Мне хочется смеяться, но я смотрю в окно и вижу в стекле своё отражение. Аккуратно подстриженные волосы средней длины, ровная бородка, очки на глазах. Снаружи я изменился, но внутри я все тот же Парашистай. Тот, кто хорошо меня знает, сможет меня узнать. Но таких людей мало — у меня нет близких родственников, хороших друзей и просто приятелей. Теоретически я могу столкнуться с бывшими сотрудниками областной больницы, но вероятность этого настолько мала, что даже не стоит беспокоиться по этому поводу.
Я возвращаюсь к врачеванию. Странное ощущение — я думаю о том, что снова буду помогать людям. Помогать жить и умирать. Приятное чувство в пальцах. У меня есть дар, который я уже давно не использую по назначению.
Мои руки умеют лечить.
И они могут убивать.
Что первично, а что вторично, я и сам не до конца понимаю. Но это не важно. Главное то, что я снова стану тем, кем всё это время был.
Доктор Михаил Борисович Ахтин.
Я еду в троллейбусе мимо промышленных корпусов одного из огромных заводов, находящихся на окраине города.
Я возвращаюсь домой.
И это меня радует.
Так же, как меня радует маленький бумажный клочок с цифрами в руке. Мне нравится цифра тринадцать.
Наверное, это и есть счастье — снова стать самим собой.
28
Иван Викторович в сотый раз потер глаза. Остаток этой ночи он совсем не спал, и, хотя он чувствовал, что Киноцефал где-то рядом, что вот-вот он ухватит ту ниточку, которая приведет его к нему, майор усердно боролся со сном. Именно сейчас он должен быть везде и сам должен увидеть след, оставленный Киноцефалом.
— Ну, что интересного, Марина Владиславовна? — спросил он, глядя на закрытое простыней тело на секционном столе.
— Ничего, — пожала плечами патологоанатом, равнодушно продолжив говорить, — два ножевых ранения, от которых она умерла. Первое — слева с ранением селезенки и массивным кровотечением в брюшную полость. Второе — в область сердца с повреждением перикарда и левого желудочка. Изнасилования не было, глаза на месте, удара тяжелым предметом по голове нет.
— Ну, это я и на месте преступления знал, — недовольно сказал майор, — мне бы какие-нибудь нюансы.
— Нюансы поют романсы, — хмыкнула Марина Владиславовна.
Иван Викторович отвернулся, мысленно послав «Шапокляк» так далеко, как у него хватило фантазии. И увидел, что инструменты после вскрытия моет какая-то девушка. Неожиданно для себя он спросил:
— А где у вас санитар, как его там, всё время забываю его имя?
— Максим. Заболел. Позвонил утром и пробубнил в трубку, что у него температура, кашель и насморк.
— Сейчас? Летом?
— Ну, а почему нет. В самую жару так хорошо отхлебнуть ледяного пивка из холодильника! — сказала Марина Владиславовна, с удовольствием поцокав языком. — А потом и горло заболит.
Она продолжала говорить что-то еще, но майор её не слушал. В голове щелкнуло, и он, боясь спугнуть удачу, замер, мысленно проговаривая по пунктам психологический портрет Киноцефала, нарисованный доктором-психиатром, и примеряя его к санитару Максиму.
«Первое — все жертвы Парашистая прошли через этот секционный зал, и он прекрасно знает, что он делал с убитыми.
Второе — этот Максим невысокого роста, я сам видел, что он с трудом дотягивался до банки с раствором в том шкафу.
Третье — нелюдимый, малоразговорчивый парень. Слова лишнего из него не вытянешь. Вряд ли у него много друзей.
Четвертое, и, наверное, главное — он знает, как удалить внутренние органы из брюшной полости одним конгломератом, сейчас не вспомню слово, которое говорила Мария, описывая эту манипуляцию. И думаю, он сможет сделать это и в темноте. Точно, вспомнил — эвисцерация».
— Иван Викторович, вы меня слышите!?
Майор посмотрел на патологоанатома так, словно видит её в первый раз, а потом спросил:
— Где этот ваш Максим живет?
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Иван Викторович, вы что, думаете, что я сплю с ним?! — возмущенно сказала Марина Владиславовна. — Я совсем не обязана знать, где и с кем мой санитар живет. Это его личное дело.
— Где можно узнать его местожительство? — твердым голосом спросил майор, сжав кулаки.
— Зайдите в лаборантскую, у Ниночки в компьютере есть все данные на наших сотрудников.
Майор Вилентьев вышел из здания морга, словно вынырнул из холодных речных вод в жаркий туман хорошо протопленной бани. Всего лишь полдень, а уже жарко. Он вытащил телефон, набрал номер и, услышав ответ, сказал:
— Мария Давидовна, здравствуйте, я могу прямо сейчас встретиться с вами. Да, срочно. Я здесь, на территории больницы. Да, вижу желтое здание. Хорошо, я подойду к центральному входу и подожду вас. Спасибо.
Мнение профессионала ему сейчас очень нужно.
Он сидел на скамейке перед входом в желтое здание и, глядя прямо перед собой, прокручивал в голове все те моменты, когда он встречался с Максимом в секционном зале, и когда говорил с ним. Редкие встречи и очень мало сказанных слов. Зацепиться не за что, но и версия очень уж хороша.
— Я слушаю вас, Иван Викторович.
Майор, поняв, что рядом сидит доктор Гринберг, снова поздоровался и сказал:
— Я, кажется, знаю, кто прячется под маской собаки. Даже не так, — я практически уверен, кто такой Киноцефал. Ваш психологический портрет идеально укладывается в этого человека.
— Вы его уже поймали? — спросила Мария Давидовна.
— Нет. Я вам сейчас выскажу свои подозрения, а вы скажете, прав я или нет. И вот тогда я поеду на задержание.
— Хорошо.
Иван Викторович стал быстро говорить, загибая пальцы на каждый пункт его умозаключений, а женщина в белом халате внимательно его слушала. И когда он закончил, она задумчиво сказала:
— Максим? Никогда бы не подумала, но — я согласна с вами, что очень уж подозрительно, что он вдруг внезапно заболел. Особенно учитывая все ваши доводы и умозаключения.
— То есть, вы согласны, что это он?
— Может быть. Исключить то, что Максим убийца я не могу.
— Ладно. Тогда надо его брать. До свидания, Мария Давидовна.
Майор Вилентьев вскочил и быстро пошел на автостоянку.
— Иван Викторович, — крикнула доктор ему вслед, и когда увидела, что он повернулся к ней, добавила, — а вы молодец, отлично сработали!
Майор довольно улыбнулся, ударил себя кулаком в грудь и поднял два пальца вверх, изобразив букву «V».
Он уже ушел, а Мария Давидовна продолжала улыбаться. Ничего не меняется в этом мире. Мужчина — это большой ребенок, похвали его, и он будет счастлив. Дай ему знать, что ты считаешь его лучшим из лучших, и он горы свернет. Наверное, это хорошо. Потому что если ребенка не хвалить и не поощрять, то ему не зачем становиться лучшим. Если это делать не для кого, то он и не станет сворачивать горы.
Мария Давидовна вспомнила санитара Максима, которого видела всего два раза. Она не любила секционный зал, и без особой надобности близко к нему не подходила. За всю лечебную деятельность только два раза умирали её пациенты. Лет шесть назад мужчина тридцати восьми лет с шизофренией от инфаркта миокарда, и два года назад женщина с маниакально-депрессивным психозом от разрыва аневризмы аорты. Оба раза ей пришлось присутствовать на вскрытии, и именно тогда она видела санитара Максима, который помогал патологоанатому. Обе эти встречи никак не отразились в её памяти. Собственно, она с трудом могла вспомнить лицо Максима. Обычно санитаров в морге никто не замечает, словно эти люди не существуют. Или существуют, как придаток к потусторонней жизни.
И, может быть, то, что она его не помнит, — это к лучшему.
29
Жизнь — это бессмысленный бег по кругу. Зачем она обманывает себя, пытаясь найти смысл в окружающей действительности? Для чего она ежедневно приходит на работу и ведет бессмысленные разговоры с больными людьми, пытаясь что-то найти в мозгах? Что её держит здесь? Никакой аутотренинг не поможет, когда ты знаешь, что жизнь прошла, и отражение в зеркале не хочется видеть.
Мария Давидовна, держа в руках розу, подаренную сотрудником кафедры, медленно шла по улице и думала. О своей жизни и работе. О прошлом и настоящем. О будущем, которое может и не прийти, как не приходит единственный человек, который ей нужен. Она не замечала на березах и липах темную зелень листвы, на кустах шиповника незрелые ягоды, не слышала веселое чириканье воробьев. Она любила это время, но сейчас словно забыла об этом. Она выглядела, как заезженная и усталая женщина, на лице которой разочарование застыло легкими морщинками под глазами. Бледные губы с опущенными уголками, словно грустная маска, скрывающая обреченность. Темно-красные лепестки розы сильно контрастировали с её внешним видом, придавая её облику странную и притягательную загадочность. Но Мария Давидовна не замечала взгляды проходящих мимо мужчин.
Погруженная в свои мысли женщина шла по центральной улице города.
Сколько можно жить мечтой, которая недостижима?
Как долго можно хотеть летать, когда наверняка знаешь, что твои крылья подрезаны?
Стоит ли рисовать прекрасные картины на рваном холсте?
Мария Давидовна устала думать о Михаиле Борисовиче Ахтине. Ей так хотелось забыть про него. Стереть из памяти образ, который она сама слепила. И который теперь уже практически ненавидела.
Или ей так казалось.
Или так хотелось думать.
— Сколько можно жить прошлым? — сказала она, и по тому, как на неё посмотрела встречная женщина, поняла, что высказала свою мысль достаточно громко.
Она улыбнулась. Наверное, именно так люди и сходят с ума. Ей ли не знать об этом. Она посмотрела вокруг — кто еще заметил, что она ведет себя не совсем адекватно?
В этот теплый августовский вечер на проспекте было много людей. Обнявшиеся парочки неспешно гуляли. Кто-то шел из магазина, неся кульки с продуктами. Группа молодых людей у киоска общались под пиво и громко смеялись.
В арку ближайшего дома заходил высокий мужчина, и Мария Давидовна вдруг поняла, что знает эту походку. Внутри внезапно всё оборвалось. Эту фигуру она узнает в любое время дня, даже вечером, в сумерках. Она резко ускорилась, почти побежала, по-прежнему пристально глядя на то, как человек входит в арку. И когда он там исчез, она всё-таки побежала, расталкивая встречных людей и автоматически извиняясь.
Заскочив в арку, она никого не увидела и быстро пробежала через темное пространство. Во дворе дома тоже никого не было. Пара припаркованных автомобилей, женщина, выгуливающая собаку, и — всё. Мария Давидовна глубоко вдохнула и медленно выдохнула. И снова прокрутила в памяти то, что видела.
Да, она нисколько не сомневалась, что видела, как доктор Ахтин входил в арку. Она снова огляделась, и подумала о том, что возможны два варианта.
Или она действительно видела его и просто не успела догнать. Он мог войти в ближайший подъезд.
Или ей показалось. Она увидела то, что хотела увидеть. Попросту — сознание сыграло с ней злую шутку, показав мираж. И это еще один кирпичик в здание диагноза, который уже можно четко сформулировать.