Военачальники наши в счастливую звезду Наполеонову уверовать опять готовы. Один лишь государь наш по-прежнему духом не падает. Особенно же ободрила его, да и всех нас, весть о сдаче Соассона, привезенная адъютантом барона Винценгероде Пашковым.
После двух отбитых штурмов и безуспешного обстрела города артиллерией, егеря генерала Чернышева притащили к городским воротам два толстых бревна и, раскачав их, как таранами проломили ворота; после чего с криком «ура!» ворвались в город. Следом за ними влетели и уланы Сухтелена. При этом вышел презабавный случай. Около моста через реку Эн перед Соассоном расположен целый ряд мельниц. У ближайшей мельницы стоял табун ослов. Когда первый взвод уланов пустился рысью через мост, грохот деревянной настилки моста под конскими копытами так перепугал ослов, что те всем табуном с обычным своим ужасным ревом помчались через дорогу наперерез остальным уланам. Тут и уланские лошади, никогда не слыхавшие еще такого рева, тоже испугались и понесли. Против столь бурного натиска храбрый крепостной гарнизон не устоял и разбежался врассыпную.
Сам же корпусный командир во время всего дела (как нехотя проговорился Пашков) «отдыхал» со своим штабом в некотором отдалении под стогом сена. Только когда ему доложили, что Соассон сдался, он двинулся тоже в город, где на базарной площади его уже ожидал Чернышев с городским мэром, чиновниками и 3600-ми пленными, в числе коих было и три генерала.
* * *
Троа, февраля 8.Чернышев за свой молодецкий натиск при Соассони произведен в генерал-лейтенанты; барону же Винценгероде его отдых под стогом сена ничего не принес: по усам текло, а в рот не попало.
* * *
Февраля 10.Платов со своими казаками взял штурмом Немур.
* * *
Февраля 11.Часа два уже, как я возвратился из Бриенна, а все еще не очувствовался.
Дело в том, что при передвижении союзников через этот город, тамошний замок — шато-Бриенн — мало тоже пострадал, да и не столько от орудийного огня, сколько от разгрома войсками. Австрийцы всю вину на казаков и баварцев сваливают, баварцы на казаков и австрийцев, а казаки на австрийцев и баварцев. Кто их разберет! Как бы то ни было, наименее библиотека потерпела — библиотека огромная и драгоценная. Только несколько французских романов взято нашими офицерами. Разговорились мы вчера об этом с Муравьевым.
— Вы, Пруденский, завидуете, что я запасся там чтением? — говорит Муравьев. — Так вот вам случай сделать то же: подполковнику Сахновскому поручено отобрать из той же библиотеки все военные сочинения для главного штаба в Петербурге. Попроситесь к нему в помощь.
Я так и сделал.
— Да вы свободно читаете по-французски? — спросил меня Сахновский.
— Свободно, — говорю. — Знаю и по-латыни.
— Тем лучше; есть там и латинские сочинения. А из моих офицеров ни один, кажется, не занимался латынью.
И вот, приезжаем с подполковником на место. Шато-Бриенн лежит живописно на горе; на стенах там и сям лишь следы обстрела.
Управитель замка, почтенного вида старичок, впустил нас не весьма охотно.
— Замок разорен, — говорит. — Все, что поценнее, уже расхищено.
— Прибыли мы сюда не для расхищения, — сухо ответил ему Сахновский. — Интересует нас одна библиотека.
— Да и за библиотеку, мосье, я ответствен…
— Перед кем? Кто владелец замка?
— Владелец?.. По-настоящему-то должен бы быть им молодой граф Шарль-Луи Ломени де Бриенн, племянник покойного кардинала графа Этьена-Шарля…
— Ну, а на самом-то деле кто теперь считается владельцем?
— Теперь-то… казна. У кардинала (царство ему небесное!) вышли нелады с его святейшеством римским папой… ну, его и сменили… замок у него отобрали…
— Кто отобрал? Наполеон?
— Нет, еще директория. Но император Наполеон не раз потом здесь останавливался…
— Стало быть, как-никак, замок в настоящее время — собственность французского правительства, и мы, неприятели, по праву войны можем распоряжаться в нем как хотим. Но я-то прибыл сюда, как сказано, только из-за библиотеки. Проведите же меня туда.
Старику-управителю ничего не оставалось, как повиноваться. До библиотеки нам пришлось пройти через целый ряд роскошных покоев. Разгром был полный: мебель поломана, портьеры сорваны, зеркала расколочены, горки для золотой и серебряной посуды опустошены, каминные часы, севрский фарфор, статуэтки вдребезги разбиты и по полу разбросаны… Глядеть горько и больно!
— Что за варварство! — возмутился и Сахновский. — И почему вы, г-н управитель, этого с глаз не уберете?
— Ничего не уберу, ни одной вещи! — пробурчал старик. — С меня же ведь потом спросят, куда что девалось. Пусть видят, чьих рук это дело. А знаменитая коллекция натуральной истории покойного кардинала — что с нею сталось!
И в голосе его прорвались уже слезы.
— Ее тоже расхитили? — спросил Сахновский.
— Добро бы расхитили, а то надругались! Да вот сами увидите; пожалуйте за мною.
И то ведь, когда он провел нас к кабинету натуральной истории, мы с подполковником на пороге остолбенели. Огромный зал; посередине — красного дерева ящики для минералов; по стенам — такие же полки для чучел птиц и животных, но весь пол кругом кусками минералов и растерзанными чучелами усыпан.
— Ну, скажите на милость, мосье, для чего они все это перепортили и по полу раскидали? — горячился старичок. — А этот крокодил, — чего стоило с берегов Нила сюда его доставить! Надо же было этим варварам хвост ему оторвать и в пасть сигарой засунуть!
— Остроумие невежд, — что с них взыскивать? — отозвался Сахновский, которому, однако, как и мне, как будто не по себе стало. — А библиотека где же?
В библиотеке оказался тоже немалый беспорядок. В большом круглом зале в два света книги по стенам в два яруса, внизу — в высоких шкафах, а наверху — на открытых полках до самого потолка. Но множество книг в богатых сафьяновых переплетах с золотым обрезом из стройных рядов уже повыбрано и на полу валяются.
— Все ваши же офицеры!.. — не утерпел указать на них смотритель.
— Благодарю вас, мосье, — коротко отрезал Сахновский. — Больше мы в вас не нуждаемся.
И сам притворил за ним дверь.
— Экое ведь, — говорит, — безобразие! И назад-то не потрудились поставить. Однако во что мы с вами отобранные книги укладывать будем? Хоть бы мешки с собой захватили…
— А что, подполковник, — предложил я ему, — на мебели тут прочные чехлы; в них бы и уложить?
— И то правда. Я вот займусь разборкой книг в этих шкафах, а вы приготовьте чехлы; потом наверху разберете книги на полках.
Снял я несколько чехлов с диванов и кресел; часть их отдав подполковнику, с остальными полез по витой лестнице в верхний ярус.
Начал я просмотр с нижних полок. Ученые все сочинения первой половины XVIII века, переплетенные уже не в сафьян, как в нижнем ярусе, а в свиную кожу. Выше — книги XVII века. Просмотрел, кое-что отложил; поднялся еще выше по приставной лесенке. Там, однако же, уже не печатные книги, а рукописные фолианты, так же в переплетах; но переплеты толстейшие, деревянные, на корешках только кожей обтянуты. Как стал я тут доставать тяжеловесные фолианты, меня целым облаком пыли окутало, и я расчихался.
— Что это с вами, корнет? — окликнул меня снизу подполковник.
— От пыли, — говорю, — на верхних полках здесь одни старинные рукописи; их годами не обметали. Стоит ли их, вообще, тревожить?
— Приказано все просмотреть; так рассуждать не приходится.
Делать нечего. Стал я пыльные рукописи перебирать одну за другою. Добрался, наконец, и до самой верхней полки. Вытаскиваю фолиант. Да неловко, видно, захватил: за ним сами собой уже вырвались несколько других и через перила грохнулись вниз к подполковнику.
— Что это вы, корнет, гранатами в меня пускаете? — кричит он мне оттуда не то сердито, не то шутливо.
— Виноват! — говорю и залезаю рукой в глубину полки до самой стенки: не завалилась ли туда еще какая рукопись?
И вдруг под пальцами у меня как бы булавочная головка. Нажал на нее — и в стенке с легким треском растворилась дверца.
Потайной ящик! Засунул туда руку, — столбики в бумажных свертках.
«Неужто золото?»
Достал один столбик, развернул, — так и есть: все золотые! Притом не наполеондоры, а двойные луидоры с портретами покойных королей Людовиков XV и XVI. Значит, положены сюда еще прежним владельцем замка, кардиналом графом Ломени де Бриенном. А если так, то нынешнее французское правительство на эту частную собственность не имеет никакого права; надо возвратить все законному наследнику — племяннику кардинала. Но кто это сделает? Мое начальство? Пойдет бесконечная переписка; меня же еще, чего доброго, заподозрят в утайке некоторой суммы…
Всего вернее самому весь клад из рук в руки передать законному собственнику.
Все это молнией пронеслось у меня в голове, и пять минут спустя все свертки до последнего исчезли в одном из чехлов. А снизу доносится уже голос Сахновского:
— Что, корнет, скоро вы будете готовы?
— Сейчас кончаю.
Тихонько притворил опять дверцу в стенке и заставил ее фолиантами; отобранные раньше книги упаковал в пустые чехлы и один за другим снес их вниз.
— Покажите-ка сюда, — говорит Сахновский, — все ли годится? А сами не возьмете ли чего-нибудь для чтения?
— Пару старых романов, — говорю, — я позволил себе уже отложить. Да хотелось бы взять еще на память кое-что из минералов…
— Берите, молодой человек, не стесняйтесь: все равно хозяев им уже нет.
Пошел я в кабинет натуральной истории, выбрал там несколько камней покрасивее и — опять в библиотеку, наверх, к своему чехлу с наполеондорами; уложил туда камни, сунул еще в придачу пару книг и плотно завязал, наконец, своим носовым платком, чтобы никому уже не вздумалось заглянуть внутрь.
Сахновский, в свою очередь, отобрал для главного штаба такую уйму книг, что пришлось нанять три подводы. Пока те нагружались, я подошел к управителю, который молча, но с сокрушением, наблюдал за погрузкой.
— Позвольте спросить: как вы назвали по имени племянника кардинала графа Ломени де Бриенн? Шарль-Луи?
— Шарль-Луи, — подтвердил он. — А вам, мосье, на что?
— Да, может, доведется еще встретиться в Париже. Ведь он живет в Париже?
— Не умею вам сказать. Отец его, родной брат кардинала, был при короле Людовике XVI военным министром, но во время революции сложил голову на гильотине. Сына своего он успел еще отправить в провинцию…
— И этот сын его, вы уверены, единственный наследник покойного кардинала?
— Единственный. Но наследства-то после кардинала, как я вам уже докладывал, никакого не осталось!
«Опричь того, — мог бы я ему возразить, — что у меня в этом чехле!» Но, понятно, ни ему, ни одной другой душе не сказал ни слова.
Вернувшись назад сюда, в Шомон, я заперся у себя на ключ и, все наследство графа Шарля-Луи де Бриенна выгрузив из чехла на стол, принялся его пересчитывать.
Свертки были все одной величины, и в каждом заключалось по 100 двойных луидоров. Всех же свертков было 60, итого, значит, б 000 двойных луидоров! А так как цена каждому такому двойному луидору — около 12 рублей, то предо мною на столе 72 тысячи рублей, — просто ума помрачение, дух захватывает…