Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 39 стр.

— И что? — Дьяк вновь надменно вскинул подборо­док,— Я не Ванька Федоров, да и прочим не чета. Это вое­вод, хошь и умелых, на Руси с избытком, а думных люди­шек наперечет. Меня в опалу отправить — с иноземными послами вовсе некому станет речи вести. Разве что Ондрюше Васильеву, да и тот моими глазами на все глядит, да­ром что головой в Посольском приказе числится. По ста­рым дорожкам идти он сумеет — спору нет, а новых ему не проторить, нет.

—  Так ведь он иначе считает — будто умнее всех про­чих, а остальные так, холопы. Возьмет да решит, будто и впрямь без всех обойдется — и без Васильева, и даже без тебя,— попробовал я опустить Висковатого на землю — слишком высоко он вскинул свою бороденку, но вызвал обратную реакцию.

Из моих слов Иван Михайлович уловил лишь одно — «холопы», которое возмутило его До глубины души. Он даже не поленился слазить в стоящий позади небольшой шкафчик и извлечь из него переплетенную в алый бархат тоненькую книжицу. Протянув ее мне, он возмущенно за­метил:

—   Сам чти. Здесь все о нашем роде: и откуда пошел, и как моих пращуров величали,— Не дожидаясь, пока я ее раскрою, он принялся цитировать — судя по всему, текст он помнил назубок: — «В лето 6706' князь Ширинской Бахмет, Устинов сын, пришел из Большой Орды в Меще­ру, и Мещеру воевал, и засел ее, и в Мещере родился у него сын Беклемиш. И крестился Беклемиш, а во крещении имя ему князь Михайло, и в Андреевом городке поставил храм Преображения господа нашего Исуса Христа и с со­бой крестил многих людей. Внук же его, Юрьи Федоро­вич, пришед из Мещеры к великому князю Дмитрею Ива­новичу со своим полком, и пошед с ним на Дон, и не от- ступиша пред погаными, но яко вепрь яро разиша басур­ман безбожнаго царя Мамая, понеже дух не испустиша от ран тяжких». А ведомо ли тебе, синьор Константино,— все больше распалялся он,— что и сын Юрьи князь Алек­сандр, и сын Ляксандры Константин, и сын Константина Семен, прозванный за великий ум Долгой Бородой, и да­лее сызнова Юрьи, а опосля него дед мой Дмитрей, все че­стно служили московским господарям, а коль была в том нужда, то и живота своего не щадили?!

Он наконец угомонился и, тяжело дыша, уставился на меня. Надо было как-то реагировать, не зря же человек столько времени надрывался. В этот момент он мне явно кого-то напоминал. Ну точно.

«Все в джунглях знали Багиру, и никто не захотел бы ста­новиться ей поперек дороги, ибо она была хитра, как Табаки, отважна, как дикий буйвол, и бесстрашна, как раненый слон. Зато голос у нее был сладок, как дикий мед...»

Да, примерно так. Только все это до поры до времени. Суровы джунгли, и как бы ни была сильна Багира, но с Шер-Ханом ей тягаться не стоит. Только не говорить же об этом напрямик.

Пришлось в удивлении мотать головой, восхищаясь древностью рода и признавая неоценимые заслуги его предков в деле борьбы против татар. На всякий случай я даже заметил, что клан Монтекки хоть и считается одним из самых древних в Риме, но таких заслуг отнюдь не имеет, отсчитывая свое начало всего-то с тысяча триста пятьде­сят второго года — жалких двести лет назад.

— То-то,— назидательно заметил дьяк и шумно от­хлебнул из своего кубка, после чего вновь продолжил, но уже гораздо тише и спокойнее: — Правда, оскудел наш род, да и батюшка мой, князь Михайла Дмитриевич, коего и прозвали Висковатой, из молодших сынов бысть, но титла князей Мещерских все одно никуда не делась. И мы, его сыны, о том не забываем. И я помню, и братец мой, Иван Меньшой, и Третьяк. Помним и почитаем. А что я с подьячих начинал — то мне никто в попрек не поставит. По отечеству, за одни заслуги пращуров боярскую шапку заполучить — невелика доблесть, а вот с самых низов на­чать да так себя показать, чтоб из всех больших наболь­шим стать — оно поболе почет будет. Тот же Посольский приказ взять — моя заслуга. Когда я туда пришел, а тому уж, почитай, три десятка лет сполнилось, изба избой была. Нужные свитки седмицами искали — ни порядка тебе, ни уважения. А теперь взять — небо и земля, ежели с прежним равнять. И брат мой, Иван Меньшой, хошь и не в заглавных в Разбойной избе ходит, но и не из последних.

Бона яко лихо он твово холопа ослобонил, а ведь всего-то две седмицы прошло.

—  За то тебе низкий поклон, — вежливо поблагодарил я еще раз.— И тебе и ему.

Андрюха действительно уцелел, хотя досталось ему из­рядно. В тот день, когда я заполучил своего холопа обрат­но, самостоятельно передвигаться он мог, но с трудом. Травницу отыскали довольно-таки быстро, но та была стара и далеко из своего дома не выходила, а проживала аж в Замоскворечье. Пришлось договариваться с бойкой упитанной пирожницей Глафирой, жившей напротив. Одинокая вдова-толстушка моментально согласилась сдать уголок болезному, но при этом так плотоядно погля­дывала на Апостола, что можно было смело утверждать — главные испытания ждут Андрюху не во время болезни, а по выздоровлении. Если, конечно, у разомлевшей вдо­вушки хватит терпения дождаться этого самого выздоров­ления.

Ну и ладно. «Пустяки, дело-то житейское»,— как гова­ривал небезызвестный Карлсон. В конце-то концов, он хоть и Андрей, но не Первозванный. Не беда, если и оско­ромится. Лишь бы она его не придавила, а остальное ме­лочи...

—  И впрямь здорово выручил,— заметил я Висковатому.

—  Ежели хошь знать, так мой Ванька давно бы в голове Разбойной избы встал, если бы не внук конного барыш­ника.

—  Кто? — не понял я.

—  Да я про Ваську Щелкалова,—устало пояснил он и назидательно заметил, будто поставил точку в споре: — А ты речешь, без нас государь обойдется. Да ни в жисть.

Ой не ко времени затеяли мы эту тему. Явно не ко вре­мени. Но что делать, если уж начали. Иного-то удобного случая, чтобы остеречь Висковатого, может и не предста­виться, а спасать человека надо. И сам по себе мужик хо­роший, ну и опять же — сват будущий. Если бы не это об­стоятельство, я, может быть, и промолчал бы, но, говорят, в нынешние времена сваты — почти родня, а за родню грех не постоять. Хотя, наверное, все равно бы не стал молчать — уж очень он ко мне по-доброму.

— Я и не говорю, что он обойдется,— сдержанно и тихо произнес я,— Потом и пожалеть может, что нет рядом под рукой Ивана сына Михаилы Висковатого, но это потом. К тому же жалей не жалей, а отрубленную голову к плечам не приставишь. И титлой тут тоже не защитишься. А топо­ры у людишек Малюты Скуратова хорошо наточены, и им все едино — что княжеская шея, что холопская, что бояр­ская.

И снова он меня не понял. Вот ведь какой парадокс — то умница-разумница, а то хоть кол на голове теши. Ну никак не доходит, что плевать царю на семь пядей в твоем могучем лбу. Возразил — держи ответ. Причем на плахе.

— Никак ты меня пугать удумал? — криво усмехнулся дьяк,— Не много ли воли себе взял, синьор Константино?

— Какая есть, вся моя,— вздохнул я,— А пугать и в мыслях не держал, потому как знаю, не из пугливых ты. Упредить хочу, что спорить с ним опасно, вот и все. О себе не думаешь — хотя бы о матери да о жене с сыном помыс­ли. Им-то каково без тебя придется? Сошлют туда, куда Макар телят не гонял, и вся недолга. Да это еще хорошо, что сошлют, а то ведь могут, как сына князя Александра Горбатого-Шуйского, рядышком с отцом поставить, в один день и под один топор.— И замолчал, выжидающе глядя на своего собеседника — дошло или?..

Скорее «или», хотя спорить со мной он не стал. Но не потому, что я в чем-то убедил его, а скорее, не пожелал развивать неприятную для него тему. А может, просто ре­шил, что бесполезно пытаться объяснять «тупому фрязину» — это я про себя.

— Время позднее, а мне завтра спозаранку с приором Джерио говорю вести,— многозначительно буркнул он, и его подбородок вместе с аккуратно подстриженной бо­родкой вновь высокомерно взметнулся вверх.

Ох-ох, какие мы важные и гордые. Только Иоанну пле­вать на твою солидность и незаменимость.

Иван Михайлович уже поднялся с места, но, не удер­жавшись, напоследок добавил:

— Князю Петру осьмнадцать годков было, а мой еще малец совсем.

—А у Марии, что у Алексея Федоровича Адашева про­живала, сколь лет сынам было? — ехидно осведомился я.

Бил наугад — ни в одном источнике не говорилось о возрасте сыновей этой женщины, которая проживала у Адашева и была казнена вместе с детьми, но, судя по реак­ции Висковатого, не ошибся.

— Мария ведьмой была, так что ты о ней помолчи,— упрекнул он меня.

—А сыны ее — колдунами, и самый младший в самых зловредных числился,— огрызнулся я.

—А сыны ее,— начал было дьяк, но не нашелся, что сказать, и лишь строго заметил: — И чтоб я от тебя боле не слыхал ни об Адашевых, ни о Сильвестре, а паче того — о князе Курбском. Ныне за одно упоминание голову рубят. Понял ли?

— Понял,— хмуро кивнул я.

«А вот ты, мужик, ничегошеньки не понял и, боюсь, поймешь, только когда будет слишком поздно».

Но это я не произнес — лишь подумал. Оставалось уте­шить себя мыслью, что сделал все возможное, дабы убе­речь человека от смерти, а если он после сказанного так и не пожелал прислушаться к голосу разума, возомнив, буд­то незаменимый,— его проблемы.

Практический же вывод напрашивался только один — надо ускорять дело со сватовством, быстренько жениться и сваливать куда глаза глядят, чтобы двадцать пятого июля, в славный день рождения друга Валерки, быть далеко-далеко от Москвы, где-то в районе Новгорода, а еще лучше возле Холмогор, где сейчас должна находиться миссия английских купцов. Местечко на корабле, если побренчать серебром, для меня всегда найдется, а куда высадиться — можно подумать по ходу дела, будучи уже в пути. Сейчас важно вовремя добраться до корабля.

И не в одиночестве.

А чтобы максимально подготовиться к предстоящему отъезду, я самым усиленным образом срочно приступил к изучению английского языка. Учителя мне отыскал на подворье Русской компании, где осели торгаши с туман­ного Альбиона, все тот же Ицхак, которому я объяснил свою просьбу теми торговыми выгодами, что получу от этих знаний. Он-то и свел меня с аптекарем Томасом Карвером — смуглым, низкорослым и больше напоминаю­щим мавра, обряженного в европейское платье.

Высокомерный англичанин глядел на меня с подозре­нием — фряжский князь, связанный с купеческим делом, но абсолютно не знающий английского, вызывал у него массу вопросов, ответов на которые он отыскать не мог. Однако до поры до времени Томас благоразумно помал­кивал, не желая терять хорошие деньги за обучение. Чест­но говоря, процесс шел ни шатко ни валко — педагог из аптекаря был тот еще. Сравнивать его с моей школьной учительницей я даже не пытался — глупо, но он и сам по себе был не ахти. Вдобавок Томас изрядно шепелявил, но деваться мне было некуда. К тому же если Висковатый все-таки успеет привлечь меня к посольским делам, то там без знания иностранных языков и вовсе труба.

Пришлось попутно брать уроки и у самого Ицхака, иначе получилось бы странно — ведь в специфике торгов­ли я был дуб дубом. Хорошо, что купец помалкивал — по­везло, а нарвись я на кого-нибудь не в меру любопытного или желающего выслужиться перед властями, что тогда?

Кстати, именно в то время я лишний раз убедился в том, насколько важна личность самого учителя, а также его отношение к делу. Карвер работал со мной исключи­тельно из-за денег, и это чувствовалось. На мой взгляд, именно по этой причине обучение у надменного англича­нина давалось мне с большой натугой — он смотрел на меня, как на какого-нибудь негра, только-только спрыгнувшего с пальмы и еще не успевшего додуматься взять в руки палку для сбивания кокосов. Можно подумать, что вся его задрипанная Англия — сияющий венец цивилиза­ции, а он — самый яркий драгоценный камень в этом вен­це. Высокомерие так и перло у него из всех щелей, а отка­зываться от его услуг было неудобно — получаемые деньги он старался отработать добросовестно, тут мне сказать не­чего.