С той поры Босфор унес немало воды, но и бед принесло на Русь никак не меньше. Османы перекрыли путь не только в Европу; они схватили русских за горло. Не сами, конечно, а опосредованно — крымские татары чуть ли не ежегодно устраивали набеги, и тысячи русских невольников продавались в рабство здесь, под высокими минаретами Ак Софии, великой православной святыни, собора Святой Софии — Божественной Премудрости.
— Ну что за напасть такая на православных?! — не удержав возмущения, пробормотал Петр.
Еще бы — поляки, создавая Речь Посполитую, переделывали церкви в костелы или разрушали их. И это католики, христиане называются, что других, принявших учение Христа из Константинополя, до сих пор еретиками, схизматиками именуют.
Да тьфу на них!
Османы поступают так же, как и католики, даром что учение Магомета разделяют. Церкви больше разрушают и реже перестраивают, как Святую Софию в частности. Установили по углам четыре высоченных минарета, и вместо православных заутреней там сейчас намазы. И муэдзины к ним с высоты призывают всех правоверных.
— Вот такие пироги с котятами!
Петр усмехнулся — сами православные ни мечети, ни костелы в соборы не перестраивали. Зачем на чужую веру и храмы посягать? Даже в Крыму, куда ворвалась четверть века назад русская армия, распаленная яростным и кровопролитным штурмом, ни одну мечеть не тронули, даже казаки, что валили свирепой волной, сметая все на своем пути.
Он сам хорошо понимал простых русских солдат и донцов — те шли с местью за то многовековое горе, что принесли крымчаки. Тогда Петр с немалым трудом остановил резню, понимая, что в противном случае ни о каких переговорах с турками и речи быть не может.
Но с тех дней степным разбойникам был дан жестокий урок, и сейчас обитатели Крыма являлись вполне лояльными подданными, ничем не хуже тех же казанских татар. Но, на всякий случай, Петр повелел сформировать из крымских сорвиголов уланский полк и тем самым вытянул с полуострова самый беспокойный и боеспособный контингент.
И сразу же отправил его к Бугу, что сейчас являлся границей между Польшей и Россией. Да и занимались там татары привычным делом, приведя мятежных ляхов к повиновению и хорошенько пограбив тех, кто усмиряться не захотел, — куда ж без этого на войне.
— Ваше величество! Извольте ужинать!
Нарцисс стоял за спиной, терпеливо ожидая от него ответа. Верный арап не пожелал с ним расставаться и, хотя он уже разменял седьмой десяток, морскую качку переносил хорошо, прямо на диво. Будто на корабельной палубе родился и все прожитые годы на ней провел.
— Пойдем, мой преданный друг, — только и сказал Петр, резво спускаясь со шканцев по трапу. Ужинал он на флагманском корабле в своей каморке в гордом одиночестве, зато обедал в заполненном до отказа адмиральском салоне среди моряков и свитских.
В маленькой, очень тесной каюте, где еле помещалась койка, стол со стулом и шкаф, он проводил большую часть дня, работая над корреспонденцией, изредка поднимаясь на палубу для отдыха — подышать соленым воздухом полной грудью.
Помолившись, Петр уселся за стол и принялся ужинать, весьма скромно, без всяких петербургских разносолов, из «морского котла», который мало чем отличался от обычной полевой армейской кухни, с ее постоянным меню — «щи да каша — пища наша».
Адрианополь
— Ваше высочество! Янычары!
Константин Петрович услышал сдавленный выкрик казака и оглянулся. Из-за холмов словно мутная река прорвалась, неся на волне пестрый мусор. И гул шел страшный, такой, что волосы на голове дыбом встали. Молодой полковник лихорадочно заскользил глазами по сторонам — вперед рвануться, к побережью, где шли главные силы фельдмаршала Суворова, бесполезно, не успеть никак, перехватят. Да и далеко туда…
— Надо убираться отсюда, ваше высочество, — тихо произнес молодой хорунжий, что с десятком отборных конвойных казаков сопровождал Константина Петровича в этой поездке. И добавил тихо, но твердым голосом, смотря прямо в глаза: — Нужно наших предупредить, ваше высочество.
— Да-да, конечно. — Полковник рванул повод, заворачивая коня, и дал шенкеля. Тот рванул с места в галоп, так что копыта застучали — понимало умное животное, что хозяин в неприятность попал. Следом помчались казаки, прикрывая спину.
Десять минут бешеной скачки пролетели, как миг. Загнанный конь подскакал к невысокой гряде, на которой Константин Петрович разглядел пару легких пушек с упряжками. Вдалеке пылил по дороге еще один взвод — две упряжки с зарядными ящиками. На артиллеристах была грязная, еле различимая под темной коркой земляного цвета, зеленая форма — свои!
— Где командир батареи?
Константин еле прохрипел слова, выплевывая криком мучнистую в комочках пыль, забившую рот. Молодой гвардейский поручик, что по чину армейскому капитану равен, лет двадцати, не больше, с понимающей улыбкой посмотрел, но молча.
— Где командир батареи, господин поручик? — полковник повторил вопрос, но уже внятно. Он понял, что этот молоденький взводный мог просто не понять вопрос. Хрипение шло сплошное, а не слова.
— Я командую батареей, ваше императорское высочество, — со спокойным достоинством произнес офицер, тряхнув львиной гривой волос, и вытянулся по уставу. — Поручик Ермолов!
— Янычары в тыл вышли, поручик, сюда идут! Их надо задержать! Поднимитесь на гряду — увидите собственными глазами!
— Янычары?!
Офицер оторопело взглянул, не поняв сразу, откуда в глубоком тылу может появиться враг, но, осознав по взволнованному лицу царевича, что тому не до шуток, шустро поднялся на невысокий вытянутый холмик, по сути, длинный, заросший кустарником вал.
— Орудия на вал! — сверху послышался звучный голос Ермолова. — Сергеев! Скачи — пусть второй взвод сейчас же займет позиции левее, на том гребне. Оттуда ударит во фланг османам!
— Есть, господин поручик! — Молодой солдат с нашивками капрала живо вскочил на коня и бросился в погоню за уходившими на рысях орудийными запряжками. Поручик продолжал распоряжаться, спокойно и уверенно, будто всю жизнь ждал этого боя.
— Сержант Никитин! Прошу вас догнать гренадеров, там капитан, попросите его вернуться. Нам без пехотного прикрытия эту позицию не удержать! Османов орта, никак не меньше!
Константин Петрович почувствовал, как в его душе ворохнулось нечто, похожее на добрую зависть. Да-да, он позавидовал поручику, что так спокойно принимает бой, который станет для его батареи последним — шесть полковых пушек и сотня артиллеристов вряд ли выстоят против полутора тысяч озверелых янычар. Пусть даже и с гренадерами…
— Ваше императорское высочество! Может быть, нужно доложить генералу, князю Багратиону, о случившемся?
Нет, в голосе поручика Константин Петрович не уловил скрытой издевки, решив поначалу, что его вежливо выпроваживают с позиции. Ведь так с ним поступали все генералы, хотя он и сам был военным, с немалым чином полковника — а тут на тебе!
Царевича держать подальше от фронта, поближе к тылу — наверняка так отец распорядился. Но нет сейчас над ним монаршей воли, а есть долг русского офицера, который нужно выполнять честно, не жалея ни сил, ни живота своего.
— Согласно воинскому артикулу…
Константин Петрович задержал дыхание — ведь сейчас он скажет слова, идущие вразрез с распоряжением отца. Но ведь он сам давал воинскую присягу и обязан ее выполнять, не устрашаясь живот свой положить. А значит, выбора у него нет!
Петербург
— Ваше императорское величество, — британский посол низко склонился в самом почтительном поклоне, — правительство моего короля весьма озабочено начавшейся три недели назад с Оттоманской Портой войной.
Англичанин тщательно подбирал слова, остерегаясь вызвать вспышку гнева русской императрицы. Но не в том дело! Если было бы необходимо, то он бы заговорил совсем другим языком, жестким — таким в один миг ставят этих восточных варваров на свое место, чтоб норов свой не выказывали, как они сами говорят: «Знает сверчок свой шесток».
Вот только указаний от правительства еще не поступало. Хотя посол был уверен, что сегодня-завтра в Лондоне уже примут решение, какую политику избрать в очередной русско-турецкой войне. Но он не сомневался в одном — правительство его величества постарается сделать все, чтобы русские увязли в этой войне, пролили как можно больше крови и растратили золота, но не получили бы ничего взамен.
Так случилось в прошлую войну, когда этим «медведям» хорошо надавали по лапам. Да, турки терпели поражение за поражением, русские заняли Валахию и Болгарию, и казалось, еще немного, и московиты захватят вожделенный Константинополь.
Но не тут-то было! Стоило в Дарданеллы и Босфор войти английскому флоту, как их царек разом присмирел, испугавшись возможной войны. Жаль только, что английские пушки не смели этих варваров с поверхности моря и не превратили их гавани и верфи на Черном море в дымящиеся пепелища. Какая была бы красота!
Посол не сомневался, что одна только угроза войны со стороны британской короны заставила московитов, со скрежетом зубовным в бессильной ярости, заключить мир с турками, по которому они не получили ничего, за исключением клочка Валахии!
Да, Порта признала за Россией Крым, Таврию, Кубань да Молдавию — но ведь русские и так ими владели, оттяпав четверть века тому назад. И в Греции московитам надавали по грязным лапам, жаль, что Морея так и осталась под их покровительством. Но ничего — раз война началась, нужно приложить все усилия, чтобы русские остались, как они сами говорят — «с носом», а еще лучше, чтоб отрыгнули все те земли, которые раньше захапали…
— Мы не желали этой войны, — императрица, как простая русская баба, всплеснула руками. — Но вы сами знаете, что ровно год назад в Константинополе янычары свирепо казнили патриарха! Они прилюдно растерзали священников и осквернили церкви! И что сделал султан?! Он наказал виновных в этом злодействе?!
В голосе Екатерины Алексеевны прорвалась ярость, жгучая, еле сдерживаемая. Посол сочувственно покачал головой, весь его вид говорил об одном — вот такие нехорошие эти турки.
— Мы ждали ровно год! И что?! Муж поехал в Киев поклониться святыням и ждал там, что Диван принесет извинения. Долго ждал! А визирь даже не соизволил отправить посланца. Да что там посол — они нам даже письма в ответ не написали! Извинений до сих пор не принесли! А ведь в Ясском договоре черным по белому написано, сами турки давали клятву христиан более не угнетать и тем паче не избивать смертным боем!
Остров Шумагина
— Хороша картошка!
Урядник тщательно очистил запеченный клубень от прилипшей к нему золы и разломил крепкими пальцами пополам. Освобождать его от кожуры он не стал, так же, как и молодые казаки. И так сойдет, даже вкуснее будет, чего привередничать — горячее сырым не бывает, что казаку в брюхо попало, то и пропало.
На большой чурке живо накрыли общий для всех стол — чашка с солью, несколько головок чеснока, большая краюха ржаного хлеба. С зерном в последние годы проблем не имелось — и из Петербурга на кораблях каждый год везли, большей частью рожь, а в дальних испанских колониях пшеницу в основном закупали да кукурузу в початках. Последняя на замену хлебушку хорошо пошла, хотя и непривычная она для казаков — в холодной Сибири она не произрастала.