Разумеется, это невозможно. Все материалы, включая пленки, находятся здесь. У меня широкий круг обязанностей. Какую-то часть времени я занимаюсь записями на пленку. Иногда работаю в маленьком кабинете, печатая текст с пленки. Иногда проверяю что-нибудь в справочных изданиях из служебной библиотеки.
– А что вы делали этим вечером?
– Вела запись на пленку в течение тридцати минут. Потом пошла в соседний кабинет и напечатала текст, записанный на эту пленку. Доктор Этридж позвонил и позвал меня к себе примерно без десяти семь. Мы работали вместе, когда зазвонил телефон.
– Из чего можно сделать вывод, что вы с доктором Этриджем занимались записью материалов до шести часов тридцати пяти минут.
– Полагаю, да.
– И все это время вы находились в одном помещении.
– Думаю, доктор Этридж вышел на минуту или около того, чтобы свериться со справочником.
– А откуда у вас эта неуверенность, миссис Босток? Он либо выходил, либо нет.
– Вы, безусловно, правы, суперинтендант. Как вы говорите, он либо выходил, либо нет. Но не было никакой причины, по которой я должна была это запомнить. Вечер ничем не отличался от других. Мне кажется, он действительно выходил и быстро вернулся, но точно не помню. Полагаю, здесь вам сможет помочь он сам.
Дэлглиш сменил тактику. Он выдержал паузу длиной в целых полминуты, а потом тихо спросил:
– Вы любили мисс Болем, миссис Босток?
Этот вопрос его собеседнице не понравился. Под патиной ее макияжа Дэлглиш различил красные пятна, поползшие по шее от злости или волнения.
– Ее не так-то легко было любить. Я пыталась оставаться терпимой и поддерживать ее.
– Говоря слово «поддерживать», вы, несомненно, имеете в виду, что пытались скорее сгладить, чем обострить ее проблемы в отношениях с медперсоналом и воздерживались от открытой критики ее работы в качестве администратора?
Нотка сарказма в его голосе разбудила дремлющую в миссис Босток враждебность, как и было задумано. Под маской высокомерной и независимой женщины скрывалась неуверенная школьница. Он знал, что достаточно одного намека на подозрение – и она начнет защищаться. Дэлглиш вызывал у нее антипатию, но ей была невыносима сама мысль о том, что ее могут недооценивать или игнорировать.
– На самом деле мисс Болем не очень подходила на административную должность в психиатрической клинике. Она не проявляла никакого интереса и не участвовала в том, что мы пытаемся здесь делать.
– И к чему же она была столь безучастна?
– Ну, например, она не любила невротиков.
«Как и я, Господи помоги, – подумал Дэлглиш. – Как и я».
Но он ничего не сказал, и миссис Босток продолжила:
– Еще с ней было трудно договориться об оплате транспортных расходов некоторых пациентов. Это положено только тем, кто находится на попечении Государственной службы помощи, но мы помогаем и другим больным, которых курирует Фонд помощи бедным. Есть одна девушка, очень умная, которая приезжает сюда дважды в неделю из графства Суррей, чтобы поработать в отделении творческой терапии. Мисс Болем считала, что ей нужно найти лечебницу поближе к дому или вообще не лечиться. В общем, она всегда ясно давала понять, что, по ее мнению, пациента надо быстрее выписывать, чтобы он мог заняться делом, как она выражалась.
– Но она не высказывала подобных мыслей пациентам.
– Нет! Она всегда следила за тем, что говорит. Но я видела, что особо впечатлительные больные становятся в ее обществе беспокойными. К тому же она крайне неодобрительно относилась к интенсивной психотерапии. Это ведь требует много времени. Как и должно быть. А мисс Болем скорее судила о профессионализме психиатра по количеству пациентов, которых он принимал за прием.
Но это не так важно, как ее отношение к пациентам. Разумеется, подобное поведение имело определенные причины. Ее мать была больна и много лет лечилась у психоаналитиков, прежде чем умерла. Насколько я знаю, она покончила с собой. Мисс Болем явно приходилось нелегко. Но похоже, она выплескивала злость на пациентов клиники. Она подсознательно боялась, что у нее самой может начаться невроз. Это было совершенно очевидно.
Дэлглиш подумал, что не вправе высказывать комментарии по поводу этих предположений. Он был готов поверить в то, что в них было зерно истины, но не в то, что миссис Босток все это выдумала. Возможно, мисс Болем и раздражала психиатров отсутствием интереса к их работе, но в этом по крайней мере у нее были сторонники.
– Вы знаете, кто лечил мисс Болем? – спросил он.
Миссис Босток вытянула изящные ноги и устроилась на стуле еще удобнее, прежде чем соизволила ответить:
– Вообще-то знаю. Но я не думаю, что это может иметь хоть какое-то отношение к нашему разговору.
– Может быть, предоставите мне решать, что имеет к нему отношение, а что – нет? Я все равно смогу это выяснить. Если вы не знаете или не уверены, то так и скажите – это сэкономит время нам обоим.
– Ее лечил доктор Этридж.
– А кого, по вашему мнению, теперь назначат на должность мисс Болем?
– В качестве заведующего административно-хозяйственной частью? Честно говоря, – хладнокровно заявила миссис Босток, – я и понятия не имею.
Дэлглиш и Мартин в последний раз обошли здание вместе. Наблюдая за ними, случайный свидетель мог бы сделать неправильный вывод о том, что Мартин являет собой полную противоположность более молодому и успешному шефу. Но все, кто работал в Скотленд-Ярде и знал их обоих, думали иначе. Внешне Дэлглиш и Мартин, конечно, сильно отличались. Сержант был крупным широкоплечим мужчиной ростом около шести футов, его открытое лицо покрывал румянец, и он больше походил на неуклюжего преуспевающего фермера, чем на детектива. Худощавый Дэлглиш рядом с сержантом казался еще выше, его волосы были темными, а движения – легкими. Ни один человек, наблюдающий за тем, как Дэлглиш ведет расследование, не мог не отметить его ум и проницательность.
Мартин был на десять лет старше шефа и вряд ли мог надеяться на дальнейшее продвижение по службе. Однако он обладал рядом качеств, которые превращали его в превосходного детектива. Он никогда не терзался сомнениями по поводу моральной стороны собственных помыслов и действий. Понятия добродетели и порока были для него диаметрально противоположны, как два полюса. Ни разу в жизни не забредал он в ту сумеречную даль, где грани добра и зла причудливо пересекаются. Сержант отличался твердой решимостью и бесконечным терпением. Он был добр, но не опускался до слезливой сентиментальности, он был внимателен к частностям, но не терял из виду целое. Судя по званию, его нельзя было счесть выдающимся следователем, но если он и не обладал изощренным умом, то в равной степени был лишен и глупости. По большей части работа полицейского сводится к скучной, монотонной, тщательной проверке деталей. Многие убийства, по сути, представляют собой жалкие низменные преступления, на которые людей толкают невежество и отчаяние. Задачей Мартина было помогать в их раскрытии, именно это он и делал, терпеливо и беспристрастно. Столкнувшись с убийством в клинике Стина, где явно действовал умный и бесстрастный преступник, сержант нисколько не сомневался: методичная работа и внимание к деталям помогут раскрыть это злодеяние, как помогли раскрыть и другие. А убийца, будь он умен или глуп, погрязший в грехах или повинующийся импульсу, должен быть пойман. Мартин шел, как обычно, отставая на шаг или два от Дэлглиша, и почти все время молчал.
Они обходили здание в последний раз за тот вечер, начав с четвертого этажа. Здесь большие помещения были разделены перегородками, чтобы обеспечить место для социальных работников, психологов и терапевтов, тут же находились и два больших кабинета, где царствовали психиатры.