Кэт выкроила двадцать минут и наскоро перекусила в пабе внизу по дороге, второпях проглотив густой острый суп с пряностями, от которого у нее до сих пор горело нёбо, и хилый салат с ветчиной, которым так и не удалось заглушить голод.
Вдоль дороги стояли машины, принадлежавшие в основном репортерам, и закрытый фургон, ощетинившийся антеннами, – радио Суссекса. В воздухе витал слабый запах пива, носились облачка сигаретного дыма. День был спокойный – без особых новостей, и репортеры слонялись вокруг, поджидая хоть каких‑нибудь событий.
– У меня была тетка, которую объявили умершей, а она совсем и не умерла, – сообщил Родни Спарроу из «Таймс Среднего Суссекса».
Кэт никогда не понимала, когда он шутит, а когда говорит правду.
– Ее отправили в морг для посмертного вскрытия. Когда патологоанатом сделал первый надрез, она села, схватила его за горло и спросила, что, черт побери, он делает. Честно!
– Гипотермия, – сказал другой журналист – Кэт его не знала, – огромный, как вышибала в ночном клубе, со шрамом на лице и сильным акцентом жителя штата Джорджия. – Один врач говорил мне, что гипотермия может замедлять пульс до одного удара в минуту и, когда констатируют смерть, такой пульс легко не заметить.
– Это часто случалось во время войны, людей хоронили заживо, – прохрипел Гарри Оукс, толстый как бочка репортер «Истбурнской газеты». – Раненых солдат. Их товарищи торопились и не всегда замечали, что кое‑кто еще дышит. Если нет медицинской подготовки, не так‑то просто это определить. Я был на Арнхеме, когда в пятьдесят втором вырывали несколько могил времен войны. Это было ужасно. По крайней мере полдюжины скелетов лежали в скрюченном состоянии, а на внутренней поверхности гробовых крышек были царапины. Бедные парни!
– Кто‑то мне говорил, такое случается и в жарких странах, – сказал Шон Хьюит из «Вечернего Аргуса». – Там, где по закону положено хоронить в течение двух суток. Надо думать, многие переворачиваются в своих гробах.
– А долго можно оставаться в живых, если похоронили заживо? – спросила Кэт, поморщившись от ужаса.
– Не больше двух часов, – сказал Родни Спарроу. – В гробу не так уж много воздуха.
– Чепуха, – заметил вышибала. – Можно прожить несколько дней.
– В гробу чертовски тесно, – продолжал Спарроу. – Сработает закон вытеснения объемов. Сравните с законом о сообщающихся сосудах.
– Да, но если поворачиваться, возможно, крышка гроба немного сдвинется и откроется доступ воздуху.
– Их забивают довольно прочно, – заметил Шон Хьюит. – Учтите это, да еще вес земли сверху.
– Их не забивают, их завинчивают шурупами.
– Все равно вы умрете от дегидратации, даже если у вас будет воздух, – настаивал Спарроу. Он кивнул в направлении кладбища: – Сколько времени она пробыла под землей?
– С прошлого вторника, с полудня. Около семи дней.
– Ну, тогда шансов никаких, не так ли? Даже если она и была жива.
– Кто‑то слышал стук этим утром.
– Неужели? И кто же?
Шон Хьюит показал на коттеджи через дорогу:
– Женщина из номера двенадцать.
– Она малость того, – заметил Джим Барнхоуп из «Газеты Западного Суссекса». – Кэт с ней уже побеседовала.
– Я тоже, – сказал Гейн Коэн с «Радио Суссекса». – У нее шарики за ролики зашли.
– Вот что я вам скажу, – хрипло произнес Гарри Оукс, не выпуская изо рта сигареты.
– После того, что я тут насмотрелся и наслушался, пусть меня лучше кремируют, не хочу, как эти парни с Арнхема, обламывать ногти о крышку гроба. – Он подмигнул Кэт. Она смело улыбнулась ему в ответ.
– Ничего не могу сказать насчет кремации, – вступил в разговор Джим Барнхоуп. – Но представьте – очнуться в гробу, зная, что тебя отправляют прямиком в печь! Чувствовать жар огня. Языки пламени проникают через гроб и лижут твое тело. Нет, пусть лучше из меня сделают мумию, да‑да, бальзамирование куда лучше – если к тому моменту, когда начнут бальзамировать, ты еще жив, то, когда это все закончится, наверняка будешь мертв.
– Вскрытие дает точно такой же эффект.
Гарри Оукс посмотрел на Кэт:
– Вы собираетесь тут оставаться все время?
Она пожала плечами:
– Не знаю.
– Мне нужно смотаться в Истбурн. Собрание правления. Возьму вашу тачку?
– Ладно.
– Не возражаете, если я позвоню попозже – узнать, как тут идут дела?
– Конечно, – произнесла Кэт сквозь зубы, зная, что, вероятно, он проведет весь вечер задрав ноги перед телевизором и заработает свои деньги на ее репортаже – или на том, что она разрешит ему взять из него. Но с другой стороны, он был знающим репортером и не раз давал ей хорошие советы. А кроме того, его газета ей всегда платила, если он пользовался ее информацией.
– Я брал интервью у одного чокнутого, который разговаривает с духами, – сказал Шон Хьюит. – Он считает, что духи умерших бродят вокруг до самых похорон.
– Какой, ты говоришь, номер дома у той женщины, что слышала стуки? – спросил Джим Барнхоуп у Кэт.
– Двенадцатый, – ответила она.
– Благодарю. – Голос его упал до шепота. – Я слышал, принцесса Ди может быть в Уортинге в субботу, какая‑то ее школьная подруга выходит замуж. Она старается сохранить это в секрете… – Он почесал нос.
– Спасибо, – поблагодарила Кэт.
Барнхоуп подмигнул и не спеша направился через дорогу. Кэт с улыбкой смотрела ему вслед – интересно, что он выудит у этой тронутой.
– Ба! Неужели милашка Кэт?
Кэт почувствовала дружеское похлопывание по плечу и обернулась. Это был репортер, с которым она работала в свою первую неделю в «Новостях», потом он перешел в «Дейли мейл», – Патрик Донахью.
– Патрик! Что ты тут делаешь?
– Околачивался неподалеку и услышал кое‑что интересное. Есть новости?
– Пока нет. Но могут появиться.
В нем было пять футов восемь дюймов, на пять дюймов больше, чем в Кэт. Короткие каштановые волосы, растрепанные дождем и ветром, влажными, слегка вьющимися прядями свисали по обе стороны образовавшегося пробора, обрамляя лоб.
Тридцати лет от роду, крепкий и жилистый, с несколькими рябинками от оспы, которой он переболел в детстве, Патрик имел вид человека, прошедшего бури и шквалы; серьезный, но добрый взгляд, искорки смеха в цепких зеленых глазах выдавали его ирландское происхождение. На нем было поношенное пальто, похожее на шинель, поверх такого же поношенного твидового пиджака и полосатого синего свитера, вельветовые брюки и стоптанные грубые башмаки. В руке – мобильный телефон. Он больше напоминал демобилизованного солдата, чем газетного репортера.
В ту первую неделю Патрик отнесся к Кэт по‑доброму, даже отложил какие‑то свои дела, чтобы помочь ей, с тех пор она пару раз с ним сталкивалась: один раз, когда вела репортаж из зала суда, а другой – на партийной конференции премьер‑министра. В нем был бунтарский дух и озорная детскость, которые задевали тайные струны ее души и привлекали ее к нему.