Он взмахнул рукой и прямо из пустоты извлек небольшой, но оформленный с громадным вкусом букетик орхидей.
– Это мне?! – ахнула Маша. И тут же спохватилась: – Но ведь это иллюзия…
– Помилуйте, королева, – возразил Гарин с наигранным возмущением, – разве я позволил бы себе подсунуть даме иллюзию?! Это живые цветы! Иллюзией было то, что вы их не замечали на протяжении нашей беседы. – Он взял Машу под локоток и, слегка склонясь с ее пылающему ушку, произнес шелковым голосом: – Пойдемте, Маша, вы покажете мне «Тинтореру».
Стоя на своем посту за углом, несчастный Витя Гуляев сжимал кулаки от бессильной злости. Ему хотелось плакать и совершать какие-нибудь стыдные глупости. Которые все равно не помогут и облегчения не доставят. Теперь он знал наверняка: нельзя прикидываться равнодушным, если не равнодушен. И нельзя молчать, когда на языке вертится самое важное признание. Рискуешь опоздать, причем навсегда. ...
– Стаська и Элька еще как-нибудь сойдут за печеньки, – сказал Леденец с сомнением, – а вот Генка или Машка…
– Не будь таким буквалистом, – пожурила его Маша. – Дай волю воображению!
– Нупау! – сказала Стася Чехова, которой по должности надлежало быть полиглотом.
– Что-что? – удивился Пармезан.
– Нупау, – повторила Стася и на всякий случай нахохлилась.
Леденец вытаращил глаза:
– Откуда ты такое выкопала?!
– Не помню, – прикинулась Стася. – Из какого-то индейского языка.
– Стася, не копайся в Глобале понапрасну, – распорядился Пармезан. – Все равно не нравится.
– Гонин, – тотчас же сказала Стася. – Это по-японски.
– Как это было у Азиза Несина, – задумчиво промолвила Маша. – Футбольная команда «Гонимые вечной нуждой».
– Тогда гомэнтай, – сказала Стася, немного смутившись. – Тоже по-японски. Критиковать всякий может.
– Так мы ни до чего не договоримся, – промолвил Пармезан. – Нужно радикальное решение.
– Мое дело – подбросить в костер воображения побольше дровишек, – пожала плечами Стася. – Вииси, по-фински. Нга, по-тибетски. Тано, на суахили. Панча, на санскрите…
– Панча, тринадцатое, – ввернул Леденец.
– Длинно, – сказала Эля. – И банально.
– Бэш, по-ойротски, – продолжала Стася. – Хаа, по-лаосски.
– Пятнашки, – предложила Маша.
– Чересчур игриво, – сказала Эля. – Мы с тобой еще сойдем за пятнашки, а ты посмотри на Гену! Он пудов на шесть запросто потянет.
– Лима, по-индонезийски, – не унималась Стася. – Мыллынычгаё…
– О! – вскричал Леденец. – Мне уже нравится. Что это за потрясающий язык?
– Корякский, – ответила Стася.
– Среди нас нет ни одного коряка, – сказала Маша.
– Возможно, я в душе коряк, – заявил Леденец. – Вольный кочевник, отважный рыболов.
– В душе ты ктулху, – сказала Эля с сарказмом.
– И это тоже, – не спорил Леденец. – Стася, как по-корякски «ктулху»?
– Мимлин Нынпыкин Емгымгыйнын, – сказала та. – Но если уж речь зашла о тебе, то ты у нас гэвыгыйнын.
– Гениально! – воскликнул Леденец. – А что это означает?
– Недоразумение, – кротко ответила Стася.
– Квинтет, – осторожно промолвил Пармезан. – Синклит. Пентагон.
– У последнего слова не очень хорошая предыстория, – заметила Маша. – А нам нужно наполнить свою жизнь добром и светом.
– Позиция критика всегда самая выгодная, – напомнила Стася.
– Да что же мы зациклились на числительных? – спросила Маша. – Давайте искать нестандартные решения. Мы энигмастеры или хвост кошачий?
– И верно, – сказал Пармезан. – Сегодня нас пятеро. А завтра…
– Лично я на заслуженный отдых пока не собираюсь, – быстро заявил Леденец.
– …шестеро, – закончил Пармезан. – А то и больше.
Все замолчали, а потом Маша вдруг сказала:
– Команда Ы.
– «Операция Ы», – тотчас же откликнулась Стася.
– Голый вепрь Ы, проклятый святым Микой, – подхватил Леденец.
– И мы-ы-ы, – закончила Эля. – Вот компания какая!
И они со Стасей и Машей исполнили куплет и припев «Мы едем-едем-едем». Тихонько, чтобы не привлекать стороннего внимания, но с большим воодушевлением.
– Мне нравится, – смущенно сказал Пармезан.
– Как мы поем? – с надеждой спросила Маша.
– И это тоже, – сказал Гена и порозовел. – Но я имел в виду название.
– Да мне тоже, в общем, нравится, – сказал Леденец. – Хотя…
– Мы ведь не собираемся употреблять это в официальной переписке, – заметила Эля.
– Да здравствует «Команда Ы»! – громким шепотом возгласила Стася. – Событие нужно немедленно отметить.
С хрустальным звоном содвинулись бокалы, полные молочного коктейля с шоколадной крошкой…
Но мы, кажется, до сих пор толком не нарисовали Машу.
Нет, она не красавица в обычном понимании. Слишком крупные черты на слишком узком пространстве лица. Большие карие глаза. Большой, не слишком улыбчивый рот. И, конечно же, большой нос, который удивительным образом завершает весь портрет, сообщая ему необходимую гармонию.
Такой выдающийся во всех смыслах нос достался от мамы. В комплекте с густыми волосами, черными, жесткими и совершенно неуправляемыми, и жарким темпераментом.
Машину маму, если хотите знать, зовут Кармен, и она стопроцентная испанская женщина, со всеми достоинствами, да и недостатками тоже. Папе, Николаю Викторовичу, с ней приходилось непросто, но он не отступил перед временными трудностями. В конце концов, бьющуюся посуду всегда можно заменить на ударопрочную, оставив некоторый восполняемый резерв для разрешения семейных конфликтов. Если к уральскому стойкому характеру добавить педагогическое остроумие, никакая цель не покажется чересчур затруднительной. Ставить перед собой нереальные задачи, чтобы затем с блеском воплотить их в жизнь, всегда было у Тимофеевых в крови.
На счастье, энергичный нрав прихотливо сочетается в Машиной маме с океаном здравого смысла. Поэтому вот уже много лет родители живут душа в душу, служа наглядной иллюстрацией народной мудрости про милых, что если и бранятся, то таким вот диковинным образом всего лишь тешатся. Хотя окрестные народные промыслы по изготовлению специальной хрупкой посуды для снятия стрессов пока не зачахли окончательно.
Между тем, неискушенному взору Маша представляется девушкой романтического склада характера, сдержанной и даже немного меланхоличной. Сторонний наблюдатель не представляет, что иной раз творится у Маши на душе, какие там бушуют шторма и какие молнии бьют по белым гребнистым валам. И каких усилий ей стоит удерживать весь этот ад внутри себя…
Да почти никаких.
Прошли времена, когда Маша слыла драчуньей и сорвиголовой. Вначале родители, позднее добрые и умные учителя научили ее хитрому искусству самообладания. А затем уж и Тезаурус крепко внушил ей представление о том, что разум всегда важнее эмоций. Почти всегда. Ну, как правило.
Существует верная примета: если в Машину речь вплетаются испанские словечки, а то и целые фразы, значит, она нервничает и теряет самоконтроль. Необузданная мамина натура рвется на свободу. А когда вырвется – спасайся кто может.
Но случается такое крайне редко. Да почти никогда не случается. Потому что Маша знает заклинание или мантру – кому как нравится. И это заклинание приводит ее в доброе расположение духа. Вот оно: «Я всех люблю. Кого-то больше, кого-то меньше, кого-то совсем чуть-чуть. Никаких исключений. Потому что все люди заслуживают любви». Ну, что-то в этом роде.
Если кто-то все же обходится с Машей не лучшим образом – а такое, как ни странно, случается иногда! – она огорчается, но виду не подает. Переживает молча, про себя. И даже плачет. Но чтобы нарваться на ответную Машину резкость, нужно очень постараться!
Еще у Маши есть брат Виктор, который старше на пять лет. Они настолько разные, что не сразу и догадаешься о том, что они родня. Виктор – весь в отца: невысокий белобрысый крепыш, круглая коротко стриженая голова, нос картофелинкой, маленькие серые глаза и основательный инженерный ум, густо приправленный острым народным юмором. Маша, наоборот, смуглая, высокая и худая, можно сказать – утонченная… нездешняя. Вся в маму.