Женя, увидев его, улыбнулась, и, хотя с ходу начала выговаривать, что он ушёл в грязной рубашке, ему этого приветствия было достаточно.
— Мойся и иди ужинать. А рубашку давай сюда, замочу.
Он отдал ей рубашку, но в комнату не пошёл. Из белой леди, нарядной и… и немного чужой, она уже стала прежней… Золушкой.
— Ты чего? — подняла на него глаза Женя. — Иди, поешь.
— Я не голоден, — ответил он. — Женя… мы нашли большую работу. Заплатят хорошо, но когда кончим. Это несколько дней. Сейчас у меня только вот… две кредитки. А завтра я буду только на той работе, — Эркин перевёл дыхание и осторожно спросил. — Это ничего?
— Конечно, ничего, — засмеялась Женя. — Работай спокойно. А я сегодня спала до полудня. Вот, только сейчас взялась. А ты почему сигареты не взял? Ну, поменять.
— Забыл, — Эркин сел на корточки перед плитой, заглянул в топку. — Подложить?
— Не надо. Я уже заканчиваю. Ну, ужинать не хочешь, так чаю попьёшь? С куклами.
— Попью, — улыбнулся он. — А почему ты говоришь ужинать? Ведь это обед.
Женя сначала не поняла, а потом рассмеялась.
— Я же русская, Эркин. У нас обедают днём. А вечером ужинают.
— А ленч?
— Нет, ленча нет. Есть полдник, ну между обедом и ужином.
— А как это, — Эркин секунду помедлил перед вопросом. — Как это по-русски?
И старательно повторил за Женей русские слова.
Женя и раньше замечала, как он ловит в её речи русские слова, старается догадаться об их смысле, повторяет, пробует вплетать в свою речь. Но открыто спросил впервые.
Эркин подправил поленья в топке и подошёл к окну. Тщательно расправил плотную тёмную штору.
— Зачем? — удивилась Женя. — Война же кончилась.
— Чтобы с улицы не видели, — сразу ответил он.
Женя медленно выпрямилась, стряхнула с рук воду. Он стоял у окна спиной к ней, глядя в тёмно-синюю ткань, будто что-то мог там увидеть. Женя подошла к нему и обняла его сзади, ткнулась лбом ему между лопаток.
— Ох, Эркин, Эркин.
— Я… я что не так сказал? — тихо спросил он.
— Нет, всё так. Всё так, — повторила Женя, чувствуя, что сейчас заплачет.
И разжав объятия, даже как-то оттолкнувшись от него, сказала уже совсем другим тоном.
— Чайник закипел. Пошли чай пить, потом закончу.
За чаем Женя опять завела разговор о сигаретах. Алисе дали их пересчитать, и результат заставил Эркина даже присвистнуть. Набралось изрядно.
— Вот и выменяешь себе штаны, — решила Женя.
— Эти же крепкие, — недоумённо вскинул он на неё глаза.
— Будешь их каждый день таскать, заносишь, — возразила Женя. — И стирать их пора. Голым в город пойдёшь, что ли?! Рубашки ты же меняешь, мне и стирать легко, — выдвинула она решающий, как предполагала, аргумент. — А с ними возни на полдня.
— Сам постираю, — буркнул он. — За ночь высохнут.
— Не дури. Не штаны, так ботинки сменяй. А сапоги до зимы оставь.
— На ботинки не хватит, — решительно возразил он.
— Тогда штаны, — голос Жени исключал варианты.
К полному удовольствию Алисы, Эркин скорчил самую почтительную гримасу.
— Да, мэм, слушаюсь, мэм.
— То-то, — рассмеялась Женя.
— Закончим работу, поменяю, — уже серьезно сказал Эркин, — раньше я на рынок не попаду.
— А что за работа? — поинтересовалась Женя.
— Пристройка к магазину.
— Да-а? Это на Мейн-Стрит?
— Почти. Сзади, — он попытался изобразить что-то руками. — Ну, магазин на Главной, потом дом, а на заднем дворе пристройка к нему. Как второй магазин.
— Ага, — кивнула Женя, — понятно. И кто же это строится? Чем торговать будут?
— Ну-у, — он замялся. — Не знаю. Андрей договаривался. А! Служанка там, говорила, что хозяек две, мисси Лилли и мисси Милли, — он изобразил восторженную интонацию мулатки.
Женя засмеялась.
— Тогда я знаю. Это кондитерская. Зачем им второй магазин? — пожала она плечами. — Но так-то они хорошие. Кукол этих я у них покупала.
Эркин повертел белого сахарного медвежонка и катнул его по столу в сторону Алисы. Как бы сказать, предупредить Женю? Вдруг она обидится? А! Была не была!
— Женя, я видел их. Они приходили смотреть работу. Они… они всё высматривают. Хвалят, шумят, но… но они всё видят и… и ты сам не замечаешь, как о себе говоришь. Ты… ты поосторожней с ними, — и нагнулся над чашкой, пряча лицо.
Женя протянула руку и осторожно погладила его по затылку.
— Спасибо, родной, — и вдруг засмеялась так озорно, что он невольно ответно заулыбался, морща шрам на щеке. — Знаешь, знаешь, о чем я подумала?
— Ну?
— Они, наверное, тоже сейчас чай пьют и вас обсуждают. Ну, тебя с Андреем.
Она продолжала смеяться, но Эркин невольно поёжился, представив эту картину. Он от такого ничего хорошего не ожидал.
Женя шутила, не подозревая, насколько она близка к истине.
Они пили не чай, а кофе. В маленькой уютной гостиной потрескивали поленья в камине, из кухни доносилось тихое пение старой Нанни. Она всегда пела за чисткой серебра. Мисс Лилли и мисс Милли, Лилиан и Миллисент Шеппард, сидели в креслах перед камином, между креслами на маленьком круглом столике изящный кофейный сервиз на двоих. Бьюти хотела разлить кофе по чашкам, но Миллисент остановила её.
— Спасибо, Бьюти, можешь идти спать.
— Да, мэм, — Бьюти изобразила нечто среднее между поклоном и реверансом. — Спокойной ночи, мисси Милли, спокойной ночи, мисси Лилли.
— Спокойной ночи, Бьюти.
Наступил тот час, когда сёстры отдыхали, перебирая и обсуждая события дня.
— Всё-таки после бала можно было и не открываться, Милли. За весь день ни одного покупателя.
— Мы открыты всегда! Мы сами выбрали этот девиз, Лилли, и отступать нельзя.
— Да, конечно. Мы всю войну не закрывались.
— Ну, Лилли, мы войны толком и не видели.
— Бог спас, Милли.
— Да, бог спас.
Миллисент отпила глоток. Не так уж много истинных радостей в жизни, чтобы отказывать себе в маленьком удовольствии. Хороший кофе был слабостью сестёр.
— Какая все-таки странная пара, — Лилиан задумчиво смотрела в огонь.
— Да, — Миллисент сразу поняла, о ком идёт речь. — Белый и индеец. И ты заметила, Лилли, белый договаривался о плате, инструменты его, но индеец не подчиняется ему. Они действительно напарники. В прямом смысле.
— Да, это видно. Но, Милли, может он цветной или из "недоказанных"?
— Ну, по виду он чисто белый. И ни один "недоказанный" не будет на равных с индейцем. Кстати, и ни один нормальный индеец не будет так держаться с белым.
— С нормальным белым.
— Да, Лилли. И одежда… Армейская рубашка, сапоги и куртка рабские.
— У индейца рубашка магазинная.
— Да, и из неплохого магазина. И ты заметила штопку? Я не знаю, кто в городе умеет так штопать.
— Он мог её получить за работу.
— Да, конечно. Но почему белый таскает с собой куртку, а индеец нет? Оставил на квартире? Они не похожи на бездомных.
— Да, но живут раздельно. Белый вчера, когда договаривался, был один.
Они помолчали, наслаждаясь кофе. Лилиан вздохнула.
— Но как же он красив.
— Да, и шрам его совсем не портит.
Лилиан засмеялась.
— Без шрама он походил бы на спальника.
— Лилли! — Миллисент опустила чашку на колени. — Ты умница! Конечно же, он спальник.
— Индеец-спальник?!
— Ну конечно! Вспомни, как он двигается, как носит одежду. Конечно, это редкость, но может, он именно поэтому и уцелел.
— Но, Милли! С такими руками и спальник?!
— Он, наверное, уже до капитуляции был на другой работе. Хотя не представляю, зачем держать спальника и не использовать его. И сейчас… ну там, где он живёт, он спальником не работает.
— Ты права, Милли, иначе бы он никогда не нанялся на стройку.
— Значит… — Миллисент задумчиво прикусила губу, — значит… Нет, не могу представить, кто ему мог дать жильё и не использовать.
— Ну, — осторожно сказала Лилиан, — это не обязательно… белая. Они могут жить и в Цветном квартале.
— Для Цветного квартала они слишком чисты. Там так не следят за одеждой. И стирают они не сами, им стирают. А индейцу и гладят.
— Да, я заметила. Милли, шрам у него свежий, не так ли?
— Да. Значит, он перестал быть спальником не из-за шрама. Как ты думаешь, Лилли, могут они… быть парой?
— Нет, Милли. Тогда бы они и жили на одной квартире. И… и обращение было бы другое. Ну, с Бьюти.
— С ней заигрывал белый.
Лилиан негромко засмеялась.
— Индейцу она тоже понравилась. Но он уступает её белому. Нет, Милли, между ними совсем другие отношения.
— Кстати, белый тоже красив.
— Я бы сказала, обаятелен. И кажется, он моложе индейца. Ненамного, но моложе.
— Они оба пришлые. Белого бы мы увидели и раньше, а в нашем Паласе, — Миллисент лукаво подмигнула сестре, — индейцев не было, не так ли?
Лилиан ответила смущённой улыбкой. Миллисент долила себе и сестре кофе и выключила спиртовку под кофейником.
— Интересно, Милли, сколько они провозятся с пристройкой?
— Ну, завезти товар мы успеем.
— Хотелось бы открыть к Дню Матери.
— Ты думаешь, цветных это волнует?
— Милли, посмотри на Нанни и Бьюти. Вспомни, когда мы купили Бьюти, как изменилась Нанни. Она даже придумала Бьюти отца и рассказывала мне, да и тебе, Милли, о своих приключениях с неким, — Лилиан с удовольствием рассмеялась, — гостившим у нас джентльменом. Она даже забыла, что родила всего однажды от дядюшкиного кучера-черныша и то мёртвого мальчика. Десятая дочь — дочь по закону. Мы даже не говорили ей ничего, вспомни. Она сама спросила, и ты кивнула. И для неё всё решилось. И Бьюти… как она любит Нанни, зовет её мамой, и верит, действительно верит, что Нанни её мать.
— Да легковерие цветных, Лилли, меня иногда изумляет. Они готовы верить всему, что скажет им белый.
— Не думаю, чтобы этот индеец был столь же легковерным.
— Но индейцы вообще сильно отличаются от негров. И ты заметила, он отвечает только на прямые вопросы. И то не на все. Отмалчивается он неплохо.
— А белый отшучивается. Они стоят друг друга, Милли.
— Да, разговорить их трудно. Да и стоит ли? Если они действительно живут у кого-то в белых кварталах, мы и так всё скоро узнаем.
— Ты знаешь, Милли, я думаю, Бьюти сможет узнать побольше. От неё они так таиться не будут.
— Как знаешь, Лилли. Но посмотрим.
— Конечно.
Лилиан допила кофе, Миллисент заботливо накрыла сервиз и остатки пирожных вышитой салфеткой.
— Позвони Нанни, — попросила она. — Пусть уберёт. Я оставила пирожных.
— Да, конечно, — закивала Лилиан, — пусть побалует Бьюти.
О бале они не говорили. Миллисент дала сестре полный отчет ещё утром. Самое главное — знакомство с комендатурой — было сделано, как они любили: изящно и ненавязчиво.
Женя проснулась ночью от странного чувства. Что-то менялось. Не в ней, в окружающем. Что? Дождь? Нет. Она осторожно, чтобы не разбудить Эркина и Алису, села на кровати. В комнате было темно и тихо, тёплой сонной тишиной. Но что-то же разбудило её. Что? Это не опасность. В этом незримом и неслышном изменении не было ничего тревожного. Нет, страх она узнавала в любом обличье, это что-то другое. Какое-то напряжение в воздухе. И не снилось ей вроде ничего такого…