Когда-то Валерий Петрович говорил ей, что для установления человеческого контакта – неважно с кем: агентом, противником, подследственным, – надо чаще называть его по имени. Вот и теперь Таня все приговаривала: «Дэн, Дэн!» И сулила все, что только могла в данной ситуации дать, хотя понимала: шансы на то, что бандит вдруг снизойдет к ней, ничтожно малы.
На парня – она видела – ее экспрессивность, мольбы и посулы все ж произвели впечатление. Но оставался второй: далеко не юный человек-гора Майк. Вот тот к страданиям и просьбам Татьяны (равно как и к желаниям Дэна) был абсолютно равнодушным. Гаркнул:
– Вставай, сучка, давай пошли! А то пристрелю тебя тут же. Да так, что мучиться придется. Хочешь?!
Он отстранил молодого помощника, схватил Татьяну под мышки, поднял на ноги, хорошенько встряхнул и дал пинка:
– Вперед!
А парнишка забормотал, теперь обращаясь к напарнику, и хоть говорил он на жуткой смеси английского и испанского, нарочито коверкая слова, Таня угадывала суть – как-никак разговор шел о ее судьбе, о ее и маминой жизни и смерти.
– Куда ты спешишь… Шлепнуть всегда успеем… Давай потешимся… Молодка аппетитная, что надо… А старуху можно сразу в расход… Хотя она тоже ничего… Если хочешь, можешь даже первый с молодухи начать, смажешь ее для меня как следует…
Однако Майк проявил себя излишне преданным начальнику, Трэвису. Его ответ Дэну оказался краток, но сказан был таким суровым тоном, что юнец покорно оборвал свои сексуальные речи.
– F******k off! – гаркнул человек-гора и пихнул в спину Юлию Николаевну с такой силой, что та споткнулась, пролетела по инерции несколько метров и с трудом удержалась на ногах. Дэн только рукой махнул в сторону своего сурового напарника и разочарованно похлопал Татьяну по плечу: жаль, мол, любви не случилось, но что уж тут попишешь…
И девушка потащилась дальше следом за мамой, лихорадочно пытаясь придумать еще хоть какой-нибудь кунштюк, чтобы пусть не избегнуть казни, а отсрочить исполнение приговора: на полчаса, пятнадцать минут, да что там – пусть на пять!.. И, как назло, солнце сегодня светило особенно ярко, легкий бриз смягчал зной, и пахло морем, и его темно-синяя гладь была маняща, и на лазурном небе не проплывало ни облачка, только далеким, завершающим штрихом к картине благодати – в углу небосвода тянулась белая нитка: инверсионный след самолета. «В голливудском боевике, – с безнадежной тоской думала Таня, – сейчас этот лайнер взял бы курс на наш остров, с него посыпались бы бравые коммандос, а во главе них какой-нибудь Брюс Уиллис, и они быстренько уложили бы обоих подонков и спасли нас с мамой». Однако равнодушный самолет следовал своим курсом, и ни ему, ни его пассажирам, ни тем паче никаким коммандос никакого дела не было до далекого захолустного карибского острова, на котором вот-вот убьют двух ни в чем не повинных женщин. Убьют ни за что и по ошибке.
Конвоиры слегка приотстали и очень горячо продолжали говорить между собой, но, сколь Татьяна ни напрягала слух, ей не удавалось ни слова расслышать из их диалога, только монотонное бу-бу-бу Дэна и отрывистые реплики Майка.
Тане подумалось, что время их жизни и впрямь близится к концу. Они подошли к оконечности острова, и вот он, метрах в двадцати, – обрыв. А там, внизу, море – и пенные валы и кольца бурлят вокруг округлых, но все равно грозных скал. Именно тут, видать, подонки приведут приговор в исполнение, и два женских тела – очень удачно! – шмякнутся с тридцатиметровой высоты о камни, и море послушно слизнет их и утащит в свою пучину. Татьяна внезапно почувствовала смертельную усталость. Ею вдруг овладело полное равнодушие – к своей, да и к маминой дальнейшей судьбе. «Нет сил больше сопротивляться… – проносились трусливые мысли. – Будь что будет, все равно… Пожила я пусть мало, зато интересно… Как говорится, сколь веревочке ни виться… Вот и на меня нашлась управа…»
И вдруг позади раздался резкий выкрик. Кричал Дэн:
– Бегите! Обе! Быстро!
Единственным возможным направлением для бегства была еле заметная тропа, которая подходила к краю обрыва. Потом она вроде бы пологим зигзагом уходила вниз, к морю. Татьяна не заставила себя долго упрашивать. Она обогнала мать, схватила ее за руку, довлекла до начала тропы и бросилась бежать по ней вниз. Оглянулась и увидела, что мама ее поняла и ковыляет следом. И в тот момент, когда обе скрылись за гребнем обрыва (и продолжили свой путь вниз), наверху, из того места, где оставались бандиты, бабахнул выстрел. А через секунду – второй. Потом воцарилась тишина, и Тане почему-то показалось (впрочем, возможно, это была просто ее фантазия), что бандиты оба раза палили не им вслед, а в воздух. Но предаваться мыслям, почему да отчего надсмотрщики их вдруг помиловали (или временно отступили), даже не попытавшись получить контрибуцию ни в какой форме, было явно некогда. Девушка неслась вниз и даже не оглядывалась на Юлию Николаевну: как она там тащится? И только когда Таня преодолела как минимум половину тропы, половину высоты обрыва, она оглянулась: мама тоже бежала – точнее, изо всех сил ковыляла, все больше и больше отставая от дочери.
Но бандитов на краю обрыва видно не было. Они не преследовали, не пытались устроить на двух женщин издевательскую охоту. И тут откуда-то сверху ударило еще два выстрела с промежутком в пару-тройку секунд, и оба они – Таня почувствовала это – звучали для отвода глаз. «Типа, двумя первыми они нас убили, – пронеслось в голове, – а теперь вроде два контрольных сделали».
Так оно было, как воображалось девушке, или иначе, и почему Дэн с Майком все-таки решили отпустить их – размышлять явно было не время. Татьяна только умерила бег, чтобы маме удалось к ней подтянуться. Однако Юлия Николаевна, задыхаясь и спотыкаясь, только прохрипела:
– Беги, доченька… Беги… Не жди…
Но Таня все ж таки дождалась мать, подала ей руку и потащила за собой. Скала нависала прямо над их головами и даже выдавалась вперед, образуя над головами беглянок естественный базальтовый козырек. Теперь женщин сверху не было видно – даже если бы кто-то попытался углядеть их.
– Не останавливайся! – прошептала Татьяна срывающимся голосом. А у Юлии Николаевны не осталось даже сил говорить. Она прерывисто дышала, лицо болезненно покраснело, а на глазах выступили слезы.
И тут, одновременно с бесконечной жалостью к маме и безграничной радостью от своего чудесного спасения, Тане вдруг пришла в голову злорадная мысль, адресованная матери: «Будешь знать, как во всяких прохиндеев влюбляться и бегать за ними по свету».
Однако озвучивать ее девушка, разумеется, не стала.
* * *
Давно. Мирослав Красс
Если у тебя есть данные, компрометирующие близкого человека, ты получаешь над ним определенную власть. Даже если он не знает, что ты – знаешь. К тому же новая информация всегда рисует партнера в ином, неожиданном свете.
Когда Мирослав видел довольно хрупкую Глэдис, мирно переодевающуюся перед сном: скинуты дневные наряды, надеты пижамные брючки и, голая по пояс, девушка чистит зубы, в тот момент ему почему-то всякий раз вспоминались показания охранника бостонского музея, которые цитировали газеты: «Девушка в форме копа приставила пистолет к моему виску». Ему вторил второй пострадавший: «У меня не было ни малейшего сомнения, что эта женщина сможет, если посчитает нужным, убить меня». Понятно, что эти два парня, Джордж и Финни, в своих интервью отчасти демонизировали налетчиков – им нужно было оправдаться за собственное бездарное и трусливое поведение во время ограбления музея. Однако обозреватели и криминальные репортеры наперебой отмечали: ума и решительности бандитам не занимать. Интересно, кто был тем, вторым, с кем возлюбленная Мирослава совершала нападение? Что с ним стало? И в каких он отношениях находился с Глэдис?
Знание прошлого любовницы стало для Миро дополнительным афродизиаком. Мысль, что он обнимает каждую ночь женщину, способную украсть картин на сотню миллионов… да и убить… она, эта мысль, добавляла дополнительных специй в его еженощный кайф. Но не только.
Информация об ограблении заставляла Красса задуматься. И первое, что пришло ему в голову: каким образом он может использовать знания о прошлом Глэдис? Работа в муниципальных больницах за гроши (тем паче, если сопоставлять с зарплатой в стамбульской клинике) давно его утомила. Да и с какой стати он должен пахать, будто вол, когда у его Глэдисимеются такие богатства?!
До того как Мирослав узнал о тайной стороне ее жизни, он полагал, что личное состояние девушки – миллиона два, может быть, три. Но, оказывается, сумма, на которую были застрахованы картины, составила более двухсот зеленых «лимонов»! Раз госпожа Хэйл эти деньги не проживает – значит, они покоятся в банке? Или Глэдис держит где-то в тайнике до сих пор не проданные шедевры?
…Прежде Мирослав тщетно ломал голову: куда его возлюбленная периодически исчезает? А уезжала она регулярно – несколько раз в месяц. И никогда не объясняла, как и с кем проводит время.
То шутила, уверяла, что она фанатка бейсбола и сопровождает любимую команду в поездках по стране. Но чаще просто обрывала Мирослава: «Не твое дело!»
И он препятствовать ей не мог.
Теперь же Красс уверился: отлучки, которые время от времени предпринимает Глэдис, связаны с тем самым ограблением. Может, она встречается с сообщником?
Или – якшается с покупателем коллекции?
Или – перепрятывает украденное?
Или – планирует новую акцию?
Он твердо решил разобраться. И когда сожительница в очередной раз позвонила ему в больницу и в телеграфном стиле выдала, что ей надо срочно отъехать на пару дней, Миро немедленно помчался к заведующему отделением и попросил отпустить его с дежурства: вопрос жизни и смерти! Завотделением давно устал от не слишком компетентного и не особо рьяного в труде славянина и только рукой махнул: ступай, мол! А про себя наконец определенно решил: на ставку он Красса не возьмет. Скоро закончится срок его интернатуры – и работы в клинике молодому врачу не предложат.
Мирослав вдобавок выпросил у неровно дышащей к нему сорокалетней медсестры на денек ее машину в обмен на свою – наврал с три короба, что пикап ему нужен, чтобы перевезти старинный комод.
Красс позвонил домой из автомата, слава богу, Глэдис оказалась на месте и сняла трубку. Он нажал на рычаг. Помчался к коттеджу, который они с гражданской женой снимали на окраине Монреаля.
Через четверть часа он припарковался неподалеку от дома и не сводил с входной двери глаз. А еще через десять минут Глэдис вырулила из гаража на своем «Мондео» (ничего бросающегося в глаза, никаких дорогих или экстравагантных покупок – таковы были ее принципы). Да, теперь Миро понимал, что на деле крылось за столь навязчивым желанием любовницы оставаться незамеченной или хотя бы малозаметной.
Особо опытным шпионом Мирослав не был. Ехал на своем пикапе, держась на пару машин позади Глэдис. Судя по генеральному курсу, она следовала в аэропорт.
Так оно и оказалось: его сожительница приехала в международный аэропорт «Пьер Трюдо». И там, на парковке, в сутолоке машин, он ее потерял.
Тогда Мирослав бросился в зал вылета. Производилась регистрация на несколько рейсов. Он прошелся вдоль стоек, стараясь не привлекать к себе внимания. Сердце колотилось. Решил: «Если Глэдис меня вдруг заметит – скажу, заревновал. Поехал проверять, с кем она едет. А вдруг она и вправду с мужичком отправляется – прелюбодеянием заняться?»