Как это было, Джеки, ты, разумеется, не помнишь, а вот твоя тетя Ви прекрасно помнит. Первые дни — ужас и радость. Радость — огромная и безбрежная, как море, потому что на руках у нее оказался маленький теплый человечек, которому крайне необходима была вся ее нерастраченная любовь и нежность. Ужас — потому что она понятия не имела, как этого человечка укачать, накормить, помыть, переодеть в сухое и снова помыть, потому что рук всего две, а учебников по этому делу не написано. Написано, конечно, но писали их, судя по всему, мужчины. Как это: «Переоденьте малыша, положите его в кроватку и сварите ему кашу…» Как можно переодеть брыкающееся и орущее тысячерукое и тысяченогое существо, которое норовит засунуть в рот все, до чего может дотянуться, и писает через каждые пять минут? А каша? Ее же надо помешивать непрерывно, а существо в этот момент уже убежало из кровати и подбирается к розетке!
Удивительно, но дня через три ужас испарился, и Вероника Картер лихо варила каши, пеленала упрямого козлика, небрежным движением бедра включала стиральную машину, а потом гладила пеленки, одновременно исполняя племяннику колыбельную песню. Джеки нравилось.
Вероника рассмеялась, сама себе зажала рот и на цыпочках побежала на балкон. Здесь стоял шезлонг, в котором она и вытянулась с громадным удовольствием.
Эх, сейчас бы поспать часиков десять!
На грудь Веронике свалились две растрепанные маргаритки, и она хихикнула, вспомнив восторг Джеки, когда они ползали по лужайке перед домом и украшали буйные черные кудри тети Ви цветами, перышками и веточками.
Ванну она примет, когда стемнеет, а пока полежит здесь, наслаждаясь последними лучами солнца.
Только теперь Вероника Картер поняла, какой пустой и бессмысленной была вся ее жизнь до этого. Странно, один младенец в один день берет и переворачивает все с ног на голову, а вернее, с головы на ноги, и все становится совершенно ясно, правильно и понятно.
Марго умерла, отец мальчика тоже мертв, Джеки — круглый сирота, так что усыновление не займет много времени. «Привет, я Вероника Картер, а это мой сын Джеки».
Она засмеялась от удовольствия. Что может быть прекраснее этих слов? Лучезарнее, чем улыбка ребенка, тянущего к тебе свои ручки?
Джеки, барашек мой кудрявый!
Нет, конечно, хорошо бы было, кабы в этой прекрасной картине мироздания присутствовал еще и высокий, красивый, широкоплечий мужчина, в чьих глазах горит любовь, чье сердце отдано тебе одной, но Веронике Картер было двадцать девять лет, и с некоторыми иллюзиями она уже рассталась.
Она приоткрыла один глаз и критически оглядела окрестности. Балкон выходил на лужайку, ту самую, с маргаритками, дом был очень и очень неплох, но Вероника прекрасно понимала, что это ненадолго. Деньги на счету стремительно таяли, а восполнить их было можно, только начав работать, вернее, вернувшись к работе. Ландшафтный дизайн — дело прибыльное, но требующее времени. Упрямый козлик ждать не станет. Ему хочется прыгать и ездить верхом на тете Ви, а маргаритки, по его мнению, нужно рвать, а не высаживать. Что ж, отчасти он прав.
Вероника вздохнула и закрыла глаз опять. Что там говорила Скарлетт О'Хара? Я не буду думать об этом сейчас, я подумаю об этом завтра… Сейчас надо принять ванну!
Она на ходу развязала пояс халата и двинулась по направлению к ванной, когда раздался звонок в дверь. Это ее удивило. Друзья, конечно, навещали ее, но в последнее время все реже и реже. Волна восхищения (какой хорошенький малыш!) схлынула, теперь они все больше удивлялись, как это молодая, успешная и самостоятельная женщина по доброй воле взвалила на себя такой груз и не желает возвращаться к прежней жизни.
Уже девять вечера. Поздновато для гостей.
Звонки не прекращались, становились все настойчивее. Как хорошо было раньше! Стучит, положим, поздний гость в дубовые ворота, а ты свечку задул и спишь себе в западном крыле замка. А если еще и подъемный мост не опускать…
— Иду. Кто там?
— Джон Леконсфилд.
Она застыла посреди коридора, охваченная мистическим ужасом. Ноги подкашивались, в глазах темнело, темнело….. и потемнело окончательно. Вероника упала в самый настоящий обморок.
Длился он недолго. Подсознание прекрасно понимало, что Джеки спит в своей комнате, но рано или поздно проснется, а дверь на балкон открыта, а… Короче говоря, Вероника Картер кое-как встала на ноги и медленно побрела к двери. Мысли вертелись в голове, сталкиваясь, разбегаясь и перепутываясь друг с другом.
Джон Леконсфилд звонит в дверь.
Джон Леконсфилд не может звонить в дверь, потому что он умер. Значит, не умер.
Раз не умер и звонит, надо ему открыть.
Это же муж Марго.
Он не муж Марго, он вдовец!
Раз он жив, вдовец, и звонит в дверь… Значит, он пришел за Джеки!
Вот тут вся путаница улеглась, и Веронику Картер охватил холодный ужас.
Ее барашек, ее упрямый козлик, ее маленький Джеки! Он так привык к ней, он не отпускает ее от себя ни на шаг, он боится незнакомых людей, он будет плакать! Господи, Вероника, а как будешь плакать ты сама!
Но что бы там ни было, Джон Леконсфилд его отец. И имеет право войти.
А также право забрать Джеки и выгнать Веронику Картер хоть сию минуту, потому что, строго говоря, у нее нет никаких шансов победить в споре за Джеки Леконсфилда! Как хорошо, что в прекрасной дубовой двери есть глазок! Она в него посмотрит и…
И ничего. Потому что она все равно никогда в жизни не видела Джона, даже на фотографиях.
Будем надеяться, что это грабитель и мошенник, потому что с ним Вероника Картер справится одной левой, чего не скажешь о настоящем отце Джеки!
2
Если бы кто-то мог видеть Веронику Картер в эту минуту, он явно посчитал бы ее за ненормальную. Полы халата разошлись, лицо бледное, синие глаза горят на нем двумя кратерами вулканов, курносый нос подозрительно распух, да еще вдобавок из закушенных до синевы губ вырываются совершенно безумные слова: «Пусть это окажется грабитель. Или продавец карманных библий. Или страховой агент. Или все-таки грабитель».
Звонок выдал требовательную трель, от которой внутри у Вероники все оборвалось в очередной раз, и она на негнущихся ногах стала приближаться к двери, издавая легкое сипение, в котором только очень чуткое ухо могло уловить нечто вроде «Иду, иду, минуточку!»
Тапочки превратились в колодки, халат — в смирительную рубашку.
Если это Джон Леконсфилд, лорд Февершем, прости, Господи, младший, а это скорее всего он, то она должна быть сильной. Очень сильной. Суперсильной. Она просто обязана защитить Джеки от… от его отца. Ерунда какая-то получается.
Неважно, ерунда, не ерунда, главное — спрятать мальчика, как хотела Марго — о, Марго, зачем ты потребовала от меня этого! — спрятать так, чтобы ни одна ищейка лорда Февершема не смогла их найти. Если понадобится, они с Джеки спрячутся на необитаемом острове!
Еще скажи — на Луне, идиотка!
— Иду, иду, минуточку! — Малыш не должен вновь страдать, не должен — и все тут. И уж конечно он не должен попасть в руки своего жестокого отца, негодяя без сердца и совести, так долго игнорировавшего существование собственного сына!
Именно жестокость и надменность молодого аристократа разрушила жизнь Марго и довела ее до болезни и смерти, а теперь он хочет забрать бедного малютку и уволочь в свое мрачное родовое гнездо, в холодный серый замок, где гуляют сквозняки и нет никого, кто утешил бы несчастного сиротку Джеки.
Образ несчастного сиротки Джеки вышел так убедительно, что Вероника начала тихонько всхлипывать, одновременно переполняясь жаждой мести жестокосердному папаше. Видимо, именно ярость придала ей сил и уже через каких-то десять минут Вероника Картер решительно отпирала трясущимися руками многочисленные замки на добротной дубовой двери.
Перед ней стояли шесть с лишним футов Абсолютного и Бесповоротного Идеала Всех Женщин. Серый с искрой костюм облегал широкие плечи, подчеркивал античный торс, оттенял темно-серые глаза и скромно намекал на годовой доход Идеала, который не шел ни в какое сравнение даже, пожалуй, с пожизненным доходом Вероники Картер.
Темные волосы, загорелое лицо, классические черты, тонкий породистый нос — все выдавало в незваном госте потомка норманнских баронов, некогда захвативших Британию и прочно обосновавшихся на ее меловых утесах. Такого одеть в латы, посадить на коня — и никакая леди Ровена не вспомнит об Айвенго! Общее лучезарное впечатление немного портил тот факт, что Идеал был здорово рассержен. Еще бы, Вероника добиралась до дверей добрую четверть часа.
Джон снял палец с кнопки звонка и ошеломленно уставился на представшее перед ним создание. Странно, он всегда полагал, что фраза «У нее безупречная фигура» является в некотором роде гиперболой, по крайней мере метафорой, однако в данный момент перед ним стояла обладательница несомненно безупречной фигуры. Не слишком высокая, не слишком маленькая, не слишком худая, не слишком полная, точеная статуэтка паросского мрамора, чью очаровательную головку увенчивала копна абсолютно нереально блестящих черных кудрей, рассыпанных по плечам в живописнейшем беспорядке. С идеального овального личика — не слишком бледного, не слишком румяного — на Джона смотрели два рассерженных глаза, чей цвет вызывал мысли о морских глубинах, о лиловых зарослях вереска на дартмурских пустошах, о бериллах, аметистах, о глубоком космосе и еще о тысяче вещей, которые не имели никакого отношения к цели приезда лорда Февершема в столицу Империи.
В этих невозможных глазах горела ярость, уж ее-то Джон узнал мгновенно. Безупречное создание выпрямилось, в результате чего белый халат соскользнул с чуть загорелого, восхитительно кремового плеча, грозя представить на суд невольного зрителя умопомрачительную грудь. Джон судорожно сглотнул. Еще немного — и он начнет думать стихами.
И вообще, носить такие халаты — безнравственно! Тонкий легкий шелк струился по фигурке незнакомки, облегал и приоткрывал, намекал и прямо демонстрировал, подчеркивал и оттенял, а в районе стройных ног и просто ничего не скрывал!
Джон Леконсфилд, лорд Февершем, не сразу понял, ЧТО происходит с его организмом, а когда понял — страшно удивился. И немного испугался. Раньше, по крайней мере лет с восемнадцати уж точно, ему всегда удавалось контролировать свои инстинкты. Сегодня Тело вышло из-под контроля. Джон Леконсфилд, лорд Февершем, был крайне возбужден.
Растерянный, рассерженный, недоумевающий, обозленный Джон решил действовать наперекор всему, в том числе и собственному непокорному организму. В таких случаях нужна жесткость.
— Немедленно впустите меня. Мое имя Джон Леконсфилд, и я настаиваю на том, чтобы войти!
— А я Мария Стюарт, очень приятно! Покажите документы!
Он сделал было шаг вперед, и эта дикая кошечка, нет, пожалуй, пантера, едва не зашипела на него. Во всяком случае, под коралловыми губками блеснули ослепительно белые зубки, напоминавшие, естественно, жемчужины. Осторожнее, Джон, лирика в твоем деле не поможет, а навредит!
Он презрительно усмехнулся и медленно засунул руку во внутренний, карман пиджака. Водительские права он протянул пантере без единого звука.