— Да нет.
— Все правильно?
— Да.
— Вы стали любовницей Ламбло?
— Да.
— Чем он занимался в те времена?
— Не знаю.
— Он был еще студентом?
— Не знаю.
— Где он жил?
— Со мной.
— Недалеко от улицы Бланш?
— В маленьком отеле, забыла, как называется улица… окна выходили на бульвар Батиньоль, возле площади Клиши.
— Он там жил до того, как познакомился с вами?
— Он жил на улице Принца.
— Вы ради него бросили Манчелли?
Она пошевелилась, ей было не по себе. Люка все отчетливее понимал, что пересказывал все не совсем точно, что ей хотелось поправить его, но она не находила слов, ведь даже мысли, наверное, расплывались в ее старческой голове.
— Не торопитесь. Хотите, я приготовлю кофе?
Он увидел, что зашел с правильной стороны.
При слове «кофе» ее глаза заблестели, и тогда он снял трубку и позвонил в пивную «Дофин»:
— Фирмен, у вас хватит духу нырнуть под дождь и принести мне сюда кофе и пива? Побольше кофе. Лучшего, какой есть.
Он дал ей немного отдохнуть, зашел в соседний кабинет и поручил единственному сидевшему там инспектору просмотреть старую картотеку полиции нравов.
Когда он вернулся, Бланш сидела неподвижно. Должно быть, она могла просиживать так часами, почти не осознавая происходящее. Он снова вышел в коридор навстречу официанту из пивной, подоспевшему с подносом в руках. Фирмен пришел с большим красным зонтом, с которым обычно в дождь встречал посетителей на тротуаре, вид у него был веселый, точно гроза возбуждала его.
— Что, преступление? — Он показал пальцем на дверь кабинета. — Громила?
— Старушка.
Люка сам положил ей в кофе сахару, поинтересовался, не нужно ли молока, и любезно подал ей чашку.
— Прежде всего, запомните: что бы ни случилось в те далекие годы, существует срок давности. Понимаете? Нет? Это означает, что ни вам, ни вашему бывшему любовнику Ламбло, даже если бы был жив, уже не могут предъявить никакого обвинения. Я допрашиваю вас не по делу Манчелли, а потому, что нам необходимо восстановить все обстоятельства жизни Ламбло.
Он говорил медленно, но и это было для нее слишком быстро и слишком сложно. Несмотря на задернутые занавески, она продолжала трястись всем телом после каждого громового раската; может быть, все время, пока он тут распинался, она в страхе ожидала следующего удара грома?
Чашку она держала осторожно, пила маленькими глоточками, как светская дама в гостях.
— Вы ушли от Манчелли, когда Ламбло стал вашим любовником?
Он дважды повторил вопрос другими словами.
— Не знаю. Не сразу.
— Кем он был для вас? Просто клиентом?
— Да вроде нет.
— Он вам платил?
— Кажется, нет.
— Это он предложил вам жить с ним?
— Да.
— Он хотел, чтобы вы больше не выходили на панель?
Опять не совсем верно. Надо было внимательно следить за выражением ее лица и читать на нем ее мысли, сомнения, колебания. Ведь она тоже, по всей видимости, силилась установить истину.
— У Ламбло были деньги?
— Не много.
— Так что он целыми днями делал? Было похоже, что он ходит на работу — в контору или в мастерскую?
— Нет.
— Он вставал поздно? Целыми днями шатался?
— Да.
— А иногда брал и из ваших денег?
— Наверное, да.
Люка почти не представлял себе то время, о котором ему только рассказывали, когда он еще начинал служить в полиции. Площадь Клиши, бульвар Батиньоль — все это был тогда опасный район, гнездо апашей. Девушки щеголяли в плиссированных юбках и носили пышно взбитые волосы, а мужчины дрались из-за них на ножах.
— Ламбло был таким, как все?
— Нет.
— Он хотел, чтобы вы изменили свою жизнь?
— Не то чтобы сразу.
— А Манчелли хотел, чтобы вы к нему вернулись?
— Ну да.
— Случалось Ламбло водить вас на танцы?
— Иногда. Чаще всего ходили в разные кабаре, где пели и читали стихи, возле бульвара Рошешуар.
— Его там знали? У него были друзья? — Да.
Увы, она не помнила, как назывались эти кабаре. В большинстве из них просто дразнили буржуазную публику, но были одно или два, где кипело кое-что посерьезнее, там велись разговоры об общественной справедливости и как раз в те самые годы начали собираться анархисты.
— При вас никогда не говорили о бомбах?
— Говорили.
— Ламбло?
— И он, и все остальные тоже.
В дверь постучали, и вошел инспектор, который принес Люка выцветшую розовую карточку, на которую старуха взглянула с внезапным страхом.
— Не бойтесь. Это останется между нами.
Да, конечно, дважды в неделю она обязана была приходить в полицию, почти туда, где сидела сейчас, и, как водится, иногда ее отправляли провести недельку-другую в больницу Сен-Лазар.
— Ламбло не был болен?
Видя карту в руках инспектора, она не могла не понять, о чем ее спрашивают.
— Нет.
— А вы?
— Мне везло.
— Ламбло любил вас?
— Не знаю.
Может, дело было не в любви, и он покинул Латинский квартал так же точно, как уехал когда-то из Рубэ — повинуясь зову мятежной души, в порыве усталости или отвращения.
Опуститься до площади Клиши — это была не такая уж редкость. В те времена немало сынков из хороших семейств ошивались на Монмартре и в окрестностях, причем общались не только с художниками и шансонье, но и с сутенерами, которые их виртуозно облапошивали.
Некоторые шли еще дальше, вступали в подпольные общества, члены которых бросали бомбы в машины президента или иностранных монархов.
Люка пришло в голову спросить:
— Он сочинял?
— Да.
— Книги?
— Не знаю. Он много писал. А потом читал вслух своим приятелям.
— А в газетах это когда-нибудь печатали? Подумайте хорошенько. Вспомните.
Ее распухавшие от жары ноги начали болеть, хоть она была обута в мягкие шлепанцы, но она не решалась скинуть их под столом.
Люка упорно гнул свое и продолжал подсказывать:
— А бывал он на Монмартре?
Она как раз освободила одну ногу. И повторила, смутившись, но не из-за вопроса, а из-за своей дерзости:
— На Монмартре? — И вдруг это слово осветило ее память. — Да. В одной книжной лавке…
Может, она сохранилась и по сей день? Во всяком случае, в те времена там проводились сборища анархистов, вернее, вольнодумцев, продавались их брошюры и печаталась маленькая газетка.
— В тот раз вы зашли вместе с ним?
— Да.
— Что там делали?
— Спорили. Ламбло что-то им прочел.
Она не поняла. Она вообще ничего не понимала. Ее любовник и не ждал от нее понимания. То, что она была публичной девкой, падшей ниже некуда, его устраивало, потому что отвечало его тогдашнему образу мыслей. А чтобы уж совсем порвать со всякими условностями, он, верно, сам посылал ее на панель и забирал заработанные ею гроши.
— Манчелли ему угрожал?
Это было ясно и так. Она даже не сочла нужным ответить.
— А Ламбло был вооружен?
Скорее всего, складным ножом, мода на револьверы еще не наступила.
— А потом вы с ним пошли в «Мулен-де-ля-Галет»?
— Мы только раз тогда туда и ходили.
— Манчелли поджидал вас на улице. Ламбло нанес ему удар, и вы сбежали. Что вы делали потом, до утра?
— Шли.
— По городу?
— Через весь город и дальше. Мы вышли из Парижа через Фландрские ворота. Потом долго шли за городом и, когда уж было совсем светло, сели в поезд на какой-то маленькой станции.
— Вы поехали в Бельгию.
— Да.
— У вас были с собой деньги?
— Почти не было. Только чем заплатить за два-три дня в отеле.
Они почти не скрывались, и все-таки их так и не нашли.
— Вы изменили имя?
— Да. Он велел мне говорить, что меня зовут Бланш и что я его жена.
— Вы любили его?
Не ответив, она только посмотрела на него, и впервые с тех пор, как она оказалась в этом кабинете, ее глаза снова увлажнились.
— Вы работали в кафе?
— В большой пивной на площади Брукер. Я прислуживала в зале, а он работал в подвале.
— Ему приходилось плохо?
Казалось, эти слова испугали ее, и она не сразу оправилась; должно быть, она изо всех сил пыталась воскресить в памяти прошлое.
— Вряд ли. По выходным мы ездили за город, в лес Камбр. Так, что ли, он называется?
Она была рада, что вспомнила это название, должно быть, оно связывалось у нее со счастливыми днями.
— Он бросил вас ради другой женщины?
— Не знаю. Вряд ли. Просто уехал.
— Не предупредив вас?
— Он сказал, что уезжает в Англию.
— И не предложил вам поехать с ним?
— Нет.
— И не обещал вернуться?
Вопросы удивляли ее, словно они не имели ничего общего с тем, как было на самом деле, и она выразила это, как смогла:
— Все было не так.
Вернее всего, она и подумать не могла о чем-то его спрашивать и уж тем более вмешиваться в его дела. Он подобрал ее на улице. Жил с ней больше года. Может быть, она верила, что он убил человека из-за нее.
А потом взял и уехал, что ж, она и не надеялась прожить с ним всю жизнь.
— Он ни разу не написал вам?
— Он прислал только почтовую открытку, без подписи, с видом Лондона, там такая колонна.
— Трафальгарская площадь?
— Кажется, да, там что-то такое написано. У меня она до сих пор есть.
— И это все, что вам от него осталось?
— Еще носок.
— Вы возвратились в Париж?
— Не сразу. Сперва переехала в Анвер.
— Работать в другой пивной?
— Там и пивная, и женщины.
Люка знал такие заведения, на севере Бельгии они заменяли дома терпимости; толстые дебелые девушки подавали пиво клиентам и пили вместе с ними, садясь к ним на колени, а потом удалялись с ними в задние комнаты.
— Долго вы там пробыли?
— Довольно долго.
— Сколько лет?
Она закрыла глаза и посчитала, шевеля губами.
— Почти шестнадцать лет.
— В одном и том же заведении?
В одном и том же! У нее, в отличие от Ламбло, не было страсти менять обстановку. Наверное, она потеряла место, как только стала чересчур толста даже для Анвера или совсем увяла.
— Вы так и носили то имя, которое он вам дал? Бланш?
— Да. Я вернулась во Францию, сначала жила в Лилле.
Люка пощадил ее и не стал спрашивать, чем она там занималась.
— Потом работала в Париже, в туалете при кафе на площади Бастилии, а когда мне сказали, что я слишком стара, стала прислуживать по хозяйству.
И она до сих пор оказывала такие услуги. Беднякам. Таким же больным старухам, как сама, которым некому было помочь.
— Вы узнали его на фотографии в газете?
— Да. Я очень хотела взглянуть на него, но не посмела. Когда я разговаривала с консьержкой, как раз подошла важная дама, и я только оставила фиалки.
В кофейнике оставалось еще немного, он налил ей и подождал, пока она выпьет, успев за это время прикончить свою кружку пива.
— Ладно! Сейчас я вас отвезу назад.
— Я больше не понадоблюсь?
— Думаю, что нет. Вам только привезут на дом протокол, который я составлю завтра с утра, и вы его подпишете.
— Когда его похоронят?
— Обещаю уведомить вас об этом.
— Взаправду?
В маленькой машине полицейской префектуры он отвез ее к консьержке, где все еще дежурила сиделка, которая попыталась хоть чуть-чуть прибраться.