От испуга Марджори вскрикнула и проснулась. Холодная испарина покрывала ее лоб. Дрожащими руками она включила настольную лампу, на часах было около семи утра. Спать больше не хотелось. Какой странный сон, подумала Марджори и направилась в душ.
2
Эрнест Гриффит приехал за ней на ярко-синей спортивной машине, на этот раз он сам сидел за рулем. Марджори с удивлением заметила, что одеты они практически одинаково, в белые костюмы полуспортивного типа, только у него с брюками, а у нее с юбкой ниже колен, но потом вспомнила, что покупала этот костюм в «Либертиз». Различие состояло в том, что на нем был свободный вязаный кардиган в синих тонах, а на ней синяя шерстяная накидка с пелериной и крошечная шляпка а-ля тридцатые годы, которые снова вошли в моду в этом сезоне. Про себя она отметила, что Эрнест великолепно смотрится в любом костюме, что неудивительно при его великолепной фигуре. Интересно, когда он только находит время заниматься спортом? — подумала Марджори.
— А что привело тебя в дом моих родителей? — решила нарушить молчание она. Впрочем, она могла бы поинтересоваться этим еще накануне.
— Из рассказов миссис Эйкройд, моей дальней родственницы, я вынес впечатление, что в доме твоих родителей среди собранных ими картин может оказаться именно то, чем интересуюсь я. Она любезно вызвалась представить меня. И действительно среди многочисленных сокровищ мое внимание сразу привлек рисунок Джона Констебля, выполненный черной и белой пастелью, «Ист-Берхольтская церковь».
— Ты поклонник Констебля?
— Разумеется, но дело не в том. Я собираю коллекцию картин и рисунков «Британия глазами художников». Хотелось пополнить ее рисунком Констебля. У меня есть даже один из видов Лондона на Темзе, выполненный Каналетто. Кстати, мы скоро будем проезжать это место, которое итальянец увековечил в том виде, каким оно было в восемнадцатом веке. Картина называется «Старый Уолтонский мост».
— И как тебя приняли мои родители?
— В высшей степени любезно и немного… снисходительно. — Эрнест лукаво усмехнулся.
Марджори засмеялась, и от первоначальной неловкости не осталось и следа.
— Но рисунок тебе продать отказались. Я угадала?
— Угадала. — Эрнест задумчиво сдвинул брови. — Когда истекает срок твоей стажировки в Британском музее?
— Через три недели.
— Значит, в следующем месяце ты уже могла бы приступить к работе у меня? Извини, — перебил он сам себя, — я не спросил, что ты решила.
Марджори опустила глаза и уставилась на свои руки в перчатках из тонкой мягкой кожи. Не могла же она признаться, что со вчерашнего вечера мысли ее заняты совершенно другим!
— Я еще ничего не решила, — честно призналась она.
— Наверное, у тебя уже есть и другие предложения?
Ей показалось, что в его вопросе таится какая-то двусмысленность, поэтому она не стала рассказывать ему о письме Кристофера. Даже имя его ей не хотелось упоминать в разговоре с Эрнестом. То, что творилось с ней после встречи с Гриффитом, казалось ей изменой старому другу, человеку, которому она когда-то дала обещание стать его женой. Пусть они и не были формально обручены, сознание вины подсознательно терзало ее в последнее время, и только сейчас Марджори ясно это поняла.
— Ничего особенно интересного, — нехотя ответила она, слегка порозовела и нахмурилась, поскольку пришлось солгать. Как искусствоведа предложение Кристофера больше привлекало ее, нежели работа в магазине Гриффита.
— С такими родителями, как у тебя, ты могла бы вообще не работать. Занялась бы домашней коллекцией для собственного удовольствия, — заметил Эрнест. — Но тебя такое положение не устраивает, я прав?
— Не устраивает, — подтвердила Марджори, взглянув на его мужественный профиль с тяжелым подбородком. — Как ты догадался?
Эрнест улыбнулся.
— Мне почему-то кажется, что мы с тобой сделаны из одного теста. — Удерживая руль одной рукой, он быстро накрыл ее узкую кисть другой рукой и нежно сжал ее.
От его прикосновения озноб пробежал по спине Марджори. Она застыла на сиденье. Хватило одного прикосновения Эрнеста, чтобы тело, которое ей удалось приструнить с помощью холодного душа, вновь заговорило о себе требовательно и властно. Она напрягалась изо всех сил, чтобы ничем себя не выдать.
К счастью, в это время Эрнест отвлекся.
— Смотри, вот это место, о котором я тебе говорил. Если бы не Каналетто, мы никогда не узнали бы, как здесь все выглядело в восемнадцатом веке.
Марджори смотрела на Темзу, вдоль которой они ехали, но мысли ее были не о художнике восемнадцатого века, а о Гриффите. Не желая признаваться себе, что влюбилась, она думала о том, что он ни словом не обмолвился о своей личной жизни. А вдруг он женат? В его возрасте — а ему уже, должно быть, около тридцати — мужчины, как правило, женаты. А если нет, то имеют постоянную любовницу. Его нежный поцелуй вчера, что он означал? Возможно, он и забыл о нем как о пустяке, не имеющем для него значения, и даже не подозревает, какую бурю вызвал в ее душе этот пустяк, какие физические мучения доставило ей ночью собственное тело, с такой готовностью отозвавшееся на его призыв. Но, если судить по его поведению сегодня, как женщина она его не интересует. И внимателен он к ней только потому, что, непонятно по какой причине, заинтересован в ее поступлении к нему на службу. А Марджори готова душу прозакладывать, лишь бы снова оказаться в его объятиях, прижаться к его груди…
Почувствовав, что краснеет, она запретила себе думать об этом. В конце концов, где ее чувство собственного достоинства? Она не из этих женщин, которые позволяют себе вешаться мужчине на шею. Как бы ни было велико ее тяготение к Гриффиту, она сумеет справиться с собой. Лишь бы он не прикасался к ней, не подходил слишком близко… Интересно, он со всеми будущими сотрудницами так носится, как с ней? Или она исключение? Вероятно, из-за ее родителей он так любезен с ней.
Марджори так глубоко задумалась, что не заметила, как небольшая туча закрыла солнце и пролилась мелким коротким дождем. И только голос Гриффита заставил ее очнуться:
— Смотри, какая радуга перекинулась через Темзу! Словно сказочный мост! Сколько раз здесь проезжал, а такого не припомню. Говорят, увидеть радугу к счастью. — Он бросил на нее испытующий взгляд.
Она смотрела на волшебное зрелище, и в душе ее зародилась надежда. Может, и вправду это добрый знак? Не в силах сдержать охватившее ее волнение, она воскликнула:
— Какое чудо! Я никогда не видела такой яркой радуги!
Эрнест улыбнулся радостной детской улыбкой.
— Уверен, что в детстве ты обожала сказки.
— Да, в раннем детстве, а потом увлекалась фантастикой и вестернами.
— И воображала себя каким-нибудь ковбоем. Помню, как ты ускакала от меня на своем великолепном жеребце Хоппи пять лет назад. Ты была похожа на амазонку из волшебного леса.
— Ты помнишь, как звали моего жеребца? — удивленно спросила Марджори. Ей польстило сравнение с амазонкой, но она не решилась признаться, что он напомнил ей викинга.
— Я все помню, — сказал Эрнест тихо.
Сердце Марджори забилось как безумное. Она отвернулась к окну, чтобы он случайно не заметил волнения на ее лице.
— А как тебе нравится вон тот домик? — нарочито небрежным тоном спросил у нее после продолжительного молчания Эрнест.
— Какой? — рассеянно спросила Марджори, не понимая, о каком домике он говорит, потому что они приближались к холму, на самом верху которого стоял замок, по внешнему виду скорее всего относившийся к «Тюдору», архитектурному стилю шестнадцатого века. — Я не вижу никакого домика. Если только ты не имеешь в виду тот замок наверху.
— Я его ласково называю домиком, потому что очень люблю. Мой прадед купил его еще в прошлом веке, отреставрировал, и с тех пор в нем рождались и умирали Гриффиты. Отсюда не видно, но мы скоро свернем на дорогу, идущую через поселок, и проедем мимо старинной церкви, рядом с которой находится кладбище, где захоронены мои предки. Увидишь, какую грандиозную мраморную усыпальницу воздвиг там мой дед.
Несмотря на легкую иронию, в голосе Эрнеста слышалась неподдельная гордость за своих предков. Марджори вспомнила, какое раздражение вызывали у нее бесконечные рассказы матери об их аристократических предках, и ей стало совестно. Возможно, именно ее пренебрежение к истории их рода стало причиной постепенного охлаждения к ней матери. Лицо леди Патрисии представилось ей не высокомерным, а… обиженным.
Истолковав по-своему молчание спутницы, Гриффит сказал:
— Не бойся, в нашем домике нет закопченных балок и больших залов с огромными каминами и холодными каменными полами. Внутри все не один раз переделывалось, так что жить в нем удобно. Надеюсь, тебе здесь понравится.
Так ли уж важно, понравится мне или нет, ведь я не собираюсь здесь жить, подумала Марджори.
Они свернули на дорогу, огибавшую холм, и вскоре оказались на главной улице поселка, по обеим сторонам которого стояли аккуратные коттеджи с палисадниками. За коттеджами временами мелькали большие теплицы, коровники, конюшни и фруктовые сады. Когда они проехали поселок, то сады приблизились к дороге. Поворот вправо — и со своей стороны Марджори увидела небольшую красивую церковь и рядом звонницу.
— Если будет желание, то сможешь присоединиться к нашему семейству завтра и осмотреть церковь. Мы до сих пор сохраняем традицию: ходим на воскресную службу.
Марджори с удивлением посмотрела на Эрнеста и не решилась сказать, что не помнит, когда в последний раз посещала воскресную службу.
Они въехали на аллею, обрамленную красиво подстриженными кустами с багряными листьями, а через две минуты уже подъезжали к главному входу с массивными дубовыми дверями. Эрнест выключил двигатель, быстро вышел, чтобы открыть дверцу и помочь ей выйти, хотя к ним уже торопился пожилой человек в темном костюме, в котором ее наметанный глаз определил слугу. К ее удивлению, они с Эрнестом обнялись.
— Как поживаешь, Билл? Прости, что не смог приехать в прошлые выходные.
— Здравствуй, мальчик. Я знаю, как ты сейчас занят.
— Познакомься, Марджори, наш старейший член семьи, Уильям Холт. Он заправляет всем нашим хозяйством. Билл, а это леди Марджори Лоуэлл. Возможно, наш будущий главный консультант по художественной части, если мне удастся уговорить ее поступить к нам на службу в «Либертиз».
— Добро пожаловать, леди Лоуэлл, — сказал Уильям Холт, приглядываясь к ней.
— Спасибо. Рада с вами познакомиться. Если вас не затруднит, зовите меня просто Марджори.
Гриффит вернулся к машине, чтобы отогнать ее и поставить в гараж, а Уильям повел Марджори в дом. В холле он оставил ее, сославшись на хозяйственные обязанности. Но она даже не заметила его ухода, пораженная резким контрастом между внешним видом средневекового замка, мрачного и неприступного, и тем, что она увидела внутри. Окружавшее ее пространство было пронизано светом, создавая радостную атмосферу. Искусно подобранные яркие краски высоких витражей над дверью разноцветными бликами усеивали белый мрамор под ногами. Похоже, в этом доме не признают темных тонов, подумала Марджори, разглядывая резные панели светлого дерева, перемежавшиеся высокими зеркалами, благодаря которым зрительно увеличивались размеры холла. Терракотового цвета гардины и обивка изящных стульев в сочетании с цветными бликами на полу уравновешивали своим теплом холод белого мрамора. Но больше всего ей понравились вазы с цветами, стоявшие на изящных высоких столиках возле каждого зеркала. Она дошла до уютного диванчика рядом с неожиданно низким столиком, на котором стоял телефонный аппарат, и присела. Встреча с Эрнестом, ее приезд сюда, сам дом — все казалось ей сказочным сном. Если он почему-то заинтересован в ней как в служащей, то зачем привез ее сюда? Какой в этом смысл? И его поведение с ней не похоже на поведение работодателя…