— Вы, кажется, впервые сочли нужным прибегнуть к помощи российских властей при вербовке российских подданных? — усмехнулся граф, протягивая руку за листком.
— Помилуйте! — воскликнул посланник. — Ну не могли же мы обращаться непосредственно к российским офицерам, через голову их командования! А насчет «впервые» — так точно нет; была тут одна история, правда, еще до меня — в 1847-м, вы-то ее должны помнить!
— Еще б не помнить, — мрачно хмыкнул шеф Третьего отделения. — Как ему там у вас, кстати?
— Замечательно! Калифорнийский климат пошел ему на пользу — бодр и здоров, читает лекции, студенты его обожают. Человек на своем месте, короче. Вам просил кланяться, при случае.
— Спасибо, и ему взаимно…
В 1846-м году профессора Лобачевского в очередной раз переизбрали ректором Казанского университета, который он фактически восстановил из руин после учиненного там Магницким погрома. Однако вместо казавшегося всем чистой формальностью утверждения в должности,
уваровское
Министерство народного просвещения безо всяких объяснений лишило создателя неэвклидовой геометрии не только ректорства, но и профессорской кафедры, предложив ему взамен мелкую чиновничью должность. Вскоре профессор разорился, дом в Казани и имение жены были проданы за долги, здоровье его пошатнулось — и тут Компания сделала ему то самое «предложение, от которого нельзя отказаться»: возглавить, на свой выбор, либо математический факультет Петроградского университета, либо новообразованный университет в
Елизаветинске
.
Профессор согласился с превеликой радостью; вот тут-то и обнаружилось, что он
по-любому
тыщу
верст окрест реальных подрывных элементов, были на седьмом небе от счастья: подняли все доносы на Лобачевского эпохи Магницкого с обвинениями в «отсутствии должной набожности», и… И тут, с самого что ни на есть верху, рявкнули: «А-
атставить
!! Какого дьявола вам от старика надо?! Пускай сей же час едет в Германию, здоровье поправлять, а там видно будет». Все-таки граф Орлов свои генеральские звезды и золотое оружие добыл не на тайном фронте, а на самом что ни на есть явном — под Бородином и Лейпцигом, и о том,
Морица
Якоби увели у России буквально из-под носа, за полуторную плату — пока в Петербурге согласовывали между инстанциями затребованную хитрым немцем сумму в 50 тысяч рублей.
…Орлов тем временем глянул на листок с компанейским запросом на военспецов, перевернул его даже — нет ли продолжения на обороте — и ошеломленно воззрился на
калифорнийца
:
— Не понял… Тут всего полдюжины фамилий…
— Верно. Точным счетом — семеро. И ни одного — чином старше полковника.
Граф лишь головой покрутил в сомнении и погрузился в изучение списка:
— Попов, Андрей Александрович… Это который — не сын Александра Андреевича, управляющего Охтинской верфью?
— Он самый.
— Ладно… Константинов Константин Иванович… Ракетчик?
— Да.
— Так он ведь у нас еще и начальник ракетного производства! Там одной сдачи дел на пару месяцев… Ладно, я подумаю, что можно сделать. Но на этот рейс ему точно не поспеть, разве что на следующий!
— Ну, хоть так…
— Эдуард
Тотлебен
. Лучший ученик генерала
Шильдера
, однако… Послушайте, а у вас там губа не дура!
— Ну, как говорится: «Мы не настолько богаты, чтоб позволить себе покупать дешевое». И ей же богу, граф: если полуторамиллионная российская армия умудрится проиграть грядущую войну, то виной тому станет — ну уж никак не отсутствие в ее рядах этих семерых военных инженеров.
Грэхэмом
и погибшим в том походе командиром эскадры, контр-адмиралом Дэвидом Прайсом: последний попросил уточнить — за каким, собственно, дьяволом их отправляют в ту
Пацифику
, и получил честный ответ: «Вообще-то ни за каким. Просто если мы этого не сделаем, нас с вами прикуют, на манер Прометея, к колонне Нельсона, и газетчики будут каждодневно выклевывать нам печень». Именно этому походу великий британский поэт — «певец Империи» — посвятит саркастическое и горькое стихотворение «Урок», заканчивающееся памятными каждому англичанину строчками:
мильонов
причин, оправданий — ни одного.
Поменьше слов, побольше труда — на этом вопрос закрыт.
Империя получила урок. Империя благодарит!
Пальмерстона
за «совершенно неудовлетворительный уровень разведданных о Русской Америке, что привело к катастрофической недооценке ее военного и промышленного потенциала». В некоторое оправдание британцев следует заметить, что в Петербурге, похоже, о том «военном и промышленном потенциале» имели столь же смутные представления, как и в Лондоне, — даром что личный представитель
ея
отделения, так что доклады те, по поступлении в Петербург, неукоснительно получали гриф «
Сов.секретно
» и отправлялись в архив на
Спецхранение
; там их, надо полагать, и обнаружит лет где-нибудь через триста случайный историк (аккурат после победы в России демократической революции, ха-ха…). В любом случае, никто в столице всерьез не ждал, что на
Пацифике
дела у русских пойдут лучше, чем на
Беломорье
, где британские фрегаты, так и не обнаружив сколь-нибудь достойных военных целей, поджигали
брандскугелями
— единственно чтоб потрафить тем лондонским газетчикам и
окормляемой
ими пастве — рыбацкие халупы и деревянные церкви XVII века. Ну, разве что гореть
Елизаветинск
с
Новоиркутском
будут подольше и
поярче
полярных
захолустьев
Колы и Кандалакши...
Представителем же Императора был в ту пору недавно присланный в Петроград молодой славянофильствующий дипломат, не чуждый
такоже
и поэтических устремлений — Федор Тютчев; ну, все вероятно помнят его классическое:
чапарелой
Безумье жалкое живет!
перед
поэт-дипломат исполнял как д
по части затягивания поясов, отказались от большей части причитающихся им дивидендов — ибо хороший командир, в отличие от посредственного, говорит не «Делай, как я велел», а «Делай, как я». Тютчев тогда, на свой страх и риск, поступил так же и с императорской долей прибылей, передав ее в Фонд обороны Колонии (за что удостоился впоследствии от Николая краткой сухой похвалы), и, что куда важнее, согласился с товарищами по Конференции в том, что «Прощение получить легче, чем разрешение», и не стал излагать в своих письмах-отчетах никаких подробностей тех военных приготовлений (которые, благодаря тем умолчаниям, стали известны в Петербурге лишь постфактум).