– Существо… – пробормотала Джилл. – Что-то было такое, существо в пробирке… Голем? Нет, иначе. Голум… Гомул…
Она бросилась к дядиной книжной полке, куда он перенес внушительную часть домашней библиотеки. Вынула пыльную, толстую «Энциклопедию мифов» и принялась лихорадочно листать страницы.
– Гомункулус! – Воскликнула она победно. И вслух зачитала: – Существо… алхимики… вырастает из капли крови… подчиняется хозяину, может творить чудеса, крошечные человечки…
В той мешанине чувств и мыслей, в которой сейчас находился ее разум, Джилл вцепилась в главную, самую главную мысль:
«Он не сам… он подчинялся. Он не мог ему отказать! И одновременно он взбунтовал, когда полюбил! И не мог мне сказать…»
Джилл захлопнула книгу и посмотрела на часы. Начало первого… вряд ли мистер Клюев пять часов торчал на набережной, для этого слишком прохладно. Значит, он, как и сказал, на фабрике. Джилл поспешно поднялась, выскочила из редакции и, спустившись вниз, оседлала велосипед, И помчалась в русский квартал, быстро крутя педали.
Фабрика и впрямь была пуста. Догадавшись, что к кабинетам начальства, скорее всего, ведет широкая и чистая лестница, Джилл, стуча каблучками, практически взлетела наверх. Вот и дверь, на ней табличка с именем и должностью. Девушка постучала пару раз и тут же, не дожидаясь приглашения, зашла.
Клюев в верхней одежде сидел за столом, уставившись на конверт, лежащий перед ним.
– Мистер Клюев! Мне нужно ваше приглашение, я передумала! – Выпалила Джилл.
– Почему? – Скованно, будто пробуждаясь ото сна, фабрикант указал ей на стул напротив. Джилл замотала головой.
– Некогда, извините. Мне срочно надо попасть на открытие!
– Зачем? – Непонимающе нахмурился русский.
Джилл раздраженно охнула.
– Извините, но мне очень нужно… Я поняла… поняла… я не могу сказать, вы мне не поверите, – затараторила она, подходя ближе и надеясь, что успеет быстро схватить конверт. В этот момент она не думала о том, что кража – это недостойно. – Я должна остановить Шварца, иначе он отправит Адама в этой машине, понимаете? И я больше его никогда не увижу, а он…
Клюев накрыл конверт широкой ладонью и твердо сказал:
– Расскажите мне все, и тогда получите приглашение. Обещаю.
Джилл вздохнула и, сбиваясь от нетерпения и волнения, рассказала фабриканту все, что узнала – и о подозрениях Томпсона, и о странном поведении Адама, и о подвале, и даже о своем сне, который указал ей на странности, которые она не замечала, даже глядя на них в упор.
– Гомункулус, я понимаю, это звучит дико, но…
– Гомункулус… – Забормотал Клюев, уставившись в одну точку. – Петруша был прав… Человек-Без-Души… так огненный демон – тоже правда?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – взмолилась Джилл, – но прошу, отдайте приглашение, последний паром отходит в два часа, если я опоздаю…
– Если МЫ опоздаем, – поправил ее Клюев, и встал решительно с кресла, – но этого не случится. Мы идем вместе. Вы, надеюсь, не отпускали кэб, на котором приехали сюда?
– Кэб? – Джилл засмеялась нервно. – Вы шутите, на улицах никого, я приехала на велосипеде, и так же собираюсь добраться до парома.
Фабрикант, чьи усы грозно встопорщились, сунул конверт в один карман пальто, затем достал что-то из ящика стола и спрятал в другом.
– Хорошо, – сказал он. – Идем.
Карл Поликарпович нахлобучил шляпу, и они вместе сбежали вниз. У входа в небольшой цех Клюев отцепил от столба старый, но крепкий велосипед, принадлежавший, видимо, кому-то из служащих. Взгромоздившись на него, он буркнул:
– Один раз научившись, никогда не забудешь… да. – И крикнул зычно, словно полководец, призывающий войска: – Едем!
Джилл беспокоилась за своего неожиданного попутчика – он ехал криво и спицы колес жалобно скрипели. Но потом Клюев слегка выправился и даже развил немалую скорость; но все равно ехал слишком медленно по сравнению с журналисткой. Джилл то и дело оборачивалась, проверяя, не отстал ли Клюев, ведь конверт остался у него. К тому же, она догадалась, что у русского свои счеты к Шварцу, а поддержка ей не помешает.
Они проехали несколько кварталов, как вдруг Клюев закричал что-то и свернул вбок. Джилл застонала от отчаяния, но делать было нечего – повернула за ним. «Может, он знает короткую дорогу», – подумалось ей. Теперь она была вынуждена плестись в хвосте, то и дело сбавляя ход, и стараясь не налететь на фабриканта. Но вот Клюев притормозил у странного здания – белого, со стрельчатыми окнами и башенками, увенчанными синими луковичками. Увидев кресты на шпилях, Джилл догадалась, что это православная церковь. Только вот что тут делать Клюеву? Помолиться перед дорожкой?
– У нас нет на это времени! – Безнадежно попыталась Джилл вразумить мистера Клюева, но тот, проигнорировав ее слова, вбежал в здание. Однако вернулся он скоро – под пальто у него что-то топорщилось на уровне груди, и в вырез воротника видно было что-то блестящее.
– Поехали! – Махнул ей Клюев.
И они помчались вперед. Дыхание у Джилл сбилось давно, горло словно обжигало при каждом вздохе; она даже предположить боялась, насколько плохо сейчас фабриканту, который явно не привык к долгим велосипедным поездкам, да и весом обладал немалым.
Проехав почти через весь город, Джилл и ее новоявленный союзник одним махом выскочили на деревянный настил Восточной набережной. Девушка, увидев все еще стоящий у причала паром, крикнула:
– Быстрее!
Оглянувшись, она испугалась, как бы Клюева не хватил удар – лицо у него было багровое, лоб весь в капельках пота. Доехав, она соскочила с велосипеда, уронив его на землю, и побежала по трапу, размахивая руками.
– Подождите! Подождите!
Паром был забит почти до отказа. Пассажиры, заслышав крики, с любопытством подходили к перилам; дамы смотрели вниз сквозь лорнеты, дети показывали пальцами на странную леди. Пожилой матрос на палубе уже взялся за витой шнур, собираясь перекрыть проход. Он усмехнулся, глядя на растрепанную дамочку; а вот при виде высокого и толстого господина, что ковылял, скособочившись, к парому, держа руку прижатой к груди, сочувственно покачал головой.
– Самую малость еще бы, и… – Матрос присвистнул и пояснил для Джилл. – Эм, как там по-вашему… Ю лаки вери матч. Инвайт?
– Вот «инвайт», – дыша с хрипом, господин в слишком теплом, но отчего-то наглухо застегнутом пальто сунул матросу в руки конверт. Тот вскрыл его, достал карточку с золотым тиснением.
– Мистер и миссис Клюевы. – Он критически оглядел мрачного мужчину преклонных лет и совсем еще юную девушку, но пожал плечами и вернул конверт с приглашением. – Прошу на борт. Вам водички холодненькой принести?
– Нет, спасибо, – господин похлопал себя по карману. – С собой есть кое-что.
Паром, носящий гордое имя «Генриетта», отчалил; Джилл и Клюев чуть прошли вдоль борта и остановились у поручней, ближе к выходу, чтобы выйти одними из первых и не застрять в толпе. Пока паром тащился за маленьким, но усердным буксиром, Джилл со своим спутником не разговаривала – слишком много людей было поблизости. Лишь в самом начале он предложил ей выпить из фляги, которую достал, покопавшись в кармане пальто; она, почувствовав сильный дух алкоголя, отказалась.
Джилл заметила среди пассажиров нескольких припозднившихся журналистов: один из них держал треногу с фотоаппаратом, приподняв его над головами соседей, будто штандарт. «А что если то, о чем говорил Томпсон – правда? – подумала Джилл. – Тогда все эти люди находятся в большой опасности. Мало ли что взбредет в голову этому сумасшедшему Шварцу, а у него под рукой подчиняющийся ему во всем Адам…». Девушка крепче вцепилась в поручень. Ей стало кристально ясно, что необходимо остановить Шварца любой ценой. Она, возможно, спасет множество людей, и еще… вернет себе Адама. Или, по крайней мере, не даст ему стать убийцей.
Внезапно вокруг зашумели: пассажиры что-то возбужденно обсуждали. Джилл отвела взгляд от горизонта и, заметив, что окружающие повернули головы куда-то вбок, посмотрела в том же направлении: паром как раз обогнул высокий холм и взору прибывающих во всей красе предстал «Бриарей».
Гигантских размеров человеческая фигура – не менее ста пятидесяти футов, на глаз определила Джилл, – возвышалась на другой стороне острова. Металлический блеск его брони навевал мысли о рыцарях, ноги и бок его покрывали строительные леса В центре груди его что-то темнело, глаза отражали солнечный свет так, будто сделаны были из хрусталя. Плотный шлем, массивные «доспехи» и высота – все это создавало впечатление пугающее, первобытное. Джилл вспомнила детские сказки – в них говорилось о великанах. Таких вот, головами подпирающими небо.
Дамы вокруг восхищенно щебетали, а Джилл делалась все мрачнее.
Наконец, паром причалил; она подхватила русского фабриканта под руку, чтобы не потерять в толчее и тихо сказала:
– Я найду Томпсона, я о нем вам рассказывала – он поможет. Постарайтесь остановить открытие, или хотя бы придумайте, как задержать их. Я читала план мероприятия – первым будет выступать сэр Картрайт, вы сможете поговорить с ним?
– Попытаюсь, – коротко ответил Клюев.
Последние зрители, высадившись, двинулись к трибунам, расположенным ярдах в трехстах от причала. Неподалеку от рассаживающихся на скамьях дам и джентльменов сновали лоточники, предлагая чай, кофе и лимонад; бегали между установленных полукругом флагштоков дети, споря между собой, кто из них великан. У сцены группа людей была особенно многочисленной и плотной: там собрались журналисты со всего света. Щелкали вспышки, слышались обсуждения на десятке языков. Джилл быстрым шагом, насколько позволяла толпа, приблизилась к местам, отведенным для прессы, и принялась выискивать взглядом Томпсона; фабрикант отошел в сторону раньше, еще когда они взобрались на пригорок.
Карл Поликарпович затруднился бы сказать, сколько именно народу собралось на торжественное открытие «Бриарея». Может, пять сотен, может и вдвое больше. Ему было не до подсчетов – все мысли занимала махина впереди. Металлический гигант стоял чуть в отдалении от сцены: чтобы добраться до него, Клюеву пришлось бы пробираться сквозь толпу. Он огляделся – ученым, богатым промышленникам, аристократам достался первый ряд сидений, даже не просто скамей со спинками, для них выставили кресла, обитые красным бархатом. Здесь можно было бы пройти, не рискуя толкнуть кого-то или отдавить ногу, но уж слишком много знакомых лиц, как бы кто в неподходящий момент не отвлек его болтовней. У самой сцены небольшой кучкой толпились члены Совета – как колокольня среди избушек, возвышался над ними необычайно напыщенный Картрайт. Подобраться к подножию механического гиганта было почти невозможно – чтобы предотвратить хулиганские выходки, вокруг установили ограду; а Карл Поликарпович был неподходящего как возраста, так и комплекции для лазания через заборы. Однако выход все же нашелся – за сценой, между нею и этим самым забором, обнаружился проход.
Объясняться с Картрайтом у Клюева не было ни малейшего желания, что бы там ни думала себе эта журналистка; он надвинул шляпу поглубже и, пройдя вдоль сцены, бочком двинулся по узкому проходу.