Иван Михайлович хоть и выглядел в последние дни мрачнее тучи, но свое слово сдержал, и в воскресенье, которое неделя, мы направились с ним на подворье князя Андрея Михайловича Долгорукого, внука второго сына Владимира Ивановича, Федора Большого. Эти подробности ветвистого генеалогического древа князей Долгоруких мне сообщил Висковатый еще по пути.
Он же проинструктировал меня о правилах поведения, которые полагается соблюдать. Мол, кое-что, как иноземцу, мне простить могут, но некоторые вещи я, как православный человек, обязан соблюсти, иначе разговора может и не получиться.
Я не хотел «иначе», а потому старательно слушал и запоминал, что в первую очередь, зайдя в дом, должен снять шапку, после чего...— как бы вы думали? — нет, не поздороваться с хозяином, а сразу, еще с порога бесцеремонно двинуться к правому, дальнему от входа «красному углу», где расположены иконы, не менее трех раз перекреститься перед ними, поклониться, а уж потом как ни в чем не бывало начинать знакомство, в церемонии которого тоже есть свои изюминки...
Я слушал и мотал на ус. Растительность на моем лице, честно говоря, давала не очень частые всходы, да и усы отрастали медленно, но наматывал я на него старательно, обратившись в одно большое ухо и опасаясь, как бы чего не забыть, оконфузившись самым позорным образом.
Как выяснилось чуть погодя — ничего этого мне не понадобилось. Невысокий, особенно по сравнению с хоромами самого Ивана Михайловича, терем князей Долгоруких оказался пуст. То есть не совсем пуст — дворня была, но вышедший к нам холоп бойко отрапортовал, что князь занемог, а потому принять не может, ибо только что впервые за два дня уснул, но болезнь так тяжела, что опасаются самого худшего.
На все последующие расспросы Висковатого — что там у него, сип в кадык, типун на язык али чирей во весь бок,— холоп отвечал уже не так четко, не сказав ничего вразумительного ни о самой болезни, ни о ее симптомах, терялся, путался в словах, то и дело начиная креститься, к месту и не к месту многозначительно повторяя одну лишь фразу:
— Плох князь-батюшка, совсем плох.
— Что ж, и матушка-княгиня подле него? — нетерпеливо спросил Висковатый со странной усмешкой на лице.
— Неотлучно,— торопливо подтвердил холоп.
— Тогда... не будем беспокоить попусту,— угрюмо произнес дьяк, и мы... отправились восвояси, даже не зайдя в дом.
Вот так, даже не начавшись, закончилось мое долгожданное свидание. И главное, что ничего нельзя изменить или как-то исправить. Не тот случай.
Если бы мне в тот момент безнадежного уныния кто-то сказал, уподобившись Христу, что не успеет пропеть петух, как я буду радоваться несостоявшейся встрече, я бы, невзирая на всю покладистость, залепил ему в морду. Честное слово. А пусть не издевается.
Меж тем так оно и произошло.
— Плохой из меня сват,— все так же криво усмехаясь, заметил на обратном пути Висковатый.— Седмицей назад бы заехать, так он бы с хлебом-солью выскочил, а теперь, вишь ты, занемог,— протянул он презрительно,— Милости просим мимо ворот щей хлебать. Мимо нашего двора дорога столбова. Пришел не зван, поди ж не гнан! — И добавил: — Чует, друг ситный, решетом не прогрохан.
Я промолчал. Непонятного было много, и особенно интересно, что именно «чует» хозяин дома. В другое время я не преминул бы обо всем спросить, но сорвавшееся свидание так меня обескуражило, что говорить ни о чем не хотелось.
Дьяк время от времени искоса поглядывал на меня и, наконец не выдержав, посоветовал:
— Да плюнь ты на эту девку. Была бы стать, дородство, а так даже диву даюсь — и что ты там нашел? Я вот ныне посмотрел еще раз — да ничегошеньки в ней нет. Конечно, может, с годами она и войдет в полную бабью силу, но и тут бабка надвое нагадала — если в княгиню Агафью уродилась, то так и останется лядагцей. А веснушки эти на лике и вовсе зрить соромно. К чему тебе конопатая женка?
Я недоумевающе уставился на него. Какие веснушки? У моей Маши веснушки? Да у нее личико чистенькое, как капля росы поутру! И потом, когда это он ее успел увидеть, если мы приехали вместе и со двора ни ногой? Разве что в окошке, но через него дьяк навряд ли смог бы разглядеть худобу, конопушки на лице и прочее. А Висковатый не унимался, продолжая хаять мою ненаглядную:
— Ежели хошь знать, так она из тех пяти хужее всех на лик. Одежа, пускай, побогаче, и летник лазоревый ей личит, но коль прочих принарядить, так они краше ее будут, даром что девки дворовые.
Я нахмурился. Стайку любопытных девчонок, стоящих возле угла терема и жадно глядящих на нашу нарядную кавалькаду, я тоже приметил, но при чем тут Маша? Там только одни соплюхи и были. Самой старшей от силы лет пятнадцать, но уж никак не больше. А той, что стояла посредине в лазоревом летнике, вообще четырнадцать, пускай с хвостиком.
— Среди них княжны Марии не было,— твердо произнес я,— Ты ничего не спутал, Иван Михайлович?
Он даже поперхнулся от моей наглости. Да я бы и сам в иное время так не сказал — постарался бы выразиться как-нибудь поделикатнее да и поуважительнее. Но это в иное время, а сейчас мне было все равно, и Висковатый это почувствовал, а потому вместо слов возмущения ответил сухо и делово:
— Я три дня назад заезжал к ним. Должен же был проведать, засватана эта соплюха али как, так что промашки быть не может. Она это. У него и всего-то две дочери, но меньшую Настасьей окрестили, да к тому ж ей осьмой годок только — захочешь спутать, и то не выйдет.
— Это не она,— вздохнул я и грустно добавил: — Моей лет восемнадцать, и... веснушек нет.
Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.
Совсем.
Глава 15
КОГДА СУДЬБА ГОВОРИТ «НЕТ»
Что и говорить — расстроился я изрядно. Настрой-то был — хоть завтра под венец, а тут...
«Маугли сидел неподвижно и думал, и его лицо становилось все мрачнее, потому что он был растерян и не знал, что предпринять».
Так я и ехал с понурой головой... целых пять минут. А потом снова подкатило спасительное упрямство. В конце-то концов, что приключилось? Ну не она — так что теперь? Досадно, но ладно. Это означает лишь задержку во времени и то, что моя лобовая атака не прошла. Ничего страшного.
— Выходит, обманули тебя «добрые люди»,— констатировал Висковатый.
Я вспомнил свой разговор с Ицхаком.
— Ошибки быть не может? — спросил я его, когда он мне назвал имя-отчество князя и обрисовал, где тот живет.
— Вэй, и он будет еще говорить об ошибке! — возмутился Ицхак,— Мои приказчики, бросив все свои дела, один за другим, словно стая гусей, бродили с нужным всем женщинам товаром, разыскивая твою невесту, а он будет тут спрашивать об ошибке. Нет, если бы их было несколько, то я бы таки и сказал, что их несколько, но это имя носит только одна дочь из восьми, которых мы насчитали у князей Андреев Долгоруких.
— Не обманули,— покачал я головой, и в памяти всплыли слова самого Висковатого,— Просто ее нет в Москве. Помнится, ты сказывал, что не все князья Долгорукие тут проживают.
— Было такое,— согласился дьяк.— Половина, а то и поболе в вотчинах да в поместьях своих сидят. И Андреи там имеются. Только вотчины те далече, под Псковом да под Новгородом. Поедешь?
Вообще-то если по уму, то гораздо проще было бы дождаться возвращения еще одного приказчика, которого Ицхак послал именно в те края. Учитывая, что он там уже давно, прибыть должен со дня на день. Но ждать его представлялось мне делом столь муторным...
— Поеду,— кивнул я,— Сам розыском займусь. Так-то оно надежнее.
— Когда? — осведомился Висковатый.
Я прикинул в уме. Лучше всего было бы укатить прямо сегодня, но не получится — время уже к вечеру, а мне еще надо проститься, собрать вещи. Хорошо, тогда завтра или... Конечно, лучше бы ехать в известном направлении, а не туда — не знаю куда. Да не одному, а уже со сватами, но коль не получается, значит, судьба.
В конце концов, ничего страшного не случится, если поначалу, разыскав ее, я появлюсь там один, произведу хорошее впечатление на родителей, рассыплюсь в комплиментах перед будущей тещей, подарю тестю какую-нибудь дорогую саблю или меч, а сам аккуратно прозондирую обстановку. Может, даже, если все будет хорошо, закину удочку насчет будущего сватовства, а нет, так хотя бы повидаюсь. А то на что это похоже — я тут уже два с лишним месяца, а свою ненаглядную до сих пор в глаза не видел.
Да и не держит меня тут ничто. Перед дьяком обязательства я выполнил сполна. Просил Висковатый обучить наследника правилам хорошего тона — пожалуйста. Хотя юного Ивашку учить особо было нечему — в скатерть он и без того не сморкался, в носу при людях не ковырялся... Впрочем, кое-какие премудрости я ему преподал, и дьяк успел их заметить. Например, с недавних пор Ивашка лопал дичину и прочее исключительно с ножа (за отсутствием вилки), а не хватал с тарелок руками, мясо не кусал, а вначале нарезал на небольшие кусочки — на раз, руки об скатерть тайком не вытирал, ну и прочее. Так что теперь Иван Михайлович мог быть спокоен за своего отпрыска — будущий дипломат не опозорится ни перед поляками, ни перед датчанами, ни перед фрязинами.
Поведение его тоже пришлось подправлять.
— Если хочешь быть наравне со взрослыми, то и веди себя соответственно,— сказал я и принялся выкладывать на-гора правила, сулящие при их выполнении горячие симпатии дам и благожелательность мужского пола.
Учился он легко и быстро, потому что все это преподносилось в виде игры. Свою роль сыграла и обязательная «конфетка» — за хорошо выученный урок следовал рассказ о чем-нибудь интересненьком.
Получалось, что я свободен. Разве что заехать за деньгами к Ицхаку, но это много времени не займет. Хотя нет. Учитывая скупость купца, выжимать из него свое серебро намного раньше условленного срока — уговор-то был об окончательной дележке через неделю после казней — придется до самого вечера. Даже если речь пойдет о десятой части причитающихся мне денег — все равно. К тому же надо забрать пошитую одежду у Опары, а тут тоже могут возникнуть проблемы — срок-то обговаривался совсем иной. Итак, решено...
— Через три дня,— ответил я Висковатому, терпеливо ожидавшему моего ответа.
Тот молча кивнул.
— Ты не думай,— как-то смущенно произнес он после некоторой паузы,— я удержать тебя не помышляю. Даже в думках того не держал, хотя скрывать не стану — ты мне по сердцу пришелся. Вот токмо боюсь, что с отъездом тебе, гм-гм, придется малость повременить.
— Почему?! — не столько даже удивился, сколько возмутился я.
— Беда ныне в тех краях, — хмуро сообщил Висковатый и вновь замялся, словно не решаясь продолжить, а потом коротко рубанул, как саблей по шее: — Железа.
Шея была моей, хотя боли от удара я вначале не ощутил, попросту не поняв, о чем идет речь. Переспросить не успел — в памяти всплыло, какую именно болезнь на Руси называли железой. Чума. В отличие от грязной, вонючей Европы здесь «черная смерть» никогда не была столь опустошительна и не принимала гигантских масштабов. До полусмерти избитая березовыми вениками, изрядно прожаренная в парилке и сунутая сразу после нее в ледяную воду, обалдевшая от таких издевательств чума была ленивой и ползла по русской земле неторопливо, как разомлевшая на солнцепеке гадюка. Тем не менее она все равно оставалась ядовитой, а ее укусы — смертельными.