Надежда угасла, как спичка, оставив в душе только мрак и дымок сожалений о несбывшемся. От судьбы не уйдёшь — исторические законы неумолимы, как ни пытайся их переписать… Он так и остался самим собой — наедине с неотвратимо надвигающимся концом. Наш мир по-прежнему катился своим путём — опустевший и ненужный, как выброшенный пакет из-под чипсов.
НИЧЕГО ТАК И НЕ ПРОИЗОШЛО.
Просто и прозаично.
Николай повернулся на каблуках и обречённо побрёл назад, к машине.
«С-сучка», — он с чувством пнул колесо. Колесо задребезжало, и урбокат чуть не опрокинулся.
— Всё воюете со своим дьявольским экипажем?
Николай обернулся. Сзади стоял неслышно подошедший Виктор Алексеевич, сосед сверху. Он был, как всегда, дьявольски элегантен и импозантен, и напоминал своим строгим плащом с белым шёлковым кашне члена палаты лордов.
— Так, ерунда… Электрика, зар-раза такая, что-то барахлит…
— Барахлит — потому что барахло, — веско сказал сосед, и покивал благообразной седой гривой. — А вот у проклятых капиталистов Вы бы ездили на нормальном автомобиле. Пять лет гарантии. Час — и Вы в Выборге…
— Это в вас говорит консерватизм пожилого человека, — рассеянно сказал Николай, и с надеждой подёргал провода под капотом. Ему очень не хотелось подниматься в квартиру за тестером. — А мне урбокаты нравятся. Красивая идея. Час — и я в любой точке города. Зачем мне в городе полноценный автомобиль? Ему тесно — пробки, смог, аварии, а средняя скорость всё равно маленькая. Случись что — я на урбокате шишку набью, как максимум. А у них в год народу гибнет от автомобилей как на войне… А вот скоро пустят магистральные платформы для урбокатов, — Николай мечтательно улыбнулся, косясь на соседа вполоборота, — и тогда будет совсем хорошо, хоть в Крым, хоть в Выборг на них езжайте…
Тут урбокат вздрогнул, тихо зафырчал, и, наконец, ожил. Вместе с урбокатом в салоне ожил Цой, задумчивой негромкой мудрости которого было тесно на волне «Маяка».
— Электротехника — наука о контактах, — удовлетворённо резюмировал Николай, с облегчением захлопывая пластиковый капот.
— Пробки… Гибнут как на войне… И Вы в эти россказни верите? — по лицу Виктора Алексеевича змейкой пробежала кривоватая улыбочка. — Да нет у них никаких пробок. Пропаганда всё это дешёвая. И нам тоже — надо было идти по столбовой дороге цивилизации, а не изобретать… гм… велосипед.
Николай равнодушно пожал широкими борцовскими плечами.
— Не зря же японцы тоже урбокаты стали развивать…
Заорала мобила, и он полез в тесный карман джинсов. Сосед с тонкой аристократической усмешкой следил за ничего не понявшим Николаем.
Звонил шеф.
Шеф, по обыкновению, сухо извинился, что отвлекает. И тут же — просто бальзам на израненную душу Николая! — сообщил, что сегодня никакого пробного пуска не будет, и пусть Николай не переживает, а спокойно встречает свою ненаглядную Алёну с хулиганами. Пускать будут в понедельник.
— Спасибо, Андрей Васильевич! — залепетал осчастливленный Николай, пылая лицом как мак.
Шеф попрощался. Николай, с облегчением рассмеявшись, довольно посмотрел на телефон, потерявшийся в его обширной ладони. Всё-таки шеф, этот человек-арифмометр, иногда просто поражает своей заботливостью. Ведь занят — как белка в колесе скачет — а нашёл минутку утешить отсутствующего на празднике жизни…
— Это ещё неизвестно, в ком из нас говорит старческий консерватизм. Вот убогие чухонцы — делают телефоны в два раза меньше и легче, — грустно покивал серебряной гривой сосед. — А Вы таким гробом (извините, Бога ради) довольствуетесь. Ни цветного дисплея, ни полифонии… — Он вздохнул и с грустью посмотрел на Николая. — Дали Вам убогонькую квартирку в убогонькой кирпично-монолитной многоэтажке, пародия на нормальный кирпичный дом; ездите на убогонькой сикарахе с велосипедными колёсиками — а Вы и рады стараться. Обобрали Вас и облапошили, Николай. — Он снова театрально вздохнул. — Мне даже не за Вас обидно (и уж конечно не за себя!) — мне за ваших детей обидно. Что они увидят в жизни? Кто от их имени распоряжается их богатствами? А как бы мы все жили, если бы не этот никому не нужный октябрьский п-переворот! Если бы не этот дурацкий милитаризм, в который мы сами себя загнали, пугаясь собственного воображения… Кому нужна эта страна, что мы все время боимся каких-то врагов?! Свобода общения, свобода передвижения, свобода предпринимательства — вот что должно двигать людьми. Свобода — как везде в нормальном мире! Надо сбросить догматические шоры — и смотреть на мир как он есть, а не через прицел. И вот результат: у финнов есть «Нокия», они живут среди природы, в уютных частных домах, ездят на комфортабельных автомобилях… Свободные, как ветер, люди; уважают себя и друг друга… И мы были бы такими же, — Виктор Алексеевич начал волноваться, он совершенно растерял свою величавость и настойчиво тыкал в воздух пальцем, холёным и белым. — Финны не тратят чёртовы миллиарды на никому не нужные вооружения, они ведут себя умно, они занимаются обустройством жизни…
Николай ещё раз посмотрел на свою потёртую «Электронику-МТ521».
— А меня моя «элька» устраивает. Говорить умеет — что ещё нужно от телефона? Я бы хотел добиться в жизни чего-то большего, чем побывать хозяином избушки, или владельцем телефона с цветным дисплеем и полифонией. Жаль на это жизнь тратить. Пусть у них эта самая «Нокия» — зато у нас Гагарин. И работа — я её очень люблю и ни на что не променяю. Работа — это же самый лучший, самый надёжный смысл жизни!.. Вот мы в институте строим Двигатель. С большой буквы «Д». Это же чертовски интересно! Как говорит мой шеф, лишь бы не было войны, а наше дело — растить детей и двигать науку. Разве это не свобода, разве это не счастье — делать что ты хочешь, заниматься любимым делом? А?
Николай широко, заразительно улыбнулся.
— До свидания, уважаемый Николай, — Виктор Алексеевич печально поджал тонкие губы и картинно заломил седую бровь. Он изысканно вежливо, с подчёркнуто аристократической иронией раскланялся, и направился в булочную. Николай удивлённо посмотрел ему вслед, махнул рукой на прощание и сел в урбокат. Урбокат бесшумно покатился со двора.
Виктор Алексеевич мрачно шествовал, философски глядя на окружающий мир. Убогий мир убогой новостройки: типовой двор, громоздкие монолитки, типовой детсад с песочницами, типовой «дом подрастающей шпаны»… Дети, лет пяти-семи, с увлечением гоняющие среди кустов, с пластмассовыми «калашниковыми» наперевес. В нормальной стране, кстати, их родителей давно под суд бы отдали — за то, что дети без присмотра, целыми днями на улице… Да-с. Типовой мир, штампующий типовых винтиков-совков. Типовой кинотеатр через дорогу, типовой универсам, типовая библиотека, типовая поликлиника… Набившие оскомину официозные голубые ёлочки с пошлыми берёзками вперемешку, и убогая гордость ЖЭКа — реденькая рощица настоящих сосен, аж целых пятнадцать штук…
— Нет, это не скромность, — пробормотал Виктор Алексеевич с презрительной горечью, — это рабская неопрятность, скотство! Все рабы…
По проспекту взад-вперёд носились автобусы, мимо фальшиво помпезных клумб; жались к тротуарам урбокаты — а над всем этим трепыхались дурацкие красные тряпочки, следы первомайского карнавала… И два румяных жлоба, громко и противно хохочущие над двумя бутылками «жигулёвского» — на скамеечке посреди заповедных сосенок… Виктор Алексеевич с отвращением закрыл глаза, и представил совсем другую улицу — золотые огни казино, ряды пальм, мощно ревущие спортивные автомобили, приятные вежливые люди навстречу, обнажённые красотки в витринах, зовущие скоротать вечерок… Небритые частные детективы, пьющие виски из горлышка; отважные террористы, осторожно крадущиеся в ночи…
— Пах-пах-пах! Бандиты бен-Ладена! Вы окружены!!!
Виктор Алексеевич вздрогнул, как от настоящих выстрелов, и стремительно обернулся. Мальчишки играли в Афганистан. У него потемнело в глазах от гнева: дети играли в карателей, насилующих чужую страну… Кто из них вырастет, если они уже с детства отравлены?!
Он вспомнил гориллоподобного дурака-соседа, и поёжился. Тоже, учёный выискался — ни на йоту интеллигентности… Ничегошеньки не понял, тупица… В который раз Виктор Алексеевич убедился в бесполезности любых попыток донести истину, достучаться до спящего разума этих животных, оболваненных пропагандой. Агрессивно-послушных, не желающих ни правды, ни свободы, ни нормальной жизни.
«Холопы…» — размышлял Виктор Алексеевич скорбно. — «Перед кем я мечу бисер?! Взбунтовавшиеся против свободы рабы, тщательно берегущие свою скудную похлёбку, гарантированную холопу, от вольного ветра свободы. Им пригрозили войной — и они покорно боятся, и в экстазе лижут барский сапог, не смея поднять головы. „Лишь бы не было войны…“ Бред! Идиотизм! Да кому вы нужны?! Кто с вами воевать собирается?! Постыдились бы так топорно лгать… Это ведь на самом деле вы, ваша страна — подлинные поджигатели войны! Весь мир вынужден защищаться от вас. Растоптали Венгрию, Чехословакию, Афганистан — за их волю к свободе! Весь мир содрогнулся от устроенной вами бойни в Тора-Бора… Какое средневековое изуверство — убивать студентов-талибов, интеллигентных мальчишек, которым от вас ничего не нужно было, кроме свободы… А эти сопляки — играют…»
Виктор Алексеевич гневными твёрдыми шагами шёл в булочную, и мысли его привычно стали короткими и решительными, как команды. Он представил, что стал Первым президентом. О, он бы им всем показал! Свободу Прибалтике и Украине, свободу всем губерниям, свободные народы, рынок, экономическое чудо, всеобщее разоружение, Солженицына в каждую школу, Нюрнбергский трибунал… И тогда — было бы процветание и счастье, и памятник с живыми цветами…
Он чуть замедлил шаг: до открытия булочной оставалось ещё пять минут — можно было спокойно домечтать до освобождения Китая и до Объединённой Европейско-Азиатской Конфедерации. Он представлял себе огромный светлый зал, летящую под его сводами «Оду радости» и уважительное рукопожатие американского коллеги.