И тут же снова сказал себе: стоп! Ведь если она с ним счастлива, то может и не пойти за меня замуж. А вдруг они и детьми успели обзавестись? Сиротами оставлять, безотцовщиной? Это ж не только его дети — ее тоже. Опять не годится. Пусто в голове. Плохо она у меня пока варит. Уж больно неожиданно я получил этот удар. Какой там гол — нокдаун, не иначе. Ну ничего. Главное, что она жива и здорова, а над всем остальным можно поразмыслить потом. В пути.
Поначалу я хотел нанести визит ей прямо сейчас, еще до отъезда. В глаза посмотреть, спросить мысленно, зачем поспешила да почему меня не дождалась, но, подумав, отказался. Не готов я к этой встрече, а потому рано мне с ней видеться. Пока рано. Вначале надо прокатиться до Костромы. Новые люди, новые впечатления — это как свежий ветер, остужающий разгоряченное лицо, как взмахи полотенцем услужливого секунданта, нагнетающего кислород для вымотанного в упорном поединке боксера. Вот глотну его и приду в себя. Обязательно приду. И уж тогда-то мы что-нибудь непременно придумаем.
Я перейду неудач полосу,
Мне повезет, как и прежде.
Слышишь, Судьба, заруби на носу,
Сквозь года пронесу
Свою любовь к Надежде.
«Еще не все предрешено, еще не все погасли краски дня»,— пел Макаревич. Правильно пел. Мудро. И оптимистично. И огня мне действительно не жаль. Это сейчас он во мне слегка притух. Но если судьба рассчитывает, что одного ушата ледяной воды из проруби для меня хватит, то она заблуждается, и скоро я ей это докажу. Очень скоро. Гораздо раньше, чем она думает.
Длинно получилось — извините. А как короче описать ту сумятицу, что творилась в моей душе? Не знаете. Вот и я не знаю.
По той же причине я отказался дарить перстень Ицхаку. Наотрез. Раз мы еще повоюем, то пусть он мне и служит напоминанием. Я даже не стал оставлять его у «очень надежных людей», рекомендованных купцом. Как тот ни уверял меня, что они знают о перстне слишком много, так что не обманут и вернут его честь по чести, я, дабы не заполучить больших неприятностей, решил взять его с собой.
Единственное, к чему я прислушался, так это снял его с пальца. Зачем мне ненужные расспросы попутчиков, да и для царских подьячих с местным начальством мой перстенек с камнем — лишний соблазн притормозить владельца, а потом постараться изъять.
Так что настойчивым уговорам Анастасии Ивановны я не противился. Все нормально. Поедем, отвезем, а уж потом...
Выезжали рано, едва рассвело, под мелодичный перезвон церковных колоколов, извещающих народ, что пора к заутрене. Глафира рыдала, расстроившись не на шутку. Дама явно имела на Апостола вполне определенные виды. Впрочем, сам Андрюха тоже выглядел расстроенным — судя по всему, чувства их были обоюдными.
— Когда вернемся, дам тебе вольную и еще денег на обзаведение. Тогда и обвенчаетесь,— ободрил я их.
Слезы на глазах Глафиры мгновенно высохли, а Апостол смущенно потупился, но было видно, что парень рад.
Замоскворецкий мост мы одолели на удивление быстро, так что к месту встречи, назначенному у Никольских ворот Китай-города, прибыли даже с опережением графика.
Церквей, церквушек и часовенок хватало и в слободах, окружавших Москву, и первое сообщение истово крестящегося на каждый купол Андрюхи тоже касалось церкви, точнее ее святых. Оказывается, мы выехали в очень удачный день, а потому нас непременно ждет благополучие в дороге и во всех делах, поскольку именно четвертого августа поминают семь «спящих» отроков, заваленных камнями в пещере, где они скрывались от Дециева гонения. Из этих отроков одного звали Иоанном, а другого Константином. Получалось, что мы выехали в день сразу двух небесных покровителей и удачи у господа можно даже не просить — она и так должна сопутствовать нам на протяжении всего пути.
«Уж лучше бы наоборот,— мрачно подумал я, совершенно не нуждаясь в обещанной Апостолом тиши и глади,— Все какое-то разнообразие от приключений, если судьба их пошлет, а то сиди у костра по вечерам и волком вой».
Я тогда еще не знал, что судьба не нуждается в том, чтобы человек высказал свое пожелание вслух — ей вполне достаточно и мысленного. И зачастую вовсе неважно, выстраданное оно годами или скоропалительное, сгоряча. Более того, как раз последние имеют гораздо большую вероятность сбыться.
Во всяком случае, мое пожелание судьба услышала...
ЭПИЛОГ
К сожалению, человек не всегда смотрит вдаль. Иногда он оборачивается к прошлому, с которым ему не хочется расставаться, ударившись в воспоминания. И оттого, что впереди пустота, они становятся вдвойне дороже его сердцу. У меня впереди нет пустоты. Напротив — там много радостного и светлого, доброго и хорошего, и я сам не понимаю, отчего память снова и снова с упорной настойчивостью стремится вернуть меня в те дни, что давно остались за моими плечами. Что она хочет мне подсказать? От чего предостеречь? Но ведь все позади, и переиграть ничего нельзя. Тогда зачем? Не знаю. А может, она попросту, без какой бы то ни было задней мысли, возвращает меня к наиболее ярким воспоминаниям? Пожалуй, это наиболее логичное объяснение — только два раза в жизни я был так сильно обескуражен и не знал, что предпринять. Этот был первым по счету.
Я встаю из-за грубо сколоченного самодельного стола и выхожу на крыльцо старого домика. Он обошелся мне недешево — пришлось уплатить за него целый веницейский дукат. Прежний хозяин настроился на длительный упорный торг и немало удивился, когда сразу же после осмотра получил мое согласие на названную им цену. Наверное, стоило бы немного поторговаться, тем более опыт у меня имеется — спасибо Ицхаку,— но слишком уж мне тут понравилось. Тихо в нем, уютно, покойно, а что старый — не беда. Стены крепкие, крыша не протекает, потолок не валится, половицы хоть и скрипят, но тоже протянут лет двадцать, а все остальное мелочи. И главное, что подкупило,— его расположение. Именно так мне и хотелось, чтоб кругом ни души. Лепота. За такое можно отвалить и два дуката, так что продешевил он, а не я.
Передо мной раскидистый яблоневый сад — еще одно преимущество. Он начинается сразу, почти в двух шагах от меня. Деревья такие же старые, как и дом, но плодоносят исправно, стараются. Вон они, яблоки, свисают тут и там. Яркие, налитые солнцем, со счастливым красным румянцем на крутых боках, и каждое так и манит сорвать его с ветки. «Меня! Меня!» — безмолвно взывают они, соревнуясь друг с дружкой, кто быстрее докричится. Пожалуй, вон то чуточку лучше всех прочих. Или мне это только кажется?
Хотя зачем гадать, и я срываю его — теплое, тугое, хрусткое, переполненное вкуснющим кисловато-сладким соком, брызжущим во все стороны и стекающим по подбородку. Может, это и есть знаменитый сорт «рязань»? Трудно сказать наверняка. Во всяком случае, у него очень похожий вкус, которому не суждено измениться ни через сто, ни через тысячу лет. Никакого сравнения с человеком, который вечно куда-то спешит, торопится, суетится. Зачем? Бог весть. Он и сам этого зачастую не знает. Да мало того, ведь он еще, как правило, непременно забывает самое важное, самое главное.
В отличие от забывчивого торопыги, я знал, зачем уезжаю в Кострому и для чего нужна мне эта поездка, вот только понятия не имел, что она обернется для меня людской кровью, болью, смертью абсолютно ни в чем не повинных людей и еще много чем, не к ночи будь помянутым.
Но вот интересно — если бы я знал обо всем этом, то поехал бы? Я пытаюсь ответить и не могу. Вместо этого в голове вдруг всплывают слова песенки, которую давным-давно исполнял наш самодеятельный школьный ансамбль:
Я не знаю, что на свете выбрать.
Жизнь-учитель, помоги, скажи!
Те примеры, что ты нам диктуешь,
Есть решение у них или увы?
Подмигни, суровый педагог,
Дай подсказку на свои задачки,
Дай хотя бы маленький намек,
Заплутал я в дебрях твоей сказки.
Вот только не подскажет она — хоть проси, хоть не проси. Думай сам, решай сам, а потом сам же отвечай за содеянное.
Наверное, люди еще и потому выдумали дьявола, чтобы увильнуть от ответственности — ведь так удобно сказать: «Бес попутал». И все. А ты вроде бы как уже ни при чем. Полностью скостить тем самым грехи навряд ли получится — на небесах дураков нет, но есть надежда, что частично зачтется. И получается, что это, с одной стороны, он — всемогущий злобный сатана, а приглядеться, с другой — несчастный козел отпущения и только. Кстати, уж не потому ли дьявола изображали схожим с козлом — рога, копыта, борода, похоть...
Мне, в отличие от них, куда хуже. Я привык сам отвечать за свои прегрешения, не ссылаясь на козлинобородого парнокопытного. И всякий раз я терзался в мучительных раздумьях — можно ли было иначе, лучше? Терзался до тех пор, пока не понял — ни к чему заниматься самоедством. Жизнь потому и называют мудрым учителем, что она каждый день задает нам каверзные задачки, не давая на них ответов, но зато и не ставя ни двоек, ни пятерок. Ты должен сам оценить, сам вынести себе приговор и сам... привести его в исполнение. Возможно, что он будет ошибочным, но это опять-таки твои проблемы, а не ее...