– Ты душил ее, пока она не умерла?
– Нет.
– Ты ударил ее по лицу?
– По лицу? Нет!
– Почему же тогда у нее выбит зуб?
Тут он поднимает глаза – его взгляд застает меня врасплох. Он смотрит в упор, прямо, с такой неприкрытой болью, что меня подмывает опустить глаза, как обычно делает он сам.
– Это был несчастный случай, – тихо признается Джейкоб, и лишь тогда я понимаю, что сижу, затаив дыхание.
– Мой сын в полиции, его допрашивают, вы должны положить этому конец. Я нанимаю вас от его имени.
Тор роняет скрепку. Я поднимаю скрепку с пола, чтобы он не проглотил ее в мое отсутствие, и хватаю пальто.
Я знаю, что могу показаться корыстолюбцем, но надеюсь, что она подведет меня сейчас к припаркованному у пиццерии БМВ. Однако она поворачивает направо, к побитому «вольво», на спидометре которого уже намотано больше полумиллиона километров. Надо будет попросить клиентку расплатиться наличными. Я опускаюсь на пассажирское сидение и протягиваю руку:
– Оливер Бонд.
Она не пожимает протянутую руку, вместо этого вставляет ключ в замок зажигания и на бешеной скорости стартует со стоянки. У меня отвисает челюсть.
– Эмма Хант, – представляется она.
Она входит в поворот, машину заносит.
– Вы… могли бы… посвятить меня… в детали происходящего?
Затаив дыхание, я вижу, как она проскакивает на красный свет.
– Вы новости смотрите, мистер Бонд?
– Пожалуйста, зовите меня Оливер.
Я потуже затягиваю ремень безопасности. Полицейский участок всего в каких‑то паре километров, но я хочу добраться туда живым.
– Вы следили за развитием истории о пропавшей студентке Вермонтского университета?
– Тело которой недавно обнаружила полиция?
«Вольво» с визгом останавливается у полицейского участка.
– Я думаю, к этому как‑то причастен мой сын, – говорит она.
Однажды известного адвоката‑еврея Алана Дершовица спросили, взялся бы он защищать Адольфа Гитлера.
– Конечно, – ответил он. – И выиграл бы дело.
Когда я заснул на занятиях по гражданскому праву, профессор, до тех пор монотонно вещавший, отчего учить законы было скучнее, чем наблюдать за сохнущей краской, вылил мне на голову бутылку воды.
– Мистер Бонд, – медленно произнес он, – я считаю вас одним из тех студентов, которым не следовало поступать на юридический.
Я выпрямился, весь мокрый, и сплюнул воду.
– Тогда, сэр, при всем уважении, вам нужно было лучше учиться считать, – заявил я, и одногруппники аплодировали мне стоя.
Я привожу этот довод уважаемым присяжным как пример того, что я никогда не боялся трудностей, не намерен и начинать.
– Идем! – Эмма Хант выключает зажигание.
Я кладу руку ей на плечо.
– Может быть, начнем с того, что вы скажете, как зовут вашего сына.
– Джейкоб.
– Сколько ему лет?
– Восемнадцать, – отвечает она. – У него синдром Аспергера.
Я слышал этот термин, но не стану строить из себя доку.
– Он аутист?
– Формально да, но не такой, как в «Человеке дождя». У него весьма высокий уровень развития. – Она нетерпеливо поглядывает на полицейский участок. – Мы можем обсудить это позже?
– Нет, если вы хотите, чтобы я представлял Джейкоба. Как он там оказался?
– Я привезла его. – Она глубоко, прерывисто вздыхает. – Сегодня я смотрела новости и, когда показывали место совершения преступления, увидела стеганое одеяло, которое принадлежит Джейкобу.
– Возможно, у кого‑то еще есть подобное одеяло. Например, кто‑то в прошлом сезоне тоже делал покупки в магазинах «Коль»…
– Нет. Это ручная работа. Оно лежало в шкафу в его спальне – по крайней мере, я так думала. А потом я услышала, что полиция по обвинению в убийстве арестовала парня Джесс.
– А Джейкоб ее парень?
– Нет. Арестовали некоего Марка. Я его не знаю, но не могу смириться с мыслью, что он отправится в тюрьму за то, чего не совершал. Я позвонила детективу, ведущему это дело. Он велел привезти Джейкоба в участок, якобы он с ним поговорит и все выяснит. – Она обхватила голову руками. – Я понятия не имела, что он заманит Джейкоба в ловушку. И не разрешит мне присутствовать при допросе.
– Если парню восемнадцать, все законно, – заверяю я ее. – Джейкоб дал согласие беседовать с ним?
– Он чуть ли не вприпрыжку побежал в участок, как только ему сказали, что он может помочь разобраться в преступлении.
– Почему?
– А если бы вам после нескольких лет занятия имущественными спорами предложили вести дело об убийстве мировой знаменитости?
Ого, это я понимаю!
– В полиции вам сообщили, что Джейкоб арестован?
– Нет.
– Значит, вы по собственной воле привезли сына в участок?
Она падает духом у меня на глазах.
– Я думала, что они просто с ним поговорят. Мне и в голову не могло прийти, что они тут же запишут его в подозреваемые.
Эмма Хант уже плачет, а я лучше знаю, что делать с жирным поросенком в Нью‑Йоркской подземке, чем как вести себя с плачущей женщиной.
– Я просто хотела поступить, как полагается, – всхлипывает она.
Когда я работал кузнецом, мне довелось иметь дело с кобылой, у которой треснуло копыто. Недели покоя не пошли ей на пользу; владельцы уже подумывали ее усыпить. Я убедил их позволить мне «приварить» ей круглую подкову с замкнутыми ветвями, но не стал ее прибивать, а просто обернул вокруг копыта. Сперва кобыла ходить не хотела, но разве можно ее винить? Целая неделя ушла на то, чтобы выманить ее из стойла, а потом я каждый день занимался с ней по полчаса, пока через год не вывел в открытое поле и уже там наблюдал, как она носится, словно ветер.
Иногда, чтобы сделать первый шаг, нужна чья‑то помощь.
Я кладу руку Эмме на плечо. Она вздрагивает от прикосновения и непонимающе смотрит на меня своими безумными воспаленными глазами.
– Посмотрим, что можно сделать, – говорю я, надеясь, что она не видит, как предательски дрожат у меня колени.
У конторки дежурного я откашливаюсь.
– Я ищу офицера…
– Какого? – лениво спрашивает сержант.