Путилин быстро подскочил к портьере и отдернул ее.
– Прошу, вас, господа. Теперь вы поверите, быть может, что у вас под носом живет настоящий преступник. Вы, надеюсь, слышали все? Вы видели все?
В спальню несчастной Ехменьевой входили власти города Н-ска.
– Именем закона я прошу вас арестовать помещика Евграфа Игнатьевича Ехменьева по обвинению в предумышленном покушении на ее убийство.
– Это… это клевета!.. – заревел от бешенства лютый помещик.
– Извините, господин Ехменьев, ни о какой клевете не может быть и речи. Мы сами, помимо господина Путилина, все слышали, все видели.
Арест богатейшего лютого помещика произвел необычайную сенсацию во всей Н-ской губернии.
Было назначено секретное расследование, результатом которого явились «раскрепощение» жены тирана и отдача последнего под опеку и надзор полиции.
Тьма египетская
Страшный день для семьи миллионера Когана
Да, этот день, такой солнечный, ликующий, был самым страшным днем для миллионера Когана и его почтенной семьи.
А разве мало черных дней выпадало на его долю? О, много! Он видел горе, слезы своих единоплеменников во время двух погромов, когда еврейские дома падали, словно карточные, под бешеными ударами разъяренной черни. Он пережил момент, когда все его крупное состояние висело на волоске благодаря двум безумно рискованным предприятиям, чуть-чуть не сделавшим его нищим.
Он… да мало ли еще каких лихолетий приходилось испытывать Вениамину Лазаревичу Когану?
И однако он сильный, предприимчивый, с железной силой воли, никогда не терялся так, как растерялся сегодня, и никогда не испытывал такого леденящего душу ужаса.
Что же такое случилось с Коганом, какая страшная беда свалилась на его голову, чуть-чуть посеребренную сединой?
В роскошном кабинете перед Вениамином Лазаревичем стояла его младшая дочь Рахиль, семнадцатилетняя девушка. Две другие дочери были уже несколько лет замужем за очень дельными, состоятельными правоверными евреями.
Редкой красотой обладала Рахиль.
Это была классически точеная красота, которой мы любуемся на картинах древних мастеров, изобразивших во всем блеске «божественно прекрасные» черты великого Востока. «Роза Ливана», «Пальма Кедронского потока», «Звезда Иерусалима» – так величали Рахиль безумно влюбленные в нее родители и сородичи.
И как странно было видеть эту античную фигуру на фоне мелкой, буднично пошлой, буржуазно-еврейской жизни небольшого губернского города М.
Ожившая старинная гравюра на улицах с изрытой мостовой, с огромными лужами грязи, в которой мирно-буколически купались провинциальные свиньи.
Коган стоял перед дочерью с бледным, перекошенным лицом.
– Что? Что ты говоришь? Что ты сказала?
– Ты уже слышал, отец.
– Ты… ты решилась даже помыслить об этом?
– Да.
– Ты – моя дочь, дочь честного, любящего и исполняющего свою религию еврея, ты – Рахиль Коган – решаешься изменить вере твоих отцов?
Девушка, стоявшая с опущенной головкой, подняла ее и посмотрела отцу прямо в глаза.
– Я думаю, что у всех людей, у всех народов существовал и существует один Бог.
– Как? – отскочил от дочери Коган.
– Так, отец. Это страшное заблуждение, извечное проклятие над человечеством, что оно делит божество на религии, касты.
Божество – общее для всех и всего сокровище. Оно – источник справедливости, любви, милосердия, правды, красоты. Разве язычник, идолопоклонник не так же прославляет красоту и мощь, развитую в природе, как прославляет ее еврей, чтущий своего Иегову, или христианин, прославляющий своего Христа? Небо – одно, солнце – одно, цветы – одни, желания и помыслы людей – одни и те же. Зачем же эти перегородки между людьми, искусственно ими созданные?
Стареющий еврей-миллионер схватился за голову.
– Это… это тебя в вашей проклятой гимназии учили?
Рахиль отрицательно покачала головой.
– О, пусть трижды будет проклят тот день, когда, поддавшись на твои упрашивания, я отдал тебя туда! Это там развратили твою душу, привив ей свой христианский яд!
– Ты ошибаешься, ничему подобному там нас не учили. Нас там учили научным предметам. Мы там не философствовали на религиозно-богословские темы.
Коган привлек к себе дочь.
Какой отеческой любовью загорелись его глаза!
– Рахиль, ты – мое любимое дитя. Ты – самое для меня дорогое в жизни. Ты посмотри, ты вникни, чем сильны мы, почему мы еще держимся и представляем из себя крупную силу. Мы – живы Иеговой, мы сильны своей сплоченностью, мы – несчастный, гонимый, но избранный народ. Ты помнишь, Рахиль, великий завет нашего Бога: «И будешь ты, Израиль, царить над всеми народами, потому что ты – мой избранный народ, потому что с тобою и над тобою – Я, Бог твой, Иегова. И склоню я перед тобою все племена и все народы и ослепятся глаза их пред блеском сияния Израиля. Я являл тебе чудеса милости моей, я подвергал тебя испытаниям, дабы лучше закрепить тебя в вере моей, поднять дух твой».
– Это проповедь не божества, а его искажателей. Бог сотворил мир не для нас одних, а для всех, кто хочет склоняться к общему божеству. Оставим этот разговор, отец, ты меня не переубедишь.
Грустно, но твердо звучал голос девушки-еврейки. Тогда краска гнева бросилась в лицо оскорбленному в лучших своих чувствах отцу-еврею.
– О, горе мне, горе мне! Такое поношение я должен слышать из уст моей дочери! Для чего же ты, несчастная, захотела изменить вере предков своих?
И впился тревожно-выжидательным взором в лицо дочери.
А самого так и трясет.
«Не попусти, Боже, не попусти услышать еще более страшное», – бьет мозг испуганная мысль.
– Я перехожу в христианство, во-первых, потому, что мне более нравятся догмы его учения, а во-вторых, потому, что я полюбила православного русского, и хочу выйти за него замуж.
Яростный вопль прокатился по кабинету.
– A-а, негодница, я так и думал, я так и думал! – Страшным сделалось лицо почтенного Вениамина Когана.
– Как ты осмелилась?
– Что это, полюбить-то? Разве любовь, честная, хорошая – такое страшное преступление?
– Но кого ты полюбила?!
– Повторяю тебе – русского.
– Молчи! Молчи! О, зачем ты, Господи, не поразил меня глухотой? Зачем ты, великий Бог Израиля, караешь меня своей десницей?
Коган заметался, как раненый зверь, по кабинету.
– A-а, проклятые, я узнаю вашу подпольную работу! Вы хотите подкопаться под Израиль, вы хотите расшатать наши вековечные устои! Будьте вы прокляты, будьте вы трижды прокляты! Вы все взяли у нас: наше царство, наше могущество; вы заставили нас скитаться, подобно бродячим псам, по лицу всей земли; вы издеваетесь над нами, вы плюете нам прямо в лицо. Теперь вам показалось этого мало; вы хотите красть наших жен, дочерей! О, Иегова, Ты карающий, как ты не испепелишь нечестивцев?
Разъяренным зверем бросился Коган к дочери.
– Кто он? Кто он?
Рахиль, бледная, но решительная, слегка отшатнулась от отца.
– Я не назову тебе его имени.
– Почему? – затопал в бешенстве ногами отец.
– Потому что наш бог – Адонай – есть бог гнева и мести. Вы все станете мстить тому человеку, которого я полюбила, а ваша месть… о, я слышала про нее, страшна, беспощадна!
Коган был близок к апоплексическому удару.
– А-а-а… м-м-м, – хрипло вырывалось у него.
– Отец, мой милый отец, – начала красивым, контральтовым голосом девушка, делая шаг к отцу. – Успокойся… Подумай хорошенько, ну что тут такого страшного? Ты – такой умный, образованный – неужели ты готов идти за темной, невежественной толпой? Отрешись от этих старых предрассудков… Ты любишь меня?
– О! – стоном вырвалось у пораженного горем отца.
Он опустил свою седеющую голову на руки.
Как вздрагивали эти руки, доселе не знавшие трепета!
– Так неужели тебе, папа, не дорого мое счастье? Неужели тебе дороже мнения и пересуды, чем счастье твоей Рахили? Ах, папа, папа!
Она хотела обнять за шею своего отца, но тот, отшвырнув ее, вскочил:
– Не подходи ко мне! Такая дочь не может дотронуться до меня своими руками. A-а! Ты говоришь: предрассудки? По-твоему, переход в иную веру – предрассудок? Почему же этот… ну как его? – не хочет перейти в Иудейство?
Рахиль пожала плечами.
– Потому что русский закон карает за это. Какой же он будет муж мой, если он сделается преступником? Нам надо тогда бежать из России.
– А знаешь ли ты, как они глядят на вероотступников? Кто, как не они сами, выдумали поговорку: жид крещеный, что вор прощеный. Что же, и ты хочешь получать в лицо подобное оскорбление? Но, клянусь святой Торой, этого не будет! Я лучше задушу тебя своими руками, чем отдам в лапы врагам нашего народа.
– Я убегу, отец, – сверкнула глазами девушка.
– Посмотрим! – захлебнулся от гнева Коган.
Вскоре вся семья миллионера узнала о страшной новости. Дом Когана наполнился плачем, воем, причитаниями. Мать застыла, замерла. С бабушкой сделался легкий паралич. Братья Рахили злобно сжимали кулаки.
Необычайные гости из М. у Путилина
«Дмитрий Николаевич Быстрицкий, преподаватель М-й женской гимназии», – прочел Путилин на поданной ему дежурным агентом визитной карточке.
– Он хочет меня видеть, Жеребцов?
– Да, ваше превосходительство. Говорит, по крайне важному делу.
– Что же, попросите его, голубчик.
– Кажется, пахнет опять гастролью, Иван Дмитриевич? – спросил я моего славного друга.
– О, как ты любишь забегать вперед, доктор! – тихо рассмеялся он.
В кабинет нервной, торопливой походкой вошел высокий суровый молодой господин.
Он был очень красив. Густые волнистые белокурые волосы были зачесаны назад. Прекрасная курчавая бородка. Большие выразительные синие глаза. Чрезвычайно правильные черты лица.
После краткого представления Путилин предложил посетителю кресло, задал стереотипный вопрос:
– Чем могу служить вам, господин Быстрицкий?
Тот нервно потер руки.
– Я к вам прямо из М., ваше превосходительство. У меня… со мной случилось несчастье: два дня тому назад у меня была похищена… вообще пропала моя невеста. Обезумев от горя, я бросился к вам… Ради Бога…
Волнение посетителя усиливалось все более и более под холодным, пристальным взглядом удивительных глаз великого сыщика.
– Виноват, вы изволили употребить два выражения: «была похищена» и «пропала». На каком из этих двух заявлений вам угодно остановиться? – спросил Путилин.
– Я, право, сам еще не знаю… ничего не понимаю…
– Вы немного успокойтесь, не угодно ли воды? Ну-с, прежде всего вы мне скажите: кто ваша невеста?
– Рахиль Вениаминовна Коган.
– Рахиль Коган? Как же еврейка может быть вашей невестой? Вы ведь православный?
– Да.
– Так стало быть, она – выкрестка?
– Нет. Пока еще она – иудейка. Но…
– Я вас попрошу, господин Быстрицкий, рассказать мне все подробно. Я вас слушаю. Если вы желаете моей помощи, необходима полная откровенность.
– Я – преподаватель русского языка и словесности в М-й женской гимназии. В этой же гимназии училась только что окончившая курс Рахиль Вениаминовна Коган.
– Сколько ей лет?
– Семнадцать.
– Кто ее родитель?
– Миллионер Коган.
– Продолжайте.
– Как, отчего, почему случилось то, что мы полюбили друг друга, – я не буду вам подробно рассказывать. И думаю, вам это, ваше превосходительство, не важно знать?