Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 34 стр.

— Сам читывал? — осведомился помрачневший дьяк.

—  Не довелось,— честно ответил я,— Иные пересказы­вали, а мне запомнилось. Я ведь уже тогда в мыслях дер­жал сюда отправиться, вот в голове и отложилось. И что сама Москва построена грубо, без всякого порядку, и что все ваши здания и хоромы гораздо хуже аглицких, и мно­гое другое. О людях же написано, что они очень склонны к обману, а сдерживают их только сильные побои. Набож­ность ваша названа идолопоклонством, а еще упомянуто, что в мире нет подобной страны, где бы так предавались пьянству и разврату, а по вымогательствам вы — самые от­вратительные люди под солнцем...

—  Лжа! — Не выдержав, Висковатый вскочил со своего стула с высокой резной спинкой и принялся мерить све­телку нервными шагами. Пробежавшись пару раз из угла в угол, он слегка успокоился, вновь уселся напротив меня и хмуро спросил: — Кто ж такое понаписывал? Али ты запа­мятовав с имечком? — Он зло прищурился.

—  Почему запамятовал — запомнил. Некто Ричард Ченслер, ежели память меня не подводит.

—  Не подводит,— буркнул Висковатый,— Бывал он тут. Самый первый из их братии. Встречали честь по чес­ти, яко короля, а он, вишь, каков оказался.

—  О встрече там тоже есть,— усмехнулся я,— Написал он, что дворец Иоанна Васильевича далеко не так роско­шен, как те, что он видел в других странах. Да и самого го­сударя он редко царем именовал.

— То есть как? — опешил дьяк.

—  А так,— пожал я плечами.— Он его больше великим князем называл. Ну и порядки местные тоже изрядно ху­лил. Дескать, даже знатные люди, если у них отбирают жа­лованные государем поместья, только смиренно терпят это и не говорят, как простые люди в Англии: «Если у нас что-нибудь есть, то оно от бога и наше собственное».

—  Июда поганая,— прошептал еле слышно Вискова­тый и рванул ворот своей ферязи.

Большая блестящая пуговица, не выдержав надругате­льства, оторвалась, отскочила к печке и, печально звякнув о кафельную плитку, улеглась на полу.

— Каков есть,— не стал спорить я.

— А сам-то как ныне мыслишь, правду он отписал али как? — криво усмехнулся Висковатый.

—  Скрывать не стану — и худого повидать довелось, тех же татей шатучих, кои меня до нитки обобрали, но и хоро­ших людей немало,— вложив в голос всю возможную иск­ренность, ответил я,— А коль сравнивать с народами в иных странах, то, пожалуй, что и получше. Те больше о выгоде думают. Даже церковь и та отпускает грехи строго по установленным ею ценам. Нет такой скверны, которую они бы не перевели в деньгу. Мать убил, или монахиню соблазнил, или со скотиной в блуд вступил — все грехи от­пустят, только плати. А у вас о душе помыслы. Как бы худо ни было, все равно вы про нее не забываете. Потому и ре­шил присмотреться да здесь остаться, коль государь до­зволит.

— Дозволит,— вздохнул он.— Мы гостям завсегда рады, особливо ежели они без камня за пазухой приходят, не так как некие. А ты меня не обманываешь? Может, ты поклеп возводишь на аглицких гостей? — И вновь вперил в меня свой пронзительный взгляд.

— А зачем? — Я равнодушно пожал плечами.— Пользу отечеству, кое я хочу здесь обрести, напрасными наветами не принесешь, один лишь вред. А супротив англичан я ни­чего не имею. Опять же человек на человека не приходит­ся — встречаются хорошие люди и среди них.

—  Ну-ну...— многозначительно протянул дьяк, но бо­льше ничего говорить не стал, лишь заметил, что время позднее, а потому мне лучше всего было бы заночевать у него. Опять же рогатки, сторожи. Нет, холопов он со мной пошлет, но все равно возни не оберешься.

—  К тому же сызнова не договорили мы с тобой,— мно­гозначительно произнес он,— Так что все равно тебе к завтрему сюда ворочаться.

Вот так и получилось, что эту ночь я впервые провел на мягкой пуховой перине. И на, и под. Честно говоря, я и не знал, что они используются здесь не только вместо одеяла, но и вместо матраса. С непривычки долго не мог за­снуть, пытаясь проанализировать, не допустил ли где ошибки.

Рискованно было, конечно, вот так вот, с первых встреч, выкладывать на стол козыри — это я про переми­рие шведов с датчанами. А с другой стороны, заинтересо­вал я дьяка этими знаниями, всерьез заинтересовал, да так, что тот время от времени меня почти и не слушал — уж очень важную новость получил.

К тому же этот козырь у меня далеко не последний. Полна рука, только выкладывай. Да еще в рукаве пара тузов припрятана — это я про свое знание истории. Главное — вовремя их подавать, чтоб ни раньше ни позже.

Потом прикинул про англичан. Может, не стоило мне на них так уж напускаться? Хотя нет, как раз в этом году Иоанн Грозный должен их лишить всех привилегий, рас­сердившись на послание королевы, где говорилось только о торговле и ни слова ни о заключении союза, ни о его предложении. Каком? Да замуж ее наш Ваня звал, а у нее хватило ума отвертеться. Она вообще — дамочка шустрая, хвостом вертела налево и направо, но в руки никому не да­валась. Потому и разозлился на нее царь. Не привык он, когда его посылают, пускай и в деликатной форме. А у меня и на ее счет тоже кое-что имеется. Как раз хватит, чтоб успокоить уязвленное государево самолюбие. Так что все правильно.

И тут новая мысль пришла в голову. А если попытаться как-то намекнуть Висковатому на предстоящую опас­ность? Не дурак же он, должен понять, что я ему добра хочу. Тогда нет смысла лезть к царю в любимчики, поско­льку быть приближенным к человеку, к которому сам Иоанн Грозный пока еще относится очень уважительно, вполне достаточно. Ну а если не получится уберечь от каз­ни, то можно успеть решить вопрос со сватовством до предстоящей опалы. Правда, тогда надо поторопиться.

Вот только как бы получше это сделать? Вертел в голове и так и эдак, но на ум ничего путного не приходило — ска­зывалось вечернее напряжение, когда приходилось вни­мательно контролировать свою речь, дабы невзначай не ляпнуть лишнего. Помаявшись еще минут десять, я ре­шил, что утро вечера мудренее, а потому выкинул все из головы и постарался уснуть.

Спал не очень крепко, просыпаясь за ночь от жары раз пять-шесть, если не больше. Все-таки перина, невзирая на свою мягкость, имеет для человека из двадцать первого века один-единственный недостаток — она слишком теп­лая. Укрываться ею лучше всего, когда печь не топлена, а на дворе минусовая температура. Вот тогда в самый раз, а так...

Проснувшись во второй раз, я приспустил ее до пояса, но помогло наполовину. В третий раз я скинул ее оконча­тельно, после чего проснулся уже от холода — совсем без нее тоже не ахти. Вот так и крутился до самого утра.

Поднявшись и умывшись, я выяснил, что Иван Ми­хайлович укатил в царские палаты. Вообще-то ему из те­рема до них рукой подать, минут пять ходьбы, но здесь даже бояре хаживали друг к другу на соседнее подворье в гости не иначе как на конях. Пешими им, видишь ли, за­зорно.

Решив прогуляться, благо что выпил накануне совсем мало и самочувствие было чудесное, я сказал одному из своих холопов, чтобы он седлал коней, но тот вскоре при­мчался из конюшни с интересной новостью. Оказывает­ся, не велено хозяином хором отпускать нас со двора. Ни­куда.

Вот и пойми главного советника царя. Он то ли решил кое-что перепроверить да заодно договорить, о чем вчера не успели, то ли поутру все переиначил, и сейчас за мной придут ребята из Пыточной избы. А ты сиди тут и гадай — что делать и что лучше предпринять.

Прикинул вероятность этих вариантов — как худших, так и лучших. Получалось фифти-фифти, то есть шансы равны. Ну и ладно. Не знаешь что сказать — говори прав­ду, не знаешь, что лучше сделать — ничего не делай. Пусть все катится самотеком, авось кривая куда-нибудь и выве­дет.

Хотя одну попытку я все-таки сделал. С невинным вы­ражением лица я устремился к калитке, расположенной справа от ворот. Но стоило мне сделать несколько шагов по направлению к ней, как скучающий возле ворот широ­ченный в плечах мордоворот тут же решительно загородил мне дорогу.

— Не велено пущать тебя, боярин,— лениво проба­сил он.

— А ты не спутал? — Я горделиво вскинул подборо­док.— Да и не боярин я вовсе.

— А для меня все едино, а тока не велено,— все так же невозмутимо ответил он.—Да и негоже без хозяина из гос­тей ворочаться. По христианскому обычаю попрощаться надоть.

—Да, это я и впрямь не подумал,— сыграл я на попят­ную и потопал назад, в свою светелку.

Или горницу? Честно говоря, я так и не понял, чем одна отличается от другой, так что пускай будет просто комната. Но к тому времени я был спокоен, убедившись, что в случае чего удрать из хором Висковатого можно за­просто — не зря же я совершал вдумчивый обход его об­ширной усадьбы. Оказывается, забор, огораживающий ее, выглядел таким внушительным только с трех сторон — передней, выходящей к улице, и боковых, соединенных с соседними подворьями. Зато сзади...

Когда я обошел терем, миновав церквушку, стоящую справа, и вышел к тыльной стороне хором, то поначалу не приметил ничего необычного. Там даже двор был похож на передний, огороженный по бокам различными хозяй­ственными пристройками. Слева — конюшня, чуть даль­ше — хлев для скотины, справа — амбары и прочие храни­лища. Словом, все как обычно.

Но коль начал исследование, надо пройти все, то есть дойти до конца сада, раскинувшегося вслед за крохотны­ми домиками дворни. Пройдя между ними, я неспешно прогулялся между цветущими яблонями и сливами, после чего неожиданно для себя вышел... к крепостной стене Кремля. Да-да. Я не оговорился и не ошибся. Вот она, родная, из красного кирпича, со своими стрельнями — прямо передо мной. Такую ни с чем иным не спу­таешь.

От стены усадьбу отделяло метров десять, а вся граница между садом и открывшейся перед моими глазами улицей заключалась в жиденьком плетне, не доходящем мне даже до пояса, да и тот кое-где покосился. Вот тебе и ограда с тыном. Преодолеть в случае необходимости такой барьер проще простого.

На всякий пожарный я выглянул за него, а потом, по­думав, и перемахнул, хотя и без того было понятно, что он никем не охраняется. И точно. На улице, тянущейся вдоль стены, было пустынно и тихо — ни души. Все правиль­но — после полудня тут у всего народа сон-тренаж, как го­варивали в армии. Немного постояв, я двинулся обратно, в свою горницу.

Однако в одиночестве мне довелось пробыть в своей светелке недолго. Вкрадчивый скрип половиц, как ни ста­рался кто-то незаметно подойти и тайно заглянуть ко мне, выдал непрошеного гостя задолго до его подхода к моей двери. Я затаил дыхание. Кому это я еще понадобился? Отчего-то стало тревожно, и сердце-вещун недобро екну­ло в груди.

Вообще-то с хорошими намерениями так тихо не под­крадываются. Это уже не фифти-фифти. Но, с другой сто­роны, подсылать ко мне убийцу, да еще в собственном доме... Ладно если бы я гостил у царя. У него, говорят, и заздравная чаша может оказаться ядом. Не церемонился Иоанн Васильевич и никого не стеснялся. Но я-то в гостях у Висковатого, умом которого наперебой восхищались все иностранцы.

Меж тем дверь стала осторожно открываться. В отли­чие от половиц петли на ней были хорошо смазаны, так что никакого зловещего скрипа я не услышал. Вот тоже вопрос: «Смазаны когда?» Может, я и ошибаюсь, но, ког­да выходил во двор, она вроде бы скрипела. «И что тогда получается?» — лихорадочно думал я, затаившись за при­открытой дверью и не зная, что предпринять...