— Вот уж кого не думал увидеть.
Как всегда он, если его впрямую не спрашивали, предпочитал молчать.
— И смотрю, порядок у тебя… как положено. Только, — Грегори хмыкнул, — только удои никто не записывал.
Он, не оборачиваясь, переходил от стойла к стойлу, наливал в поилки молоко. А Грегори стоял сзади, у двери, и всё говорил, говорил. Он не слушал. Заглядывал ли Грегори в закуток? Если увидел приготовленную одежду… Какой же он дурак. Надо было всё бросить и бежать со всеми, потом бы уж… или с отработочными… Звал же Клеймёный. Ну, побили бы, поиздевались, но не убили бы… Тишина за спиной заставила его оглянуться. Грегори ушёл. Он быстро плеснул молока в оставшиеся поилки и, бросив тут же ведро, побежал в закуток. Всё цело. Он сел на нары и посидел немного, переводя дыхание. Что ж, уходить так, уходить. Он собрал приготовленную одежду и пошёл в рабскую душевую. Лакеи и прочая домашняя сволочь мылась каждый день. Дворовым душ полагался раз в неделю, а то бывало и реже. Проходя через двор, бросил короткий взгляд на Большой Дом. Вроде, в одном из окон мелькнуло лицо хозяйки. Ладно, не вечно она будет там торчать. Он ещё тогда, в первый день, как им объявили свободу, решил, что уйдёт во всём новом, отмывшись от налипшей, наросшей за эти годы грязи. К ней привыкал тяжело. Вода шла еле-еле. Он яростно отскрёбывал голову, отплевываясь от едкой пены. Раньше ещё он сунулся было в хозяйскую ванную, но там был полный разгром. Всё разбито, испакощено, кровь на полу и стенах… спальников терзали. Парня замордовали в первый же день, а девчонка, слышал, дольше держалась. Тогда и к нему пробовали лезть на скотную. Он через дверь пообещал выпустить быка, и те убрались. Отмывшись, он вытерся чистым мешком — они так и лежали для дворовых в углу. Домашние приносили свои тряпки. Переоделся. Всё старое так и бросил на полу. И вышел во двор. Распахнутые ворота — их со дня Освобождения не закрыли, а одну створку ещё тогда сорвали с петель, и она валялась в стороне. Так что и не закроют.
— Масса Грегори, масса Грегори, Угрюмый бежит! — заверещали за спиной, когда до ворот ему шага четыре оставалось.
Он не узнал кричавшего, такая злоба накатила, даже не обернулся, но голос надзирателя заставил его остановиться.
— Угрюмый! Иди сюда!
Он медленно повернул голову. Грегори стоял на заднем крыльце. Будто и не было ничего, будто всё как раньше.
— Иди сюда, — повторил Грегори.
И он покорно, опустив голову, пошёл на зов.
— Идём, — Грегори держался обеими руками за свой пояс, засунув большие пальцы в кольца креплений. Будто сам себя держал за руки. Всё как всегда. Только на поясе нет плети. — Иди за мной.
Он молча повиновался. Грегори привёл его в знакомый, памятный с того первого дня кабинет. Только теперь хозяева стояли посередине. Потому что сидеть было не на чем.
— Вот, — Грегори легонько подтолкнул его вперёд. — Вот, это Угрюмый. Единственное место, где что-то сохранилось, это скотная. Угрюмый вс в порядке держал. Коровы, телята — все здоровы. И молока не так уж много пропало. Он им телят поил. Так что на кормах получилась экономия.
— О какой экономии вы говорите?! — хозяйка нервно ломала руки. — Всё разбито, поломано. Всё, всё пропало! Мы разорены, а вы говорите об экономии!
— Успокойтесь, дорогая, — вступил хозяин. — По крайней мере, уцелел дом. И мы все.
— Дом?! — гнев хозяйки нашёл другой адрес. — Разве здесь можно жить?
— Миледи, — вмешался Грегори. — Я говорю о скотной. Если бы не Угрюмый, ни молока, ни мяса бы не было.
— Да, конечно. Дорогая, Грегори прав. Пару телят можно забить уже сейчас, не правда ли, Грегори?
— Да, милорд.
— А пока… Вы отправили молоко на кухню?
— Да, милорд. Детей уже напоили. Порки что-нибудь придумает с обедом.
Он угрюмо смотрел в пол, не понимая, зачем его привели и заставляют всё это слушать.
— Дорогая, успокойтесь ради бога. И не так он много выпил этого молока!
— Да?! Да вы посмотрите на его рожу! Боже, он же вашу рубашку взял! Вор! Вы хоть это видите?!
Желтые дощечки паркета, исцарапанные, грязные. Сапоги Грегори, ботинки хозяина, лакированные туфли хозяйки…
— Миледи, вы позвали меня восстановить хозяйство. Я согласился, но прошу вас не мешать мне. И неужели старая рубашка и бидон молока, ну два бидона, больше за это время даже индеец не выпьет, более ценны, чем порядок на скотной?
— Ну, хорошо, — в голосе хозяйки прозвучала усталость. — Пусть остаётся на скотной. Я не против.
— Вот и отлично, — обрадовался Грегори. — Давай, Угрюмый, благодари. А все условия потом обговорим.
— Какие ещё условия!… - начала хозяйка.
И осеклась. Потому что он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Сразу ставшее каким-то вылинявшим, бесцветным. Хозяин попятился от его взгляда, сунул руку в карман пиджака. Но он повернулся и, обойдя застывшего Грегори, пошёл к выходу, и жёлтый паркет трещал под его сапогами. Сзади что-то кричала хозяйка, ей возражал Грегори, но ему уже было всё равно…
…Эркин улыбнулся воспоминанию. Солнце грело вовсю, и он снял рубашку, повесил рядом с курткой Андрея. Та самая рубашка. Андрей ухмылялся во весь рот, показывая щербины между крепкими белыми зубами.
— Ты что?
— А ты чего? Молчишь и лыбишься. Вспомнил чего?
— Да. — Эркин счастливо улыбнулся. — Освобождение. Как из имения ушёл. Я в имении был, скотником.
— Ты ж говорил…
— Это ещё до имения. Меня по пьянке купили, ну и сунули в скотную. Там и пахал до Свободы.
Андрей захохотал.
— По пьянке и не то бывает.
— А у тебя как было?
— Что?
— Ну, Освобождение?
Андрей внезапно помрачнел, насупился.
— Обыкновенно. Работаем или трепемся?
— Работаем, — пожал плечами Эркин.
Не хочет говорить, не надо. У каждого своё. И не нарочно заденут, так всё равно больно.
С крышей пришлось повозиться.
Ели, уже не замечая ничего, хотя кормили хорошо. По большому куску жареного мяса с картошкой. Старуха опять ворчала насчёт обнаглевших, что господскую еду жрать норовят и благодарности от них не дождёшься. Но им было не до неё. И не до Бьюти, что так и крутилась возле них. Потом пристала вдруг к Эркину, почему у него спина без клейм, чистая.
— Моюсь часто, — огрызнулся он.
— А номер? — не отставала она.
— А руки не мою!
Обиделась и отстала. Так и должен он каждому объяснять, что у него и откуда?!
И всё-таки они сделали эту чертову крышу! Двухскатную. Навели стропила и скрепили их брусом, который Андрей называл по-русски коньком. Эркин разулся, чтобы сапогами не повредить брусья, и полез наверх. Андрей ему снизу подавал доски, и он накрыл коробку потолком.
— Крышу давай.
— Поперечины сделаем, а завтра кровлю натянем. Вон рулон лежит.
— Ну, давай так.
Хозяйки сегодня не показывались. Только, когда они уже собирали и укладывали доски и брусья, подошла одна из них.
— На сегодня всё, мэм. — Андрей собрал свой ящик и выпрямился. — Завтра снаружи закончим.
— Хорошо. Большое спасибо, — она улыбалась ласково, а её глаза внимательно шарили по их лицам и одежде. — Вот, возьмите.
Андрей покосился на две тёмно-жёлтые зернистые плитки у неё в руках и посмотрел на Эркина.
— Ты как?
Эркин застегнул рубашку, заправил её в штаны и посмотрел на Андрея, осторожно перевёл взгляд на хозяйку. Её улыбке он не доверял, но решил рискнуть.
— Это в счёт платы, мэм?
— Нет-нет, — она засмеялась. — Это премия. Вы так хорошо работаете.
— Спасибо, мэм.
— Спасибо, — повторил за ним Андрей, забирая свою плитку.
— Скажите, — она так это сказала, что Эркин заинтересованно посмотрел на неё. — Скажите, вам очень нравится, когда вас просят что-то взять?
Её хитрая улыбка и безупречная вежливость вопроса помимо его воли вырвали у него ответ.
— Нет, мэм. Но кто хватает первый кусок, получает и первую оплеуху.
— Оо! Браво! Отлично сказано.
Странно, но её восторг показался ему искренним.
1991; 25.06.2010
ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ
Лилиан быстро прошла в магазин. Миллисент уже закрыла дверь и подсчитывала кассу.
— Милли.
— Да, Лилли, они ушли?
— Да, я их отпустила. Милли, это невероятно!
— Что именно?
— У индейца рубашка, ты заметила?
— Я заметила, что другая. Ну же, Лилли, не томи.
— Во-первых, она из настоящего крепа, во-вторых, на ней метка "Лукаса", а в-третьих, — Лилли хитро улыбнулась. — Это форменная рубашка Старого Охотничьего Клуба.
Миллисент всплеснула руками.
— Не может быть! "Лукас"… У нас на весь город нет ни одного, кто бы носил вещи от "Лукаса".
— А члены Старого Охотничьего Клуба у нас есть? И чтобы клубную форму заказывали у "Лукаса".
— Невероятно!
— Она чистая, пуговицы подобраны в тон, но не форменные. Поэтому не сразу заметно.
— Кто-то следит за его одеждой.
— Да. Есть ещё детали. Но это потом, Милли.
— Конечно. Но это становится интересным. А белый?
— Как вчера. Он каждый день рубашки не меняет.
— Может, у него просто нет сменных?
Лилиан пожала плечами и устало облокотилась о прилавок.
— Да, я дала им по плитке "зёрнышек".
— И как?
— Взяли, конечно. Но, похоже, они не знают, что это такое.
— Интересно. Индеец — понятно…
— Да, раз уж зашла о нём речь, Милли. У него номер раба, а клейм на спине нет.
— Раб по рождению? Для индейца странно. Но… но для спальника нормально.
— Да. А белый? Он-то должен знать о "зёрнышках". Это же самое дешёвое из лакомств, дешевле ковбойских конфет.
— Похоже, — усмехнулась Миллисент, — у белого тайн и странностей не меньше, чем у индейца.
Миллисент быстро закончила с кассой и убрала деньги.
— Да, кажется, совсем недавно я считала, что ничего интересного для нас уже нет. Что мы всё обо всех и обо всём знаем.
Лилиан засмеялась и обняла сестру.
— Милли, когда не будет интересного, ты его выдумаешь. И знаешь, я тут думала. О русских. Ну, их праздники, вкусы и так далее, нужно расспросить Джен Малик. У неё ещё дочка "недоказанная".
— Да, знаю. Она ведь русская. И очень мила. Кстати, стоит намекнуть ей, что она может заходить к нам с девочкой.
— Кстати, дочка белее матери.
— Ещё одна тайна для меня? — засмеялась Миллисент.
— Специально для тебя, — поддержала шутку Лилиан. — Три задачи сразу лучше, чем по очереди.
— Не лучше, а интереснее, Лилли.
Женя аккуратно разделила плитку на три части. Разлила чай. Алиса хитро исподлобья следила за Эркином, и, поймав этот взгляд, он не склонился над чашкой, а поднес её ко рту. Алиса вздохнула: сослаться на Эркина не удастся — и села прямо. Женя улыбнулась.
Мирное вечернее чаепитие. Эркин сидит, опираясь локтями о стол и держа двумя руками чашку перед лицом. Дышит паром. Но чашка мешает ему видеть Женю, и он, отпив, ставит её на стол.
— Бери "зёрнышки". Ты не пробовал раньше?
— Нет. Там, — он головой показывает куда-то за стены комнаты, и Женя догадывается, что речь идёт о Паласе. — Там такого не было.
— А что было?
— Нуу, шоколад, плитками, конфеты с ликёром, с бренди… — он пожал плечами, припоминая. — Вино с фруктами…