— Эви… что?
— Эвисцерация, — терпеливо повторила Мария Давидовна, — это патологоанатомический термин. Извлечение внутренних органов из грудной и брюшной полости.
— Я что-то не понял, — нахмурившись, спросил майор, — наш Киноцефал — врач-патологоанатом?
— Нет, совсем не обязательно. Любой врач во время обучения проходит цикл патологической анатомии, где нас обучают азам вскрытия трупа. При желании любой доктор, который умеет держать скальпель в руках, сможет вспомнить эти знания и использовать их.
— Тогда, Мария Давидовна, — майор привстал со стула, — все-таки может это Парашистай?
— Иван Викторович, — протяжно сказала доктор Гринберг, — давайте не будем снова ходить по кругу, мы с вами однозначно решили, что это не он.
— Но вы мне говорили…
— Я могла ошибиться в мелочах, но не во всем психологическом портрете Киноцефала. Сейчас я думаю, что он имеет какое-то медицинское образование и определенные знания анатомии внутренних органов человека. При этом все остальные мои умозаключения я никоим образом не отрицаю.
— Ладно, — кивнул майор, — и что нам это дает? Если это не Парашистай, то кого мне искать?
Мария Давидовна пожала плечами и сказала:
— Кого-то, кто хорошо знал, какие ритуалы выполнял Парашистай, убивая людей, и кто имеет, или имел отношение к медицине. Мужчина невысокого роста. Попробуйте снова поговорить с сотрудниками больницы, особенно с теми, кто хорошо знал доктора Ахтина. Посмотрите картотеку на психически больных преступников, которые имеют медицинское образование. Ну, и надеюсь, Алина завтра или послезавтра сможет говорить и что-то добавит к этому портрету какой-нибудь штрих, с помощью которого мы сможем найти преступника.
Они посмотрели друг на друга — майор с красными глазами и женщина с уставшим лицом.
Не смотря ни на что, портрет Киноцефала пока не имел четких контуров. Расплывчатый психологический портрет, минимум улик и практически полное отсутствие свидетелей.
И они ничего поделать не могли.
Мария Давидовна вдохнула глубоко носом и так же выдохнула. Сначала в круг, потом в квадрат, и под конец в треугольник. Головная боль ушла, а, значит, можно жить дальше. Жить и ждать.
Ждать — вот всё, что они могли сделать. Ждать следующей жертвы, когда, возможно, Киноцефал ошибется. Или завтрашнего дня, когда Алина, может быть, скажет им что-то полезное и важное. А, может, и не скажет, и тогда всё вернется на круги своя.
22
Мы — Семен, Лида и я — сидим за столом. Ближе к выходу из дома у окна на табуретках стоит грубо сколоченный гроб, в котором, сложив руки на животе, лежит Иван. Между пальцев рук зажата короткая горящая свеча. На столе четыре стакана, наполовину наполненных самогоном, на одном из которых лежит кусок черного хлеба.
— Ну, Иван, чтобы земля была тебе пухом, — говорит Семен и выливает в себя жидкость. Он говорит эту фразу в третий раз. Лида механически поднимает свой стакан, подносит ко рту и ставит на место, не сделав ни глотка. Она тупо смотрит прямо перед собой, ничего не видя. Скорее всего, она не слышит и слов Семена.
Я просто сижу, даже не поднимая свой стакан. Вчера мы с Семеном вынесли из сарая сухие доски, которые Иван заранее приготовил, и сколотили гроб. Он получился неказистый, но, ни Семен, ни я, никогда не плотничали, поэтому даже на такой гроб мы посмотрели с гордостью. Можем-таки.
Лида этим утром пришла и позвала меня помянуть Ивана.
— Помянем, потом отвезем на кладбище и похороним.
Я хотел предложить сделать наоборот, — сначала похоронить, а затем помянуть, — но она даже не стала слушать меня. С непроницаемым лицом Лида тупо повторила приглашение на поминки и ушла.
— Я предлагаю выпить за любовь, — говорю я, и, заметив, что Лида чуть повернула голову ко мне, продолжаю, — порой кажется, что уже нет её, этой самой обычной любви. И люди живут рядом больше по привычке, боясь что-то менять в устоявшейся жизни. Словно они не хотят сделать шаг в сторону, свернуть с привычной дороги. Но если присмотреться, то можно увидеть наличие любви в тех мелочах, которые совершенно незаметны. Пустяшные мгновения, типа вроде как бы случайного слова, или протянутой руки в нужный момент. Или одинаковые мысли в какой-то момент. Да и просто забота не напоказ. И вот тогда понимаешь, что здесь она. Любовь рядом. Обычная любовь между двумя взрослыми людьми, прожившими бок о бок десятки лет. И хоть она словами не подтверждена, хотя она внешне никак не проявляется, знаешь, что именно этот человек любит тебя. И так становится хорошо на душе. Светло и радостно. И сразу прощаешь ему всё, забывая всё плохое и глупое, что произошло между вами. И вот за это, за простую человеческую любовь, я и хочу сейчас выпить.
Лида безмолвно плачет. Слезы текут по щекам, а глаза все также смотрят прямо и безжизненно. И в это раз она ставит на стол пустой стакан.
— Хорошо сказал, — говорит Семен, вытирая рот.
Я, сделав глоток, ставлю на стол по-прежнему наполовину полный стакан. Мне кажется, что я сейчас говорил не для Лиды, а для себя.
Мне так не хватает той, о которой я бы мог заботиться и любовь которой чувствовал душой. Несколько месяцев жизни, которые перевернули моё сознание. Я вспоминаю образ, ради которого живу все последние годы. И именно её я пришел помянуть.
— Кстати, а как мы гроб повезем на кладбище? — спрашивает Семен. — Машины у нас нет. Телеги тоже нет. Лошади нет. А до кладбища достаточно далеко.
Лида молчит, словно не слышит.
Посмотрев на пьяное лицо Семена, я говорю:
— В сарае я видел тачку. Поставим на неё гроб и отвезем. И лучше это сделать сейчас, а не когда ты не сможешь встать из-за стола.
Лида кивает. Она тоже прекрасно понимает, что кроме нас с Семеном никто ей не поможет. И она знает, как быстро пьянеет и перестает понимать окружающую действительность сосед Семен. Встав, Лида уносит бутыль с самогоном.
— Эй, Лидка, стой, давай по последней, — вслед ей кричит Семен.
Я тоже встаю и иду за средством передвижения. Тачка большая и крепкая, — два больших колеса, широко расставленные рукояти. Должна выдержать. Иван на ней возил мешки с картошкой.
Вернувшись в горницу, я, потушив свечу, закрываю гроб крышкой и зову Семена:
— Давай выносить гроб с телом. Вставай со стороны ног. И иди осторожно.
— Да знаю я, не в первый раз уж, бывало мы…, — говорит Семен, и прежде чем он начнет бахвалиться, я прерываю его:
— Хватит балаболить. Подняли и пошли.
Гроб с Иваном тяжелый. Очень тяжелый. Я вижу, как натужно покраснело лицо моего помощника, да и сам я с трудом переставляю ноги. Да, надо было настоять на том, что сначала похоронить, а потом поминать. Запнувшись, Семен чуть не падает, выкрикнув нецензурное словосочетание, и ставит свою часть гроба на пол. Я тоже медленно опускаю изголовье. Мы уже на крыльце.
— Худой вроде, а тяжелый, сволочь, — говорит Семен, вытирая пот со лба.
— Думай, что говоришь. Сам ты сволочь.
Лида, выйдя из дома, хмуро посмотрела на Семена, который, словно оправдываясь, говорит:
— Да это я так, просто к слову пришлось. Я же не его имел в виду. Просто тяжело нести.
Мы поднимаем гроб и водружаем его на тачку, которая, скрипнув и просев, выдерживает вес. Я привязываю длинной веревкой гроб к тачке, чтобы он не упал во время движения.
— Ну, с Богом, — говорит Лида, и первая с двумя лопатами на плече выходит на деревенскую дорогу. Похоронная процессия — Лида идет впереди с лопатами, Семен слева и я справа толкаем тачку. До деревенского кладбища метров пятьсот и половина пути в горку, что плохо, пусть даже наклон дороги совсем небольшой.
Старуха в черном платье, сгорбленная и неподвижно взирающая на нас, стоит на дороге, опираясь на суковатую палку. Она так похожа на Смерть, что мы с Семеном непроизвольно на мгновение останавливаемся. Это Прасковья. Я вижу её в третий раз за последние полгода. Она стоит неподвижно и что-то тихо бормочет. И когда мы проходим мимо, осеняет нас крестом.
— Я, когда увидел её, чуть не обосрался, прости Господи, — говорит Семен, когда мы отошли на достаточное расстояние, — натурально, Смерть. Еще косу в руки, и всё. Хоть сам ложись в гроб рядом с Иваном.
— Ляжешь, куда ты денешься, — говорю я.
Отдыхая через каждые сто метров, мы добрались до кладбища. Деревенский погост давно заброшен, — заросшие кустарником и невысокими березами могилы, просевшие холмики, покосившиеся кресты, сорная трава до пояса. Некому следить за забытым кладбищем.
Могилу Семен выкопал вчера на свободном месте недалеко от входа на погост. Выгрузив гроб на холм выкопанной земли, мы открыли крышку.
— Прощаемся, — говорю я.
Лида, бросив лопаты на землю и подойдя к изголовью гроба, впервые за три дня неожиданно для нас начинает громко и навзрыд плакать. Она невнятно причитает, упав на колени и прижавшись лбом к лицу Ивана.
Семен сидит на траве, тупо глядя на эту картину.
Я знаю, что жизнь — эта непредсказуемая, странная и прекрасная женщина — всегда дает шанс на сближение, на более тесные отношения. Она ведет во дворец, открывая одну дверь за другой, в свой будуар. В её глазах ледяной холод и жаркая страсть. В движениях — покорное желание и яростный отказ. И оказавшись один на один, ты можешь и должен сделать первый шаг, зная, что не всегда встретишь ответное движение.
Будь собой, и всё получится.
Вопрос, как всегда, лишь в том, кто окажется сверху, — я или она.
23
— Алина, если ты не против, я буду записывать наш разговор, — сказала Мария Давидовна, положив на прикроватный столик небольшой диктофон.
— Пожалуйста, — кивнула девушка. Она выглядела значительно лучше, чем три дня назад. Щеки порозовели, в глазах появилась жизнь, хотя все еще сильная бледность кожи и вялые движения. Она полулежит на функциональной кровати. Отключенный монитор с темно-серым экраном и отсутствующая капельница говорят о том, что очень скоро, может даже сегодня, её переведут из реанимационного отделения в обычную палату. Хорошее питание и присутствие рядом мамы быстро вернут её к жизни.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не знаю. Наверное, хорошо. После того, что случилось, я даже не знаю, как это — хорошо?
И, помолчав, она задала тот вопрос, на который никто ей не отвечает:
— Со мной парень был, Виктор Дачевский, что с ним? Он жив?
— Нет, он мертв.
Алина задумчиво и как-то отстраненно кивнула. Не заметив ни одной слезинки в глазах девушки, Мария Давидовна спросила:
— Это твой друг?
— Не совсем, просто знакомый, с которым не хочется встречаться, но — все равно, жаль. Он просто оказался не в том месте и не в то время.
— Благодаря ему, ты осталась жива.
— Не знаю, — неуверенно говорит Алина, — может быть и так. А, может, и нет. Если бы не Виктор, который задержал меня, я бы на час раньше домой пришла и вообще ничего бы не было.
— Алина, расскажи мне, что произошло, — сказала Мария Давидовна. Собственно за этим она и пришла. Девушка это понимает. И тихо неторопливыми короткими фразами начинает рассказывать.