Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 37 стр.

— У меня ведь здесь...— начал было я, но он, неверно истолковав, решил, что я хочу отказаться, и торопливо за­махал на меня руками:

— А ты не спеши ответ давать. Обмысли все как следу­ет. Авось ненадолго приглашаю. С месячишко, от силы полтора — и все. А к середине лета набирай товар да кати куда душа желает. К тому ж, коль у меня не хочешь жить, неволить не стану, лишь бы заглядывал по вечерам,— И откровенно сознался: — Нужен ты мне.

Честно говоря, не ожидал. Разумеется, старался я на совесть, но что удастся так быстро пронять дьяка — не рас­считывал. Неужто у меня и впрямь получилось? И тут же от помаячившей совсем рядом радужной мечты да со всего маху мордой об камни:

—  Вишь, дите мое, наследничек, уже второй день гал­дит — оставь да оставь синьора Константино. Уж больно он сказывает чудно. Я уж и так и эдак, а он уперся и в сле­зы. Ранее никогда с ним такого не бывало. Он у меня вооб­ще молчун. Младенем был и то матери редко когда шум- нет ночью, а тут... Так что, останешься?

Я вздохнул. Взлететь до тайного советника канцлера России и тут же грянуться оземь, превратившись в домаш­него учителя десятилетнего пацана — надо время, чтобы пережить такие внезапные и резкие скачки в карьере. По­началу я решил отказаться. Педагогика — вещь серьезная. Возьмет мальчишка и заупрямится — что тогда делать? Да и плохо я представлял себя на учительском месте. Нет во мне ни солидности, ни умудренности, и вид слишком мо­лодой для наставника.

Опять же не собираюсь я здесь задерживаться. Вот уз­наю, где живет моя невеста, в охапку ее хвать и тикать. А возле тебя, Иван Михайлович, мне оставаться и вовсе не с руки. Уж больно ты опасен. Рядом с тобой все равно что в несчастном Белграде перед налетом американских фаши­стов из НАТО. Хотя нет. Там шансов на спасение гораздо больше, а тут, считай, они вовсе отсутствуют.

Разве что мои намеки на видения помогут, да и то на­вряд ли. Царский печатник — человек здравомыслящий. Ему в видения верить не с руки, факты подавай. Опять же православный он, так что учение каббалы тоже отпадает. Ну и плюс специфика характера. Она тоже не в мою поль­зу. Уж больно он в себе уверен. Нипочем не поверит про­рочеству об опале. А уж о том, что его через пару месяцев казнят, тем паче.

А если я ему процитирую будущие обвинения — прича­стность к боярскому заговору и изменнические отноше­ния с крымским ханом, турецким султаном и польским королем Сигизмундом, то вызову лишь нездоровый смех, плавно переходящий в гомерический хохот. Надо мной. Так что погорячился я ночью. Слишком оптимистично думал. На самом деле всего два-три шанса из ста, что он вообще ко мне прислушается.

И главное, было бы во имя чего задерживаться. Деньга­ми заплатит? Так учителю, пускай и иностранному, боль­ше десяти рублей, от силы двадцати, платить не с руки. Займы мы с Ицхаком уже сделали — так что нам и тут его авторитет ни к чему. Участвовать в переговорах со шведа­ми — теперь уже ясно — он меня не допустит, а значит, мое выдвижение пролетает. Как сват, он, к сожалению, тоже отпадает, поскольку ходатайствовать за школьного учителя перед князем из рода Рюриковичей навряд ли со­гласится — безнадежное это дело.

— Деньгу не сулю — стыдно,— откровенно предупре­дил Висковатый,— но ежели что случится, заступу обе­щаю.

«От возмущенных заимодавцев? — усмехнулся я,— Со­мневаюсь. Не будет их, возмущенных-то. Покойники — народец смирный да тихий. Они вообще не разговарива­ют. И плевать им, что кто-то не отдал... Стоп! Заступа, го­воришь?!»

И сразу у меня щенок перед глазами. Жив ли, нет — не­ведомо, но вдруг еще барахтается, сдаваться не хочет. За­мерз совсем, лапки судорогой сводит, не визжит — скулит от страха, да и то еле слышно — голос сорвал, но пока ше­велится, надеясь, что хозяин его вспомнит да выручит, вытащит, спасет.

Я и до того помнил о нем, вот только выходов на Раз­бойную избу после ареста Шапкина отыскать не сумел. Черт его знает, кто там помимо этого оборотня в погонах, то бишь в рясе, берет взятки или, как здесь говорят, посу­лы. Соваться же очертя голову рискованно. Так можно и самому загреметь, если угодишь к честному человеку. Обещал попытаться Ицхак, но тут ведь каждый день до­рог, а мне до сих пор неизвестно, жив ли Андрюха вообще. Хотя нет, не должен его Митрошка замучить, такая стра­ховка хороша, лишь когда она живая.

Ну что ж, придется отвечать за свое доброе дело. Я кашу заварил, мне ее и...

— Заступа — это хорошо,— принял я решение,— А под­собить? Ну ежели что?

Дьяк пристально посмотрел на меня, гадая, что мне от него понадобилось, да еще так скоро. Ответ он давать не торопился. Затем произнес:

—  Кто без дела божится, на того нельзя положиться, а дела я покамест от тебя не слыхал.

— Да пустячное оно. Такой великий муж, как ты, Иван Михайлович, за один день управится, — Я как можно без­заботнее махнул рукой.

—  Пред царем отродясь ни за кого не проем,— строго произнес Висковатый,— Даже себе ничего не вымаливал. У государя и без того забот полный рот. Ежели ты...

—  Да ни в коем разе! — не на шутку перепугался я,— И мне перед его глазами пока ни к чему показываться. Вдруг спросит что-нибудь, а я не так отвечу. Слыхал я, что дурные головы здесь быстро от тела отделяют.

— А шибко умные еще быстрее,— вздохнул дьяк,— Так что у тебя тогда?

Я тоже вздохнул в тон хозяину. За компанию. Ну и с мыслями надо собраться — как осветить, как преподне­сти. Ошибешься, а дьяк возьмет да и откажет. К тому же я слыхал, что он — человек слова. То есть в другой раз об этом бесполезно и заикаться — все равно ответит «нет».

Но все прошло на удивление гладко. Оказывается, его родной брат, который тоже Иван, только Меньшой, слу­жит как раз в Разбойной избе. Мало того, как позднее вы­яснилось, туда, в Старицу, Митрошку и направлял не кто-нибудь, а некто Дружина Владимиров, да он, Иван Михайлов, то есть вот этот самый родной брательник Висковатого Иван Меньшой. У них же пока отчества произ­носятся как фамилии, разве что иной раз посреди вставят слово «сын». Ну там, Семен, сын Петров. А могут обой­тись и без него, и получится... Вот-вот.

—  Ежели он и впрямь татем был бы, нипочем согласия бы не дал,— строго предупредил меня старший Вискова­тый.— А коль ты верно сказываешь, что чист он, да гра­мотку на него имеешь, де, холоп он твой — тут ладно. Под­соблю чем смогу,— И тут же, хитро прищурившись, уточ­нил: — Стало быть, согласен остаться?

—  Понравился мне твой малец,— вместо ответа заме­тил я,— Меня за всю жизнь так не слушали, как он. Вот то­лько писать я его навряд ли смогу обучить, сам не все бук­вицы знаю. Да и счету тоже. Меня ведь арабской цифири учили.

— Для того у нас отец Мефодий есть,— нетерпеливо от­махнулся донельзя довольный дьяк,— Да и ведома уже мо­ему Ванятке и грамота и цифирь. Ты ему про страны пове­дай, где сам побывал, про иноземные обычаи, про моря с акиянами. Ну и вежеству обучи, чтоб меня стыдоба не бра­ла, да чтоб ни один посол, ежели в гости ко мне нагрянет, слова худого про него сказать не смог. Потому и оставляю ненадолго. Тебе как, хватит полтора месячишка, чтоб про все обсказать да научить?

— Думаю, хватит,— кивнул я, прикидывая, что да как.

Апостола из темницы вытянуть — это хорошо, но и о себе забывать не следует. Сейчас-то смысла не имеет, да и к кому идти или ехать — неизвестно, но к тому времени, как Ицхак все выяснит, я тоже должен подготовить почву для своей просьбы. А для этого надо, чтоб через пару-тройку недель твой сынишка за мной ходил как привя­занный. Вот тогда-то шансов на согласие будет куда как больше. Да и с тобой, Иван Михайлович, я тоже поста­раюсь сойтись потеснее, и ты настолько позабудешь раз­ницу между нами, что все-таки подашься ко мне в сваты. К тому же я не просто школьный учитель, а иноземец кня­жеского роду. Думается, это тоже должно облегчить за­дачу.

А о делах он со мной в тот вечер не говорил вообще. То ли от сильной радости, что удалось уговорить, то ли заду­мал устроить передышку себе самому, а может, и без меня давно все решил — не знаю.

Не говорил он о них ни на следующий день, ни во втор­ник, ни в среду. Зато в четверг вернулся чернее тучи, долго кричал на дворню, приказал кому-то всыпать за неради­вость плетей, а спустя пару часов его хмурое лицо показа­лось в проеме двери, ведущей в мою ложницу. Едва темне­ло, но по русским меркам час был уже поздний, однако из­виняться за внезапное вторжение Висковатый не стал.

—  Это хорошо, что ты не спишь,— заметил он,— У сон­ного голова дурная, а мне ныне свежесть в твоей главе по­требна. Пойдем-ка,— И властно кивнул в сторону двери...

Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.

Совсем.

Глава 13

СОН В РУКУ

—  Чем лучше всего приручить чужого пса — битьем али лаской? — туманно спросил меня дьяк.

— Лаской, — без колебаний ответил я.— А если чужого, то вдвойне,— Я вспомнил про свою овчарку и торопливо добавил: — Но если первый хозяин был хорош, по пустя­кам не обижал, то придется тяжело, приручение затянет­ся, и спешить тут нельзя — можно все испортить.

— Вот и я о том же,— вздохнул Висковатый,— А яко в том, что ты мне поведал, иного человека убедить, не ве­даю,— Он сокрушенно развел руками,— Может, ты чего ни то подскажешь,— И уставился на меня в ожидании от­вета.

Только теперь до меня дошло, о какой собаке идет речь. Конечно же дьяк подразумевал под ней Ливонский орден. Стало быть, под новым хозяином он имел в виду Русь, а под старым...

— Если бы один человек хотел приручить пса, ему было бы гораздо легче,— медленно произнес я,— К тому же прежний умер, так что ей все равно некуда деться. А если у собаки есть выбор, то тут без ласки никак. Стоит ее нака­зать, пусть и задело, как она сразу метнется к другому. По­том, когда она к тебе привыкнет, можно и силу показать, даже нужно, но поначалу только ласка. А убедить? Если человек поддается уговорам — это одно. Но если он счита­ет себя умнее всех прочих,— я пожал плечами,— то, мне кажется, и пытаться бесполезно.

— Пусть бесполезно, но если надо, то как бы ты посту­пил? — не унимался дьяк.

— Для начала я бы с ним... во всем согласился.

— То есть как? — опешил Висковатый.

— Раз он считает себя умнее всех, убедить его не полу­чится, как ни пытайся. Но если исподволь внушить ему нужную мысль и таким образом, чтобы он решил, будто сам до нее додумался, то дальше он и без подсказок все сделает.

— А как внушить? — заинтересовался дьяк.

— Не торопясь и очень осторожно, действуя только на­меками или задавая нужные вопросы.

— А это зачем?

— Чтобы получить на них нужные ответы,— пояснил я, и тут меня осенило.

Как раз сейчас можно ненавязчиво перевести разговор на свое. Самое время, потому что...

—   Вот к примеру,— бодро начал я,— Приехал в ваш ве­ликий стольный град иноземец. Вроде бы и умен, и пользу принести может, и сам уверяет, будто желает здесь остать­ся навсегда, но вдруг он все лжет, а на самом деле лазутчик из вражьего стана. А как проверить, если он один как перст и нет у него здесь ни кола ни двора. Ничто его тут не держит, а что за помыслы в голове — пойди пойми. Дом ему поставить? Но лазутчика дом не удержит. Он, если сбежит, другой, краше прежнего себе построит. Стало быть, надо его сердце удержать, чтоб привязка была к кому-то. А для этого нужно иноземца этого женить, да еще помочь со сватовством, подобрать не абы какую, а из слав­ного рода, боярского, скажем, или княжеского, пусть и из захудалых...