Несомненно, они и себе готовили тайное убежище. Звуки раздавались совсем близко, и мне показалось, что они расчищали небольшую площадку. Когда шаги приблизились к палатке, я легла. Палатку открыли.
– Ползи сюда.
Рука втолкнула внутрь оловянный поднос. На нем лежали хлеб и, к моему ужасу, остатки курицы. Рюкзак и Ружье захватили ее с собой! Невероятно, но я ощутила вину. Богатая стерва. Даже если бы я не была вегетарианкой, обглоданный кусок вчерашней курицы я выбросила бы без раздумий, а в тяжелые времена пустила бы в суп или ризотто.
Несмотря на стыд и стремление выжить, съесть эту гадость я не смогла. Желудок протестовал, у меня началась отрыжка. Боясь наказания, я поступила, как ребенок: разломала холодную скользкую курицу и спрятала в куске туалетной бумаги. Потом взяла толстый ломоть черствого хлеба и начала его рассасывать, запивая водой. Что мне оставалось делать?
Показавшаяся ненадолго рука потянула поднос, и голос прошептал:
– Умойся, вытрись бумажным полотенцем и передай поднос сюда.
Я воспользовалась случаем, зубами вытащила занозы и промыла самые страшные царапины. Вода приятно холодила руки. Лишь когда поднос исчез, я сообразила, что могла бы выбросить спрятанные куски курицы вместе с бумагой, но было уже поздно.
– Воспользуйся судном и выставь его наружу. Потом залезай в спальный мешок. Шевелись, у нас еще много работы.
Я поступила, как мне велели. Застежка палатки опустилась.
Влезть в спальный мешок оказалось очень непросто. Мне удалось засунуть туда скованную ногу, однако пальто мешало забраться внутрь. После долгих стараний я сняла пальто, влезла в мешок и положила пальто сверху. Молния открылась, и судно впихнули назад. Меня так измучили борьба со спальным мешком и дневной переход, что я сразу заснула.
Кто‑то схватил мою ногу через спальный мешок и начал грубо трясти. Я проснулась, смутно понимая, где нахожусь. Мысли путались. Запахи палатки, ноющие конечности… Но почему же мне так тревожно? Я же в отпуске, в кемпинге… Затем волнение переросло в страх. За стенками палатки что‑то непрерывно происходило: там что‑то рубили и перетаскивали.
– Выбирайся из спального мешка и давай вперед, – произнес кто‑то громким шепотом.
Молния на входе в палатку слегка приоткрылась. Стоял день, а значит, мне не позволят выйти наружу. А мне очень‑очень надо, иначе как я смогу… Я с трудом выбралась из мешка и, сидя, передвинулась к выходу:
– Послушайте! Вы здесь? Мне необходимо в туалет.
Раздался смех. Смеялись двое.
– Возьми судно. Да пошустрее. Я пришла в ужас:
– Но я не могу! Лежа с этим не справиться.
– Выставь ноги наружу.
Слава богу, они собираются вернуть мне ботинки! Я высунула ноги из палатки, и на них немедленно обрушился удар – били палкой или черенком лопаты. Они громко смеялись. Я закричала и тут же втянула ноги обратно.
– Сказано тебе – в горшок!
Очень непросто воспользоваться подкладным судном, если свободна только одна рука, а мышцы одеревенели и болят после вчерашнего перехода. Я вспомнила о том, что произошло накануне, и о пещере, но тогда все было иначе, не было такой нужды. А сейчас мною овладел страх перед запахом собственных экскрементов, перед неминуемым наказанием за какую‑нибудь случайную, непреднамеренную ошибку. Хорошо хоть здесь много туалетной бумаги…
– Ну, ты закончила?
– Да.
– Выставь горшок наружу.
Я положила сверху на свою кучку чистую туалетную бумагу и выставила судно наружу, напряженно ожидая, что они снова начнут отпускать колкости, накажут меня. Некоторое время ничего не происходило, затем судно втолкнули обратно. Оно было вымыто и пахло дезинфицирующим средством.
Молния расстегнулась, в проеме возникла голова в черной лыжной шапочке, закрывающей лицо.
Молния расстегнулась, в проеме возникла голова в черной лыжной шапочке, закрывающей лицо.
– Двигайся ближе. Опусти голову.
Я передвинулась вперед и опустила голову, замерев от ужаса. Кто‑то вполз внутрь. Должно быть, он был некрупный: мне даже почти не пришлось посторониться. Новый маслянистый запах. Наверное, от волос. Он дотронулся до моего лица. Пальцы были маленькие, костлявые, с острыми жесткими ногтями. Лис. Он натянул мне на голову вонючую лыжную маску так, чтобы отверстие для глаз оказалось сзади, и подвернул снизу, освобождая рот. В нос попали длинные грубые волокна шерсти.
– Пожалуйста… пожалуйста, не закрывайте мне нос! Я задыхаюсь.
– Заткнись. – Он выполз из палатки.
– Двигайся вперед. – Уже другой голос. Я переместилась к входу. – Держи. Осторожно. Если прольешь, больше не получишь.
Он взял мою левую руку, соединенную цепью с лодыжкой, и вложил в нее жестяную чашку, сунув в правую ложку, а потом направил в еду.
– Это кофе с молоком и хлебом.
Я попыталась выловить хлеб, но это оказалось невозможно, и он был вынужден мне помогать. У него были большие теплые руки, и, когда он поднес ложку к моему рту, я ощутила приятный запах свежесрубленного дерева. Возможно, это он рубил сучья и ветки. Может быть, он лесоруб?
– Поторопись, у нас еще много дел.
Он быстро кормил меня теплыми размокшими кусочками хлеба – я едва успевала глотать. Неужели вот так, на бегу, мы кормим и детей, заставляя их быстро‑быстро все съесть, потому что сами спешим – на работу, к телефону, в туалет? Мы считаем, что они начнут непрерывно, не делая пауз, глотать, а они протестуют: проливают, роняют еду, стучат ложкой. Я не протестовала. Есть не хотелось, зато по крайней мере эта еда легко глоталась. Я старалась от него не отставать. Он поднес миску мне ко рту, и я выпила остатки.
– Назад в палатку! И вытри рот. Можешь снять маску.
Молния опустилась. Я с удовольствием сняла маску и высморкалась. Потом прислушалась к тому, что делалось снаружи, к шепоту.
Молния вновь поднялась. По запаху я узнала Мясника и съежилась от страха.
– Подвинься, я должен кое‑что достать.
Я отшатнулась от огромной черной лыжной маски. Он протиснулся мимо меня и из дальнего угла палатки извлек голубой полиэтиленовый пакет с запасами. Еще не совсем разогнувшись, он вдруг застыл. Когда я увидела, на что он смотрит, сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Наверное, я заснула с куском хлеба в руке – верх спального мешка и пол были усеяны крошками. Черная голова повернулась ко мне, он отбросил пакет в сторону. Спрятаться было некуда. Я могла лишь заслонить лицо свободной рукой.
– Дрянь! Мерзкая грязная сука! – Каждое слово сопровождалось ударом по голове.
Он схватил меня за волосы и подтянул к себе. От него несло жиром и затхлым запахом крови. Я перестала дышать.
– Не фиг делать из нас слуг! Привыкла, что за тобой всю жизнь убирают грязь какие‑нибудь ублюдки. У нас это не пройдет! Нам и так приходится выносить за тобой дерьмо…
– Это не моя вина! – не выдержала я. Какой смысл в покорности, если тебя все равно бьют? – Вы сами привезли меня сюда и приковали! Я могла бы сходить в лес. Это не моя вина!
Казалось, сейчас он меня убьет, но в это мгновение в палатку просунулась другая черная голова.
– Что происходит? – спросил Лесоруб.
– Ничего. Выйди отсюда. Я все сделаю сам. Что сделает?
Голова исчезла. Мясник пнул меня ногой:
– Убери здесь все до крошки, мразь!
Он выбрался наружу, а я принялась счищать крошки бумажным полотенцем, смоченным минералкой. Ясно, что Мясник хотел меня ударить, потому что думал, что я богата или еще почему‑то, – он всегда найдет оправдание.