спешила всем рассказать.
-Удрали?- смеялась Груня, протягивая полную руку. Рука была свежая,чуть сырая.
- Ей-богу, в отпуск.
-Безбилета!Вотчестноеслово! Врете? - И она глянула так веселоВиктору в глаза, что ему захотелось соврать и сказать, что без отпуска.
-Собирай,собирайнастол,Аграфена,-буркнулстарик.Груняповернулась к двери.
-Разрешитевампомочь?-ИВавичщелкнулкаблуками.Он не могостаться,онбоялся выйти из этой теплой атмосферы, что была вокруг Груни,какбываетстрашновылезтииз-пододеяла на холодный пол. В кухне Грунянагрузила его тарелками.
Она считала: Раз! - и смеялась Вавичу: Два! - и опять смеялась.
Передобедом смотритель встал и шагнул к образу. Поправил портупею. Онстоялпередобразом,какпередначальством,игромкимшепотомчиталмолитву, слегка перевирая.
-Очи всех натя, Господи, уповают, - читал смотритель, - а ты даеши импищу, - и за этим послышалось: "А я делаю свое дело. Потому что нужно".
Груняи Виктор стояли у своих стульев. Груня смотрела, как дымят щи, аВиктор почтительно крестился вслед за смотрителем.
Когдасмотрительобедал,он садился спиной к окнам, спиной к тюрьме,чтобэтиполчасанесмотретьна кирпичный корпус с решетками. Он всегдасмотрел:смотрел на окно, на тюремный двор. И говорил про себя: "Смотритель- и должен, значит, смотреть. Вот и смотрю".
Толькозаобедомонотворачивался от окон, но чувствовал (он всегдаэточувствовал),кактамза спиной распирает арестантская тоска тюремныестенки,жметна кирпич, как вода на плотину. И ему казалось, что он сейчасза обедом, пока что, спиной подпирает тюремные стены.
Груня подала первую тарелку отцу.
Смотритель налил из расписного графинчика себе и Вавичу.
Виктор каждый раз не знал: пить или нет?
"Выпьешь- подумает: если с этих пор рюмками, так потом бутылками". Непить - боялся бабой показаться.
Смотритель каждый раз удивленно спрашивал:
-Не уважаете? - И опрокидывал свою рюмку. Вавич торопливо хватал своюи впопыхах забывал закусывать.
Смотрительелнаспех, как на вокзале, и толстыми ломтями уминал хлеб,низко наклоняясь к тарелке.
Груняелавесело, как будто она только того и ждала целый день - этойтарелкищей.Улыбаласьщами,какрадостныйподарок,стряхивала всемсметаны столовой ложкой.
- Ой, люблю сметану, - говорила Груня и говорила, как про подругу.
ИВавичдумал,улыбаясь:"А хорошо любить сметану!" И любил сметанудушевно.Вавиччувствовалпоблизости,здесь,настоле, Грунин открытыйлокоть,иегообдаваложаркойжизнью,что разлита была во всем широкомГруниномтеле.И он щурился как на солнце, с истомой потягивал плечами подбелой гимнастеркой.
После второй рюмки Петр Саввич скомандовал Груне:
- Убери!
Смотрительбоялсяводки,иГрунякаждыйраз опускала глаза, когдапрятала графин в буфет.
Палец
ЧАЙпилПетр Саввич уже сидя на диване, лицом к окнам. За чаем он ещепозволялсебенесмотреть, а только посматривать. И ему хотелось продлитьобеденныйотдыхинавестиразговорнасмешное. Он громко потянул чай сблюдечка, обсосал усы и весело обернулся к Вавичу:
- Скоро в генералы?
Вавичобиделся.Замутилосьвнутри."Чтоэто?смеется?"Викторпокраснел и буркнул:
-Даянесобираюсь...даже... по военной. Но Петр Саввич уж пошелпо-смешному:
- По духовной? Аль прямо в монахи?
И смотритель сморщился, приготовился хохотать, натужился животом.
Груня фыркнула.
Вавичне выдержал. Встал. Потом сел. И снова встал, вытянулся. Старик,застыв, ждал и дивился: "Что такое? Почему не вышло?"
Но Виктор до поту покраснел:
-Господин...ПетрСаввич...-сказалВиктор. Сорвался, глотнул иснова начал: - Господин...
Грунязаботливосмотрелананего,разинувглаза.Вавичобдернулгимнастерку.
- При чем тут... смеяться?
-Сядьте,сядьте,-шепталаГруня.Но у Виктора были уже слезы наглазах.
-Еслиянестремлюсьповоенной,такэто не значит... не вовсезначит, что я... шалопай!
У смотрителя сразу ушли глаза под крышку, опять нависли усы и брови.
-Извините,-сказалглухо,животом, смотритель. - Я не обидеть. Анапротивдаже...Почему? - почтенно. Я ведь слышал, - изволили говорить: вюнкерское. А если так, я даже рад. Ей-богу, ей-богу!
- Сядьте, - сказала Груня громко. Вавич стоял.
-На стул! - сказала Груня и дернула Виктора за рукав. Он оглянулся наГруню.Томительнымжаром пахнуло на Виктора. Он сел. Ему хотелось плакать.Он смотрел в скатерть, напрягся, не дышал, чтоб не всхлипнуть.
Петр Саввич пересел на диван ближе к Виктору и начал глухим шепотом:
-Я, простите, сомневался. Какая же это дорога? Верно ведь? Три года вюнкерском.-Смотрительзагнулбольшойпалец.Толстый, солдатский. - Апотомпод-пра-пор-щиком,в солдатской шинели, на восемнадцать рублей, годаэтак три? А?
Груняподсела,налеглапухлой грудью на стол и смотрела испуганно тона отца, то на Вавича.
ИВавичсразупонялвсемнутром,чтовсе, все кончено. Кончено спогонами,софицерскойкокардой.Потомучтостарик обрадовался, что поштатской.ИВикторобвис.Какбудтовнутриповислоихлябает что-тохолодное, мокрое.
-Есливытакихмнений,молодойчеловек,господинВавич,-исмотрительположилрукуВикторунарукав(он так и не разгибал большойпалец,какбудто дело еще не кончено и рано разгибать), - если вы уж такихмнений, то я готов даже содействовать... по полицейской, например.
Вавич, весь красный, смотрел вниз и коротко и часто дышал, как кролик.
-Вотпотолкуем, - говорил глухим баском смотритель. И вдруг вскочил:
-Куда! Куда! - заорал он, глядя в окно. Вскочил, обтянул портупею, толкнулфорточкуизагремелнавесьдвор:-Куда,канальи,мусор валите? А,дьяволы! - Он схватил фуражку и выбежал на двор.
Виктор поднялся.
- Я пойду, - хотел сказать Виктор. Не вышло. Но Груня поняла.
- Зачем? Зачем? - Груня смотрела на него испуганными глазами.
-Пора, время, - и Вавич взглянул на часы. Хотел сказать, который час.Но смотрел и не мог понять, что показывают стрелки.
-Ачай? - И Груня опустила ему руку на плечо. Первый раз. Вавич сел.Отхлебнулс краешка глоток чаю, и ему вдруг так обидно стало именно от чаю,какбудтоего, маленького, отпаивают сахарной водой. Горько стало, и слезыначалинажиматьснизу.Вавичвзялсяза шапку и машинально несколько разпожалГрунинуручку.Подорогеккалиткеонвнезапноещедваразапопрощался.
Онвышелотсмотрителяпочтибегом,онбил землю ногами. Заднимиулицамипробралсяналагернуюдорогу.Шел,гляделв землю и все виделширокий, мужицкий палец смотрителя: как он его пригнул. Пригнул!
НадругойденьВавичзаявилротному,чтовофицерскойпризовойстрельбе он участвовать не будет.
А себе Вавич дал зарок: не ходить к Сорокиным.
Он был один в палатке.
-Не буду! Не буду! Не буду! - сказал Вавич и каждый раз топал ногой вземлю. Вколачивал, чтоб не ходить.
Флейта
ЛЕГкрасный луч на старинную колокольню - и как заснул, прислонился. Истоит легким духом над городом летний вечер, заждался.
Таинькау окна сидела и на руках подрубливала носовые платочки. Ждала,чтобпересталпетьмороженщик,а то не слышно флейты. Это через два домаиграетфлейта.Переливается, как вода; трелями, руладами. Забежит на верхиитамбьетсятонкимкрылом,трепещет.УТаинькидухзакатываетсяистановитсяиголкавпальцах. Сбежала флейта вниз... "Ах!" - переведет духТаинька.Она не знала, не видела этого флейтиста. Ждала иной раз у окна, непройдетликтос длинной штукой под мышкой. Он ведь в театр играть ходит.Таиньканезнала, что флейта разбирается по кускам, и этот черный еврейчикскороткимфутлярчикомиестьфлейтист,что заливается на всю улицу изоткрытыхокон.Футлярчикмаленький. Таинька думала, что это готовальня. Упапы такая, с циркулями.
Таинькадумала,чтоонвысокий,сзадумчивыми глазами, с длиннымиволосами.Наверно,онеезаметилизнает,ихочет,можетбыть,познакомиться,нослучаянет.Аонскромный.А теперь нарочно для нееиграет,чтобона поняла. Почему он не переоденется уличным музыкантом и непридетк ним во двор? Стал бы перед окнами и заиграл. Таинька сейчас бы егоузнала.
Флейтакрутозамурлыкала на низких нотах, побежала вверх, не добежалаитихими,томительными вздохами стала подступать к концу. Капнула, капнуласветлойкаплей.Ивотзажурчалатрель.Ширепонеслась вниз серебрянойроссыпью.Таиньканаклонилаголовку.Отец стоял среди комнаты и вместе сфлейтой бережно выдыхал дым.
-ДастжеГосподьжидам...тем-евреям-талант!А флейта ужрасходилась, не унять, как сорвалась, все жарче, все быстрей.
- А он... еврей? - спросила Таинька как могла проще.
-Нуда!Развеневидала-маленький, черненький? Израильсон илиИзраилевич, черт его знает.
ВсеволодИвановичвдругувидел,чтокривоболтаетсякарнизикнаэтажерке.Сталприлаживать.Прижалладонью. Карнизик повис и качнулся. АВсеволодИвановичснова,еще,еще, чтоб как-нибудь пристал. Фу ты! Опятьповис.
- Надо же, черт возьми, собраться! - заворчал и зашлепал вон.
"Этоничего,что еврейчик, - подумала Таинька. - Бедный еврей, черныепечальныеглаза. И что маленький - ничего. Только лучше пусть Израильсон, анеИзраилевич. - И ей вспомнился Закон Божий и батюшка, и как проходили проИзраиля.- Он, кажется, весь волосатый был? Нет, это Исав!" И Таинька оченьобрадовалась, что Исав.
Флейтазамолкла.Таинькавсе ждала. В голове грустным кружевом виселпоследниймотив. Таинька собрала платочки, перешла шить в столовую, к окну.Шила,всепоглядываланапротив на забор, на черемухи. Должен ведь пройти.Вошел отец с молоточком в стариковской руке.
-Глазапроглядишь,-сказалВсеволодИваныч. Таинька покраснела:"Откуда он знает?"
-Нешей,говорю, впотьмах, - ворчал Всеволод Иваныч. Он обвел стеныглазами.
-Ниодного гвоздя в этом доме. Сто раз ведь говорил. - И он пошлепалдальше.Таинькаслышала,каконупустил молоток и захлопал на воробьев.Зашипел в палисаднике:
- Киш-шу-шу! Анафемы.
Потухзакат, и стал на улице свет без теней. Таиньке казалось - сейчасэтотсветветром выдует из улицы, и ничего не будет видно. И как пройдет -тоже.Шагизастукали по мосткам. "По нашей стороне!" - и Таинька нагнуласькиголке.Мороженщик,вихляятазом, нес на голове свою кадушку. Опустилаглазки. А когда шаги поровнялись, глянула.
Таинькасморщилась.Недовольноглянуланамужика.Авэто времяторопливыешаги,неровные,сбивчивые,затопаливдоль забора. Таинька неуспеластеретьслицагримасу,а "маленький, черненький" прошагал мимо.Как-товсезабиралвпередодной ногой. Таинька заметила котелок, которыйвздрагивал на упругих курчавых волосах.
"Какунасвдиване",-подумала Таинька про волосы. Но сейчас жерешила,чтоэтооченьхорошо:ниукого таких нет, только у него. Онахорошоприметилаикрутойнос и черные короткие усы, торчком, как зубнаящетка.
"Израиль!"- мысленно провожала Таинька флейтиста и все хотела связатьпереливы флейты с черным Израилем.
"А может быть, не он? Не этот?" - подумала Таинька и обрадовалась.