– Еще и как хочется! – промурлыкала Маша. – То есть никогда не хотелось, а вот ты сказал – и сразу захотелось.
– Как-нибудь специально проделай такой опыт. Оборви все связи, скройся от человечества. Специально для тебя: есть такое местечко в Австралии, Хайамс-Бич. Вот там натурально белый песок. Или Хибакоа, это уже на Кубе. Сам я там не бывал, но поговаривают… – папа насмешливо фыркнул. – Готов поспорить, уже вечером ты начнешь всех изводить своими причитаниями: «Ску-у-учно! Расскажите что-нибудь интере-е-есненькое!»
Маша засмеялась в теплый папин бок.
– Фигушки, – возразила она. – Дня три я обязательно продержусь.
– Нормально образованный и воспитанный человек, – сказал папа, – не способен долго предаваться безделию. А ты, как это ни покажется тебе странным, ужасающе нормальна. Мы с мамой с детства за тобой такое примечали. Это нас даже немного настораживало. Но потом, по счастью, все изменилось к лучшему. Ты стала дерзить, совершать глупости, драться с подружками, ломать конечности…
– Всего только одну, – уточнила Маша.
– Да, и тебе редко бывало скучно. Ты все время чем-то была занята. Вокруг тебя постоянно что-то вращалось, кипело и булькало. А теперь позволь спросить: что в твоем представлении можно назвать личной жизнью? Праздное нифиганеделанье на белом песочке? Или напряженную, ни на мгновение не пресекающуюся работу мозга?
– Мозг тоже должен отдыхать, – робко заметила Маша.
– Уж он без тебя как-нибудь разберется, – сказал папа иронически, – что он должен, а что нет. Быть может, ему хватает периодов пониженной активности, которые принято называть сном. Тем более что ты ни разу не Менделеев, чтобы загружать свой драгоценный орган мышления периодическими системами…
– Что же получается? – осторожно спросила Маша. – Вся жизнь так и пройдет в трудах?
– На сей счет не беспокойся, – заверил ее папа. – Есть старинное правило: лучший отдых – смена деятельности. А у тебя что ни день, то все вокруг новое. Новая загадка, новый мир, новые люди. И не совсем люди.
– Такого пока не было, – сказала Маша уверенно.
– Ничего, – утешил папа. – Какие твои годы! – он попытался погладить Машу по голове, но только запутался пальцами в ее так и не расчесанной со сна гриве. – Мыслить и творить – это и есть бремя разумного человека. И знала бы ты, к каким печальным последствиям ведут попытки прекратить думать! Тебе, верно, не встречалось такое, но есть внушительные человеческие сообщества, где все только развлекаются и ничего полезного не делают.
Маша навострила ухо.
– Что, совсем-совсем? – спросила она недоверчиво.
– Совершенно и осознанно, – кивнул папа. – Пытаются быть ближе к природе. Или отдалить тепловую смерть вселенной, основываясь на неверно истолкованном втором начале термодинамики. Ну, иногда пляшут. Устраивают турниры, кто кого перепляшет. Достигают в этом известного совершенства.
– Наверное, кто-то должен в этом мире искусно плясать, – задумчиво промолвила Маша.
– Не спорю, – сказал папа. – Но ведь они там еще и поют!
Они засмеялись. Маша почувствовала, что ей стало намного легче. Вернее, она почувствовала это сразу, как только явился папа. Но боялась спугнуть это спасительное ощущение.
– Я веду себя как дура, да? – спросила она стеснительно.
– Ты девочка, – сказал папа. – Имеешь право.
– Я еще немного тут посижу, – сказала Маша. – А потом спущусь. Наверное, ты прав. Сон разума порождает чудовищ…
– А дремота – мелких неприятных монстриков, – подтвердил папа. – Подозреваю, ничего нового или чрезвычайно умного я не сказал. Но ты должна быть снисходительна. В конце концов, ты в роду Тимофеевых первая девочка. По крайней мере, со второй половины двадцатого века. Никто толком не знает, как с вами, девицами, обращаться.
– С ума сойти, – сказала Маша. – Столько поколений – и сплошь мальчики. А тут вдруг я! Это все из-за мамы?
– Точно, – промолвил папа. – Она решила, что в семье должен соблюдаться баланс интересов. Против ее упрямства никакой генетике не совладать! Так появилась ты, маленькая девочка…
– …с большим носом, – хмыкнула Маша.
– Не такой уж он был и большой, – возразил папа. – Если честно, он был громадный. Зато в него было очень удобно целовать – не промахнешься!
– А сейчас? – ревниво осведомилась Маша.
– Давно не пробовал.
– Давай, – сказала Маша, удовлетворенно подставляя нос. – А правда, что в нашем роду полным-полно гениев?
– Неправда, – ответил папа. – Как и во всех семьях, раз-два, и обчелся. На этом чердаке прямо сейчас есть хотя бы один гений?
– Я могу поручиться только за себя, – уклончиво произнесла Маша. – И я точно не он.
– Но справедливости ради замечу, что и круглых дураков не наблюдалось. Твой пра-пра… – Папа замолчал, что-то подсчитывая в уме. – Твой восьмипрадед – вот кого можно было назвать гением.
– Да, ты рассказывал, – кивнула Маша. – Он был историк, и он настолько опередил свое время, что сам себя едва остановил.
– Ну, историком он был вполне ординарным, – сказал папа рассудительно. – Но у него были золотые руки. Или даже родиевые, потому что родий намного ценнее золота. Этими руками он мог построить вечный двигатель. Или машину времени. Или «детектор адских искр»…
– Это еще что такое? – поразилась Маша.
– Прибор, который регистрировал опасный потенциал изобретений. Иначе говоря, «искрогаситель» – одно из немногих своих детищ, которое Виктор Тимофеев, твой восьмипрадед, сохранил для потомства. В усовершенствованном виде «искрогаситель» применяется и поныне, когда у конструкторов современной техники возникают сомнения. Но об этом лучше тебе расспросить брата.
– А что стало с остальными изобретениями? – поинтересовалась Маша.
– Что-то безвозвратно утрачено, – сказал папа. – Что-то вошло в обиход. А кое-что хранится в семьях потомков и передается по наследству.
– Вот здорово! – сказала Маша с восторгом. – И у нас тоже?
– Конечно, – сказал папа. – Вон в том сундуке.
– Ты никогда не говорил! – промолвила Маша с укором.
– К слову не приходилось, – пожал плечами папа.
Машины глаза загорелись.
– А можно посмотреть?
– Можно, – вздохнул папа, принимая спокойную, как вязаная кофта, Аленку с рук на руки.
Маша на четвереньках подобралась к заветному сундуку и откинула тяжелую крышку, перехваченную полосами кованого металла. Внутри ее ждали какие-то пыльные узелки, пакеты и коробки.
– Но тут ничего нет! – воскликнула она разочарованно.
– Ты, верно, ждала, что тебя вдруг осияет магическим светом, – улыбнулся папа, поглаживая Аленку. – Не забывай, что все гениальное, как правило, просто. Наше наследство хранится в темной деревянной шкатулке и выглядит весьма непритязательно.
– Неужели это? – спросила Маша, извлекая на свет довольно увесистый металлический брусок с приделанной к нему механической клавиатурой, какую можно было увидеть разве что в старинных фильмах про писателей-классиков, и зажатым между валиками из рассохшейся резины обрывком прессованной целлюлозы.
– Поучтивее с ним, – предупредил папа. – Это не что иное, как темпотайп. Клавишный темпоральный коммуникатор, позволяющий общаться сквозь толщу времен!
Маша скептически оглядела темпотайп со всех сторон.
– Это невозможно, – заявила она. – Говорю тебе как энигмастер. Существуют технологии, которые недоступны человечеству даже на данном этапе его развития. А значит, были недоступны и раньше. Машина времени – всего лишь красивая и страшная фантазия.
– Если верить семейным архивам, – сказал папа, – перемещения во времени станут реальностью в конце этого столетия. За себя не ручаюсь, но у тебя прекрасный шанс стать свидетельницей грядущих свершений. Впрочем, согласно тем же архивам, они будут обставлены громадным количеством условий и ограничений.
– Адские искры? – спросила Маша.
– Они самые. Тебя не затруднит вернуть эту бесценную вещицу на место?
– Но ведь она наверняка не работает.
– Кто знает. В семье Тимофеевых из Красноярска хранится вечный двигатель. Когда я был в гостях у двоюродного брата, двигатель еще крутился. Хотя ему пришлось заменить одно колесико, которое совсем проржавело.
– Странное чувство, – призналась Маша. – Как будто кто-то совсем незнакомый вдруг окликнул тебя сквозь толщу столетий. Ужасно хочется ему ответить. В то же время мой профессиональный опыт бунтует против самой мысли об этом. Я разрываюсь на части.
– Во всяком случае, я вижу, что ты уже не куксишься, – сказал папа. – И могу удалиться с чувством исполненного родительского долга… Ах, да! – Он хлопнул себя по лбу. Это получилось у него несколько фальшиво. Актер из папы всегда был никудышный. – Зачем, собственно, я и пришел. Дело в том, что у тебя гости.
– Гости? – рассеянно переспросила Маша, продолжая ощупывать занятную игрушку. – Не помню, чтобы кого-то ждала.
– Если быть точным, гость. И довольно взрослый. Вряд ли он намного младше меня. Этакий хлыщ.
Маша попятилась на мгновенно ослабевших ногах и села на груду половиков, не выпуская из рук драгоценный прибор. Она знала только одного человека в мире, который подпадал под это папино определение.
– И давно он здесь? – спросила она, стараясь не выдавать голосом волнения.
– Добавь минут десять к тому времени, что мы посвятили семейным воспоминания. Хочу тебя предупредить сразу: мне он не понравился. Явился с громадным букетом каких-то не существующих в природе цветов, который тотчас же вручил твоей матушке. Я не самый наблюдательный родитель в мире, но, кажется, у него припасен еще один. И могу догадаться, для кого. Объявил, что польщен знакомством с автором выдающегося исследования по этнографии малых народов Центральной Евразии. И, что особенно отвратительно, он действительно читал мои работы! Есть нехитрые приемы, которые легко позволяют обличить дилетанта…
Маша слышала слова, почти не вникая в их смысл. Голова плыла, сердце колотилось, воздух вдруг стал вязким, словно гель.
Он пришел. Он здесь. Все, во что уже и не верилось, может сбыться.
– Машечка, так ты идешь? – вернул ее к реальности папа.
– Ничего, – как со стороны, услышала она собственный голос, безразличный, почти механический. – Подождет.
Папа поглядел на нее с веселым изумлением.
– Мамина дочка, – наконец проронил он, качая головой.
Маша слабо улыбнулась.
– Тебе доставалось? – спросила она.
– Еще и как! – с гордостью воскликнул папа. – Знала бы ты… Но оно того стоило.
– Мама – самая красивая женщина в мире, – кивнула Маша понимающе. – Расскажешь потом, как ты за ней ухаживал?
– Обязательно, – обещал папа. – Было весело и познавательно… Что ж, пойду совру этому пижону, что ты выбираешь наряд, приличествующий обстоятельствам.
Он спустил Аленку с колен и неспешно покинул чердак по приставной лестнице.
Маша осталась одна, с закрытыми глазами и забытой улыбкой на лице.
«Ну вот, – думала она. – Как бы ни сложилось, но теперь все будет хорошо. У меня, у него, у всех. Потому что я так хочу. Я не собираюсь умирать от счастья в одиночку».
Наконец она открыла глаза и увидела нелепый допотопный прибор у себя на коленях.
«Должно быть, неспроста я и он оказались в одном месте в одно и то же время».