Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 36 стр.

— Имеется,— удивленно подтвердил дьяк.

—  К тому же я слыхал, будто датский король купил у епископов ордена эти земли не для себя, а чтобы не отда­вать брату Голштинию, которая ему отписана покойным отцом в завещании. Тогда чего же проще? Вот он пускай и воюет. Конечно, людей у него мало, но если к ним доба­вить русские полки, то...

И я перешел на расклад ситуации, сулящей одни плю­сы. Разумеется, я не гений в политике и не буду утверж­дать, что все это придумал сам от начала до конца. Ничего подобного. Прочитал, запомнил и выдал как плод собст­венных раздумий, только и всего. А какая разница? Дьяк-то этого не знал.

Разумеется, он что-то заподозрил, тем более что пере­говоры с датским принцем Магнусом, которого здесь, на Руси, почему-то именовали Арцимагнус — для особой торжественности что ли? — велись еще с прошлого года. Но помимо доводов в пользу создания буферного коро­левства, которыми руководствовался и сам дьяк, я привел в защиту якобы своей идеи еще и несколько дополнитель­ных. Висковатому, судя по все возрастающему изумлению в его глазах, они до этого на ум не приходили. При всей своей выдержке и хладнокровии тут Иван Михайлович не сдержался. С трудом дождавшись, когда я закончу толкать свою речугу, он тихо осведомился:

— Так кто ты, синьор Константино? Поначалу я мыс­лил, что ты обыкновенный купец. Потом понял — не та­кой уж и обычный. Ныне, когда застал тебя с сыном, ре­шил, что предо мною калика перехожий. А теперь и вовсе не знаю, что думать.

Про калику он зря. Насколько я знаю, так называли бродячих слепцов, которые зарабатывали себе на пропи­тание разными сказками и диковинными историями. На кусок хлеба у меня имеется, на то, чтобы намазать его мас­лом, думаю, скоро появится, и не только на это — назани­мали-то мы с Ицхаком изрядно. Хватит и на то, чтобы на­валить на свой бутерброд черной икорки или любой дру­гой вкуснятины. Да и зрячий я еще покамест.

Что же до остальных предположений по поводу моей профессии, то тут возможны варианты, так что пусть вы­бирает сам, какой из них больше по душе. Лишь бы в шпи­оны не записал. Примерно в этом духе я ему и выдал. Мол, считай кем угодно, хоть янки при дворе короля Артура, только помни одно — зла ни тебе, дьяк, ни Руси я не же­лаю.

—  В это я верю, иначе мы бы с тобой договаривали в другом месте,— с легкой угрожающей интонацией произ­нес Висковатый и тут же, сменив тон на более благодуш­ный, осведомился: — Так ты мыслишь, что никакого худа от сей затеи приключиться не может?

—  Во всяком деле полагаться на одно лишь хорошее негоже,— рассудительно заметил я. — Вот взять купца. И товар задешево приобрел, и уже знает, кому он его про­даст, да так, что на одном талере пять наварит, а корабль возьми да в море утони. Это что? — И сам же ответил: — Судьба. Так и здесь, почтенный Иван Михайлович. Выгод много, но всего не предусмотришь. Каков, к примеру, че­ловек этот Арцимагнус? От этого ой как много зависит. Верный или переметнуться может? Умелый ли воевода, или ни к чему ему доверять полки, а лучше, чтобы он толь­ко числился в набольших? И это знать надобно.

Говорил я долго, а в ответ... тишина. Ничего не сказал Висковатый. Только под конец предложил... пойти спать, потому как утро вечера мудренее, а завтра хоть и неделя, а поговорить надо бы.

Наутро мы с ним вместе пошли молиться в его собст­венную церквушку. Не зря иностранцы называли Виско­ватого гордым. Оказывается, не любил дьяк захаживать в общие, для всех. Даже в Благовещенский собор, где ино­гда молился сам царь, и то ходил лишь вместе с Иоанном Васильевичем, а так ни-ни. Выстроил себе прямо на под­ворье небольшое зданьице — с виду обыкновенный сруб, только высокий и с крестом над шатровой кровлей,— и по воскресеньям с домашними и со всей челядью туда.

Честно говоря, я особо не разбираюсь в ритуалах бого­служения и на полном серьезе думал, что мы с ним при­сутствуем на заутрене — вроде бы солнце стояло еще не­высоко. Хорошо, что не ляпнул вслух, а то бы попал впро­сак. Оказывается, это была обедня.

Пока молились, я то и дело ловил на себе вниматель­ный взгляд Висковатого, стоявшего рядом — не пофилонишь. Пришлось добросовестно бормотать «Отче наш», повторяя заученные назубок церковнославянские слова, то и дело креститься двумя перстами и поминутно кланя­ться, хотя и не всегда в унисон со всеми.

Судя по удовлетворенному лицу дьяка, в мое правосла­вие он поверил до конца.

Правда, несколько позже он все-таки как-то мимохо­дом попрекнул меня — дескать, нетверд в вере, ибо со зна­нием молитв у меня и впрямь имелись пробелы. Но я тут же возразил, что в молитве лучше иметь сердце без слов, чем слова без сердца, и он не стал вступать в дальнейшую дискуссию. Да и сказал-то он это лишь ради проформы. Чувствовалось, что, будь я даже буддистом или мусульма­нином, все равно он бы общался со мной гораздо охотнее, чем с каким-нибудь истинно православным опричником.

Обед, к которому мы приступили после посещения церкви, оказался тоже довольно-таки необычным. За пару дней я уже привык, что за трапезой сидят только два чело­века: Висковатый и я. Тут же три длинных стола буквой П, вереница лавок, а на них вся толпа, которая проживает на его подворье. Разумеется, присутствовали и якобы мои холопы, оставленные Ицхаком при мне для вящей солид­ности.

Определенные условности, правда, соблюдались и тут. Челядь, то бишь холопы, уселась отдельно, но тоже чин­но, словно каждый давным-давно знал свое установлен­ное место. Впрочем, скорее всего, именно так оно и было, потому что моим вначале оставили местечко где-то на са­мом дальнем краю, ближнему к входу. Заметив это, Иван Михайлович нахмурился, покосился на меня и сурово сдвинул густые брови.

Повинуясь этой загадочной для меня команде, тот, кто привел их, тут же поднял всех с мест и медленно повел вперед, продолжая неотрывно глядеть на хозяина и дожи­даясь его одобрительного кивка. Наконец Висковатый удовлетворенно склонил голову, и они были благополуч­но усажены. Новые места, на которые они попали, оказа­лись гораздо ближе к господскому столу.

Честно говоря, я мало что понял в этих перемещениях. Как ни удивительно, но даже они знали в них толк гораздо больше моего, потому что тут же приосанились, горделиво выпрямились и время от времени с благодарностью коси­лись в мою сторону.

Мне было легче, поскольку место за своим столом ука­зал Висковатый, посадив ошуюю, то бишь по левую руку от себя. Справа уселась родня, начиная с его матери — ста­рой, но довольно-таки шустрой старушки лет семидесяти. Помимо них за нашим столом сидели священник, дьякон, еще парочка в черных рясах и пяток совсем незнакомых мне людей.

После благодарственной молитвы все уселись трапез­ничать. Ели неспешно, соблюдая относительную тишину. Я преимущественно налегал на мясные блюда. Сказать по правде, такое изобилие мне раньше не встречалось.

Нет, меня и в других домах не морили голодом — ешь от пуза, но с эдаким разнообразием до сего дня сталкиваться не доводилось. Рябчики и тетерева, журавли и зайцы, жа­воронки и лосина... Все это в разных видах и по-разному приготовленное — то есть и печеное, и жареное, и варе­ное, и даже просоленное, вроде той же зайчатины. Глаза разбегались — что ухватить повкуснее.

Особо полакомиться дичью я не успел. Расторопные слуги уже через полчаса, если не раньше, поснимали блю­да со столов и водрузили на них новые. Дичи уже не было, но мясное изобилие продолжалось, только теперь с кура­ми, гусями и прочей домашней птицей, причем тоже раз­нообразного приготовления и так аппетитно пахнущих — слюной захлебнуться можно. Затем произошла вторая пе­ремена блюд, и на столе оказалось... вновь мясо, но уже посолиднее: баранина, свинина, говядина. Я не особый едок, к тому же сказывалось отсутствие вилок, а орудовать заостренным на конце столовым ножом не совсем спод­ручно.

Под конец трапезы я и вовсе сбился со счета перемен. Мясо сменилось жидкими блюдами, то есть тем, с чего принято начинать обед спустя четыреста лет. Потом за­ставили все кашами. Или каши были вначале? Короче, я запутался окончательно, да и не мог я лопать в таких коли­чествах. На сборную солянку — мясную смесь из числа трех первых перемен — я мог только смотреть, с трудом удерживая себя от икоты и время от времени бросая осо­ловевший взгляд на челядь Висковатого, которая по-прежнему лопала в три горла. Правда, им было легче. Блюда за их столами хоть и менялись, но реже. Да и такого разнообразия, как у нас, там не наблюдалось.

До рыбы я так и не дотронулся, проигнорировав оку­ней, плотву, лещей, карасей и прочую снедь. К грибам, не утерпев, приложился, старательно трамбуя их в пищево­де — желудок к тому времени был набит битком. Когда по­сле всего этого внесли щи — кажется, двух видов,— я чуть не взвыл и мечтал лишь о том, чтобы праздник живота по­скорее закончился.

Непонятным было только одно — как при такой обильной трапезе хозяин дома продолжает оставаться от­носительно подтянутым, удерживая свой животик, кото­рый выпирал лишь самую малость, в приличном состоя­нии. Я бы, наверное, за первый же год растолстел вдвое.

Наконец все закончилось. Густые, наваристые щи ока­зались последними в обширном воскресном меню, после чего все, дружно следуя примеру хозяина, поднялись и под руководством священника вознесли благодарствен­ную молитву, а затем отправились на отдых. Брякнувшись на перину, я успел подумать, что теперь-то понимаю, от­чего на Руси принято после обеда пару часиков поспать. После такой трапезы, если ты непривычный, чтобы прий­ти в себя, может не хватить и четырех часов, а уж парочка и вовсе впритык.

Я чуть не рассмеялся, когда вечером, явившись на оче­редную беседу к Висковатому, был встречен вопросом ра­душного хозяина дома:

— Не проголодался?

Кто сказал, что брюхо старого добра не помнит? Мое так очень хорошо помнило. Представив недавние горы снеди вновь стоящими передо мной, я энергично замотал головой. Вслух говорить не мог, поскольку остатки еды сразу запросились наружу. На мое счастье хозяин дома оказался доверчив, а потому стол украсило всего два тра­диционных блюда с фруктами. На одном горкой высились моченые яблоки, чернослив и прочая местная консерва­ция, на другом заморская продукция — сушеные ломтики дыни, изюм и так далее.

Разумеется, не обошлось и без двух кубков. На этот раз в них — скорее всего, тоже по случаю воскресного дня — плескалось вино, а не мед. Висковатый тут же несколько смущенно пояснил, что он до ренского не любитель, а по­тому компании мне не составит, но если я желаю, то могу заменить его на медок.

Ренское, как его тут называли, мне предстояло пробо­вать впервые. Даже зажиточный Фуников-Карцев угощал нас исключительно медовухой, так что замены я не пожелал. Винцо оказалось на вкус так себе — чем-то отда­вало, да и кислило тоже изрядно, хотя терпкость ощуща­лась. А спустя несколько минут мне стало не до него, по­тому что дьяк перешел к сути,

— А ты не хочешь погостить у меня подольше? Погово­рить нам завсегда найдется о чем,— невинно спросил он,— Правда, от того тебе может приключиться убыток в торговых делах, зато вес среди купцов получишь, и с про­тянутой рукой ходить не занадобится. Ведая, что ты же­ланный гость на моем подворье, любой тебе деньгу ссудит, и немалую, да, глядишь, и поручительства не потребует.