Перстень Царя Соломона - Елманов Валерий 54 стр.

«Борис и Ирина,— нахмурился я,— Ну точно. Это ж знаменитый Годунов. И отчество совпадает, Федорович он».

— А ныне они как? По-прежнему у него живут? — осто­рожно осведомился я.

— Зачем? Вырос уже Борис-то. Его Ванька Чермный к государю в рынды пристроил. О прошлом лете его уже к царскому саадаку приставили. А сестра его вроде бы ма­ленькая еще, так что по-прежнему там, у Дмитрия Ивано­вича. Да она ему не в тягость. Самому-то господь детишек не дал, вот он и нянькается с племяшами...

Теперь по всему выходило, что для юного Вани Виско­ватого самое подходящее место — это Кострома, где в сво­их убогих вотчинах сидит «светлой души человек» Дмит­рий Иванович Годунов, который вдобавок еще и бездетен.

Однако в любом случае для начала предстояло нанести визит среднему Висковатому — Ивану Меньшому. Как-никак родной дядя своего тезки, так что, может, под­скажет местечко получше или вообще решит взять к себе.

Официальная версия визита — возврат сторублевого долга купца Ицхака. Деньги большие, а потому можно было смело требовать разговора с самим хозяином. Для наглядности я держал в руках тяжеленный кошель. Весил он как раз на сотню рублей. На самом деле денег там было немного — в основном свинцовая дробь. Только сверху я насыпал пару сотен серебряных новгородок, которые на­кануне взял у Ицхака.

Иван Меньшой поначалу растерялся. Еще бы, он-то ни о каком долге не имеет ни малейшего понятия. Только по­том, после моего усердного длительного подмигивания до него дошло, что явился я совсем не за этим. Вообще-то, пообщавшись с ним, я понял, почему царь оставил в по­кое именно среднего из братьев Висковатых. Третьяка мне — тот как-то раз приезжал к брату на воскресную тра­пезу — повидать довелось. Впечатление он оставил о себе не в пример этому Меньшому — энергичный, ухватистый, да и за словом в карман не лез. Этот же — ни рыба ни мясо. Да и вообще всем в тереме, как я понял, заправляла иск­лючительно его супруга Анастасия Ивановна, урожденная Годунова.

Едва узнав, что сын Ивана Михайловича спасен и на­ходится в безопасном месте, она тут же без лишних слов осенила меня крестом, заявив, что меня не иначе как по­слал сам господь, вняв ее молитвам. Я засмущался, поль­щенный, хотя и не совсем убежденный в том, что именно всевышний выписал мою командировку, но, как оказа­лось, ловкая женщина не зря осыпала меня комплимента­ми, поскольку, по ее раскладу, везти мальчика к ее брату Дмитрию Ивановичу было больше некому — не супругу же этим заниматься?

Впрочем, по моему раскладу выходило то же самое. Куда уж ему. Опять-таки и должность у этого Меньшого та еще. Дьяк Разбойной избы — это все равно что генерал МВД, так что желающих подсидеть своего шефа из числа тех же подьячих — хоть завались. Плюс начальник, дьяк Василий Щелкалов. Тот тоже смотрит волком, перенеся свою неприязнь со старшего Висковатого на среднего. Вдобавок хоть брательник царского печатника и был мям­лей, но все равно за ним и за его дворовыми людьми сей­час присматривали зорко. Иной раз и кроткого человека можно так достать, что он встанет на дыбки, а тут сгинули на плахе сразу два брата. Ну как чего-нибудь отчубучит?

Это по меркам двадцать первого века понятиям «род», «отечество», «предки» особого значения не придают. Раз­ве что родству с каким-нибудь славным именем. А я — троюродная внучка Толстого, а мой троюродный прадед приходился племянником Тургеневу... Тут да, бывает, но все равно не то. Здесь же, в году тысяча пятьсот семидеся­том от Рождества Христова, или в лето семь тысяч семьде­сят восьмое от Сотворения мира, совсем иначе. Иной боя­рин на плаху готов лечь за непослушание, но за царским столом дальше другого боярина (подсчет мест велся от го­сударева кресла), род которого, по его мнению, ниже, ни за что не сядет. И это в присутствии самого Иоанна Гроз­ного. Вешай, руби, казни, царь-батюшка, а умаления «отечеству» своему не допущу.

Только пребывая тут, в этом времени, я и понял истин­ный смысл фразы: «За Веру, Царя и Отечество», особенно последнего слова в нем. Отсюда оно идет и означает от­нюдь не абсолютное бескорыстие в самопожертвовании на поле брани. Фигушки. Помимо согласия пострадать за православие и власть, тут еще имеется и третье — за свой род. И когда представителей твоего рода тащат на плаху, а ты молчишь в тряпочку, значит, ты, в глазах Иоанна, про­шел последнюю контрольную проверку. Если уж и эту обиду — не простую, смертную — сглотнул, в угоду царю наплевав на свой род, то, стало быть, можно смело ставить штамп: «К дальнейшей службе годен».

К тому же поездка, и желательно куда-нибудь подаль­ше, как оказалось всего днем раньше, входила и в мои соб­ственные планы. Теперь, после разговора с Ицхаком, со­стоявшимся накануне, точнее с его приказчиком, вернув­шимся из-под Новгорода и сообщившим мне ошеломля­ющую новость, я сам жаждал отправиться хоть к черту на рога. Кострома так Кострома. Отлично. Лучше нее может быть только какой-нибудь Великий Устюг, потому что тот еще дальше, и намного.

Нет, ненаглядная, которую я давно в мыслях называл своею, не погибла от мора, да и в ближайшей перспективе смерть от чумы ей тоже не грозила, потому что в Новгоро­де ее не было, так что мой вояж туда отпадал. Где-то здесь она жила, в Москве, будучи... супругой боярина Никиты Семеновича Яковли.

Потому приказчики Ицхака и не сумели ее отыскать, когда бродили по подворьям. Розыск-то был объявлен на Долгорукую, а не на, прости господи, какую-то Яковлю. Ну и фамилию она себе подобрала. Пузатую и бесформен­ную, как квашня. Хотя постой-постой...

— А это не сын того, что...— повернулся я к Ицхаку.

— Сын,— кивнул он, угадав мой вопрос.

Я с тоской вспомнил поседевшего прежде времени ста­рика, которого царь простил в день казни Висковатого, и горько усмехнулся. Как знать, может, та девушка в лазоре­вом сарафане, что метнулась подхватить еле стоявшего на ногах боярина Семена Яковлю, как раз и была моей меч­той, теперь уже бывшей? А я-то, дурак, даже не разглядел ее со спины. Да и не до того мне было — смотрел в другую сторону.

—  Но это точно она? — попытался я усомниться, еще лелея безумную надежду, что произошла какая-то чудо­вищная ошибка, которая сейчас выяснится, и все встанет на свои места.

— Да точно, боярин,— обиженным тоном заявил при­казчик и вновь принялся перечислять то, что ему удалось выяснить: — Княжна Марья Андревна Долгорукая, осьмнадцати годков от роду. Замуж князь ее выдал о про­шлой осени. Батюшка жениха уделил им свои поместья, кои получил от государя-батюшки, так я не поленился и заехал туда на обратном пути, дескать, поклон передать — авось от Твери до Старицы по воде крюк не велик. Так что все как есть выведал и самолично оную княжну по­видал.

«Точно,— вздохнул я.— Под Старицей я ее и встретил. Все сходится».

А приказчик все расписывал Машины прелести:

—  Краса и впрямь неописуемая,— Он мечтательно за­катил глаза,— Ходит, ровно пава выступает, засмеется, яко дукатом одарит. И сама вся сдобная да пышная...

—  Коса русая? — перебил я, вопреки всему на что-то еще надеясь.

—  Не разглядел под кикой мужниной,— развел тот ру­ками.

— А лицо? Веснушек на лице не приметил? — вспом­нил я увиденную пигалицу.

—      Да что ты, боярин. Ликом она белым-бела, яко снег первый. Ни единого изъяна,— твердо заверил тот, и моя последняя надежда приказала долго жить.

Вместе с веснушками.

Расчет, который со мною произвел в тот же день Иц­хак — я, собственно, приходил за ним,— был честен, но все мои, даже самые мелкие, расходы купец тщательно учел. Не забыл он ни мои нарядные одежды, ни коней, до­бавив стоимость комнаты на гостином дворе, где мы с ним поначалу проживали, и сминусовав еще триста пятьдесят рублей в счет выплаты процентов по тем распискам, кото­рые отыскали у некоторых приказных людей при аресте. По ним мы оказались в должниках у приказа Большого прихода, а с его шустрыми подьячими лучше не связыва­ться — себе дороже.

Словом, на руки мне причиталось не так уж много — тысяча семьсот десять рублей шесть алтын и три деньги.

Перепроверять за ним я не стал — не до того. Оглушен­ный услышанной новостью, я попросту махнул на все ру­кой. К чему теперь мне эти рубли? Да и того, что он насчи­тал, мне все равно с собой не взять — по весу это получа­лось больше семи пудов серебром. Пришлось на пару дней задержаться, пока Ицхак найдет для них выгодное разме­щение. В конце концов он отыскал надежное местечко — в Русской торговой компании, как называлось объедине­ние английских купцов, торгующих с Русью. Взял их у меня некто сэр Томас Бентам на полгода с обязательством выплатить пять процентов с суммы.

Часть остальных денег ушла на покупку дорожных при­пасов, одежды для мальчика и приобретения для него воз­ка с лошадьми. Можно было бы впрячь в возок мою и Андрюхину, но я отказался, оставив лошадь Апостола как ре­зервную — мало ли что может случиться в дороге,— а свое­го коня для себя.

Я вовсе не собирался осваивать искусство верховой езды, просто не хотел сидеть в возке, отчаянно нуждаясь в одиночестве. К тому же чем больше трудностей, тем луч­ше. Когда идешь вечером в раскорячку, а в крестце будто кол, и спину нещадно ломит, а мышцы ног крутит судоро­га от усталости — горечь на душе ощущается не так силь­но. Пускай она не уходит вовсе, но хотя бы отдаляется, и, надо сказать, на весьма приличное расстояние.

Нет-нет, не подумайте, что я сдался, опустил руки и по­ставил на моей мечте крест. Дудки! Если судьба хотела прибить меня этим известием, то вынужден ее разочаро­вать — ничегошеньки у нее не вышло. Удар, что и гово­рить, был болезненный и настолько чувствительный, что у меня даже перехватило дыхание. Охнуть и то навряд ли получится. Но я знал — перетерплю.

Чтобы я примирился с тем, что урожденная Мария Долгорукая, которая все равно в конечном счете должна стать и будет княгиней Монтекки, то бишь Россошан­ской, оставалась какой-то Яковлей?! Ха! Трижды ха-ха-ха! Плохо ж вы меня знаете, господа. Это только первый тайм, который мы уже отыграли и в котором я успел по­нять лишь одно — судья явно пристрастен и гол, забитый в мои ворота с нарушением всех правил, засчитал неспра­ведливо.

Ну и ладно. На будущее будем знать. Мне бы только восстановить дыхание — очень уж больно. Лишь по этой причине я нуждался в перерыве, благо что время меня, увы, не лимитировало. Но ничего, съезжу в Кострому, по пути все обдумаю, почищу перышки, приведу себя в боже­ский вид, а дальше поглядим. Есть еще и второй тайм, ма­дам судьба, которая неправедная судья, и смиряться со своим проигрышем я не намерен — так и знайте. Пожа­луйста, веди в счете... до поры до времени, но победить тебе все равно не удастся! И вообще, за одного битого двух небитых дают, так что я теперь вдобавок зол и страшен в своем праведном гневе. Пороховая бочка по сравнению со мной — ящик с песком. Эх, знать бы еще, на кого его обру­шить.

Хотя нет, не так. На кого — я знаю, а вот как — вопрос. На поединок, что ли, муженька ее вызвать? Есть же сейчас на Руси «суд божий», который на самом деле является обыкновенной дуэлью. А что, мысль! Вот на нем я и при­голублю голубка, чтоб знал, как отбивать чужих невест. Да так приголублю — мало не покажется. А там можно и по­свататься... к вдове.