинула своего годовалого ребенка с балкона седьмого этажа) она ощутила себя необратимо душевнобольной. Она разговаривала с подсудимой и понимала, что та полностью осознавала все свои действия. Просто ребенок кричал и мешал им с сожителем пить водку. Мария Давидовна никак не могла понять, как это возможно — в полном сознании и сравнительно в не сильном опьянении взять маленького человека, отнести на балкон и бросить вниз, а потом вернуться к столу и продолжать пить.
— А, вот и вы, — обрадовано сказал майор Вилентьев, увидев её, — ну, как, девушка что-то сказала?
Мария Давидовна поморщилась. Громкая речь заставила боль в голове отскочить от висков вглубь черепной коробки. Она непроизвольно прижала пальцы к вискам.
— Что, голова болит? — участливо спросил Иван Викторович.
— Да.
— Что вам дать? У меня есть но-шпа и анальгин.
— Сделайте мне кофе, пожалуйста. И говорите тише.
Сев на стул, она терпеливо дождалась, пока майор вскипятит чайник и нальет в кружку с кофе кипяток. Вдохнув запах и сделав глоток, Мария Давидовна почувствовала себя чуть лучше.
— Нет. Девушка до сих пор не способна отвечать на вопросы. Доктор сказала, что в лучшем случае, завтра к вечеру, ну, а в худшем, — дня через три. Она много крови потеряла, и пока не восстановят нормальное кровообращение, вряд ли она сможет адекватно мыслить.
Мария Давидовна говорила и прихлебывала кофе, с каждым глотком чувствуя себя все лучше и лучше.
— Жаль, — кивнул Вилентьев, — а я надеялся, что она скажет нам, кто убийца.
— Вы приготовили протоколы вскрытий?
— Да, конечно, — майор взял со стола папку и положил перед женщиной.
Отставив кружку в сторону, она открыла папку и стала читать, пробормотав:
— Дайте мне минут пятнадцать.
— Хорошо, — сказал майор и, повернувшись к сейфу, открыл его. Он стал брать папки со стола и складывать их внутрь. Иногда он открывал папку и просматривал бумаги, но делал это без особого интереса, словно выполнял рутинную работу. Значительно чаще и заинтересованее он поглядывал на сидящую за его столом женщину, ожидая, когда та закончит читать и скажет что-то важное. И, когда он понял, что Мария Давидовна готова говорить, быстро покидал оставшиеся папки в сейф, не глядя на них, и сел напротив женщины, сложив руки перед собой.
— Кажется, я ошибалась, когда говорила, что Киноцефал не имеет отношения к медицине, — задумчиво сказала Мария Давидовна.
— Почему вы так решили?
— Представьте, Иван Викторович, убийца в темноте разрезает живот и извлекает внутренние органы единым конгломератом. И делает он это достаточно аккуратно, — совсем не много лишних разрезов, ни один из внутренних органов не поврежден. Он работает ножом, а не выдергивает. Постепенно извлекает из брюшной полости, а не хаотично выгребает. Как он это делает? На самом деле, это и при свете не так-то просто сделать. Я еще могу сомневаться в третьем случае, потому что там уже был рассвет, но первые два были глубокой ночью. Во всех трех случаях Марина Владиславовна описывает извлечение внутренних органов так, словно сделана эвисцерация по Шору, но без удаления органов грудной клетки. То есть частичная эвисцерация.